Воздух здесь, что ли, такой? Будто надышала его сама Поэзия и дала городу имя, а певцам его заповедала дарить сердечным теплом каждого, кто ступит на землю Тбилиси.
И сколько тут было поэтов!..
Да, так я величаю безвестных ашугов Тбилиси. Более того: высокого титула достоин бывает человек, ни строчки не написавший, – в то время, как иной записной стихотворец никогда поэтом не был и не будет. Разве не так?
Великий Руставели признавал ашугов, заметив, что их поэзия "приятна сердцу, коли смысл ее понятен".
Я не склонен относить мелодии ашугов к чисто грузинским, но сегодня их и к персидским2 не отнесешь, настолько они изменились, обогатились новыми, иными, песенными ритмами.
Перечислять заслуги ашугов я тоже не собираюсь. Скажу только, что в старину они обычно шли впереди грузинского войска и песнями вселяли мужество в души воинов. Скажу только, что они с поразительной интуицией воспринимали и передавали переживания и стремления современного им общества, дух современной эпохи. Многие наши песни, их мелодии и текст были бы преданы забвению, если бы не ашуги. Наша грузинская музыка многое потеряла бы, если бы не сотни самоучек-композиторов, имя которым ашуги.
…Замечательный наш композитор Дмитрий Аракешвили вспоминал, как основатель грузинского музыкального училища Х.Саванели разыскивал стариков-ашугов и переносил мелодии из песен на ноты.
Поэзия ашугов пришла к нам из Ирана2, но настолько видоизменилась, что самим иранцам мелодии наших ашугов чужды. Теперь модно открещиваться от Востока, но не надо забывать, что Грузия – часть этого самого Востока. Итак, без ашугов не было праздника.
В городах и деревнях, в лавках ремесленников и за семейным столом, на народных играх и храмовых праздниках – везде ашуг… Приезжали отовсюду певцы и сказители, мастера экспромта и творцы эпоса; приходили показать свое искусство, соревновались друг с другом, иной тост звучал как поэма… А на свадьбах ашуги пели песни свадебные. Из той же "Картлис Цховреба"3 мы узнаем, что ашуги были на свадьбе царицы Тамары…
…Фаэтоны, пролетки, дрожки тянутся по дороге. Босые женщины в черном и белом сторонятся верховых. Влачатся арбы, нагруженные снедью, слышится блеянии жертвенных ягнят… В церковной ограде дымятся костры, в углу двора крестьяне раскладывают товары. Длинные ковры и паласы расстелены на земле, человек тридцать сидят вокруг каждого; уставлен ковер снедью и кувшинами с вином. В центре внимания гости – тбилисские ашуги, они приехали на праздник показывать Нагли – свой передвижной театр.
"Нагли" – означает "сказка"; театр представляет обычные сказочные сюжеты. Но здесь, на храмовом празднике, театр покажет вам несколько сцен из Библии, переложенных на стихи. То будут подлинные мистерии с хором и певцами – их любит простой народ и ненавидят постники-монахи…
…Стоило театру приехать в город, как содержание его спектаклей менялось. Подмостками для него в Тбилиси обыкновенно служили базарные весы – огромный капани. На капани размещался хор, певцы и музыканты, а впереди ходили ашуги и под музыку чонгури4 завязывалась игра в вопросы и ответы:

