Феликс АНДРЕЕВ
ТЕТРАДЬ ОДНОГО СТИХОТВОРЕНИЯ
ПОСЛЕСЛОВИЕ
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Бог не даёт - Бог лишь отнимает!
Блажен камелии уснувший лепесток, упавший с неба – серебряный, податливый – как ленточка зелёная Элгара,
и надпись на челе её…
ни отчества,
ни звания…
Свирельный, тайный глас – неспетой упокоишься, немою – ботинка пройма зашнурована дождём,
и лесть кувшинок в озере – на даче,
и клинопись-письмо, оставленное вороньём у края лужи…
Постылый