Потом на капани начиналось представление. Разыгрывались сцены подвигов
любимых народных героев, и толпа, затаив дыхание, слушала актеров и благодар-
ность ее была им наградой.
Нагли – летний театр, театр на колесах. В унылые зимние вечера приходили
ашуги в кавахана – кофейни Шайтан-базара. Мне довелось видеть там одного ашуга-
турка. Он ходил между столиками с сазом в руках и пел легенду о Кёроглу (…)
(…) Два с лишним часа пел турецкий ашуг о любви Кёроглу, о дочери хана, похищенной им; он пел о подвигах, об удали молодецкой, покачиваясь в такт тягучему напеву, а в другом зале кофейни в это время игрался спектакль театра теней, театра Карагёза… Из султанского дворца вышел он некогда на площадь, весь Восток обошел и к нам пожаловал – в тбилисскую кавахану, поселившись в ней надолго. Еще и сегодня можно посмотреть его спектакли. Конечно, и театр Карагёза, как всё в мире, изменил со временем свое лицо: светские пьесы вытеснили сцены из Корана, обновилась и форма спектакля.
(…) Театр теней – их было несколько в Тбилиси – под конец превратился в обыкновенный сатирический театр. Днем высмеивали всех и все: общественное и личное, богатство и бедность, родовитых и безродных, слабых и сильных. Хозяин театра – его называли Карагёзом по имени героя легенды – приводил в движение картонные или кожаные фигурки, говорил за своих героев – мужчин, женщин, стариков, детей. Имитатор он был великий, играл на всех восточных инструментах, пел.
Нагли уже и в помине нет. В 80-х годах прошлого века перестал существовать театр ашугов – первый вестник грузинской эстрады…

(…) А к концу моего рассказа об ашугах я, мой читатель, расскажу тебе об Азира. Азира стоит особняком. Бодрый старик с обвислыми с проседью усами, в высокой каракулевой шапке, в платье горожанина с просторными разрезанными рукавами…

Азира – Абрам Абрамишвили родился в 1845 году в деревне Шулаверы Борджалинского уезда Тифлисской губернии. Умер 14 января 1922 года в Тбилиси.

(…) Азира писал стихи, сам сочинял к ним музыку и исполнял их. На старости лет он, правда, потерял звучный свой голос, но "Что высокий глас певца, коль слова бессмысленны у песни?" – так он сам говорил.
Подобно тому, как Давид Гурамишвили5 в XVIII веке и Акакий Церетели6 в XIX веке привнесли и утвердили в классической литературе народный язык, творчество Азира утвердило формы и образы городской народной поэзии. Азира был устабашем амкари7 ашугов (существовал в Тбилиси и такой цех) и в этой самой должности принес много добра людям – прежде всего слепцам. Он обучал их пению и игре на дайре (бубне) и кяманче, спасал от голода и нищеты. Тбилисцы любили слепых ашугов, любили их чианури (кяманчи) и утренние серенады – сари. И пели они, право, один другого лучше…
Дайра была любимым музыкальным инструментом Азира. Играя, он вкладывал в ее ритмы всю свою душу. К рукописному же наследству своему относился без всякой заботы: терял стихи, а порой, вертя в руках клочок бумаги, не мог разобрать, что же там написано. "Я должен сопровождать каждую свою рукопись", – сказал он мне как-то.

(…) Поэт боготворил Акакия Церетели. Именно он впервые распространил знаменитую "Сулико" по местечкам и селениям Грузии. В автобиографии Азира пишет: "Когда появился Акакий Церетели, ашугов уже забывали, и старое уступало место новому… Именно Акакий услышал добрые старые голоса и перенял их звучание! Да, он скроил, сшил и выложил на прилавок множество драгоценных вещей – к сожалению, разносчика нигде не было видно…"
Но разносчики были – это были ашуги. "Какой из писателей, - говорит увлеченный Азира – какой из проповедников мог внушить народу то, что мы внушали нашей сладкозвучной игрой и пением?" Жизнь тогдашнего искусства была органичнее, но беднее теперешней. Одним из ее очагов был грузинский театр, и в театре этом во время антрактов играл ансамбль Азира. Слушали его благодарно, песни запоминались.

О приглашении ашугов в театр Азира рассказывает: "…И все же не похвастаю, если скажу, что простонародие в театр ходило из-за наших песен. В театр я привлекал таких людей, которые и не знали, что сие значит. У меня было 75 учеников – грузин, татар, греков, курдов – из всех уголков Грузии. Приезжали за песней, за прекрасным грузинским языком. И вооружал я их стихами, и расходились они по всей Грузии и по всему Кавказу…"
Кто перечислит, сколько людей благодаря песням Азира пристрастились к чтению! А как любовно он относился к просвещению! "Ах, увидеть бы мне аробщика, читающего на арбе "Иверию"!.."
Сладостные и певучие стихи Азира опьяняли, но могли звучать и резко, и горько. Во всем чувствовался характер.

Азира в своем творчестве часто прибегал к эзопову языку и "болтовней" старался указать народу на его недостатки, пороки. Вот одно из его аллегорических стихотворений:

Ноты сочувствия и горького сарказма звучат здесь. Азира в лучших вещах своих
приближается к "чеканной твердости" Ильи8 и мягкости Акакия. Его поэтическая ме-
тафора сильна и оригинальна, и очень сильна интонация: музыкальная природа сти-
хов и высокий предмет речи сливаются. Стихи приобретают рыцарственную осанку
карачохели9… Но что об этом толковать? Пусть они звучат сами:

Азира был популярен. Его стихи звучали за пиршественным столом, на похоронах и поминках. Нужно отметить, что устабаш-певец не превратил своего искусства в источник дохода. Он, правда, пел на всяких пиршествах, и это приносило ему некоторые средства для жизни, но Азира всегда держался с достоинством: "Почтительно, гордо всюду держаться буду". Бывали случаи, когда пьяной компании Азира говорил: "Я здесь лишний", брал дайру и уходил.

Почти все афоризмы Азира стали принадлежностью народной мудрости, эта
мудрость в его стихах ритмична, как звуки дайры. В то время, когда всякого рода
певцы восхваляли "вино, женщин и дудуки", Азира поет:

Или:

Азира пишет и такие стихи, как "Март месяц". Это известное стихотворение изображает царскую Россию, которая преследовала свободолюбивый народ. За это стихотворение автор попал в тюрьму – согласитесь, что в этом есть признание поэтического дара. Свободные слова били в цель, помогали человеку осознать однообразие уродливой жизни. А эта жизнь, подобно безлунной ночи, кошмаром давила фантазию мыслящего человека…
А вот написанное им в этом году аллегорическое "Мухамбази11 о куме" – так встретил Азира 1905 год…

Азира верил, что его стихи разойдутся по родной стране, а себе строго предписал:

Азира первым из тбилисских поэтов воспел угнетенного и трудящегося. Его герой не был человеком, который только причитал, трудился и покорно умирал… Нет, он был гражданином сильной воли и проницательного ума, хорошо сознающим свое положение и отплачивающий: "добру – добром и злу – злом".
Я был лично знаком с ним. Это была чистая, крайне скромная, обаятельная, жизнерадостная, общительная личность. Но как ужасна старость! Когда я увидел Азира в последний раз, он был похож на собственные мощи. Но еще теплился его дар:

Умер Азира. Он посвятил свою жизнь дайре и чианури, и дайра и чианури провожали его в последний путь. Его ученики на могиле покойного устроили пир – именно пир, а не плачевную тризну! И как жених-карачохели идет на могилу отца и под музыку зурны испрашивает благословения, так и ученики Азира на его могиле играли любимые мотивы учителя, чтобы тень Мастера благословила их. Затем, согласно старому обычаю, они сложили на могиле музыкальные инструменты, поклялись хранить строгие заветы учителя и с зажженными факелами в руках вернулись в дом Азира. В его комнате они поочередно ночевали сорок дней и ночей, чтобы очаг покойного не остыл, и его дух жил в их песнях.
В кофейне, где они собираются, висит дайра Азира, которую никто не имеет права трогать: когда Азира умирал, он потребовал дайру и заиграл на ней. Существует легенда – и в эту легенду верят – что дайра покойного по ночам тихонько играет его мелодии…
О да, этот человек с его тбилисским темпераментом, несомненно, фантастическая фигура. Много воды протечет под авлабарским мостом, а Тбилиси не родит такого ашуга.
Умер Азира, и закрылись те врата, откуда, словно караваны, выходили ашуги. Умер Азира, и замутился тот чистый родник, под струями которого расчесывала локоны литературная богема старого Тбилиси…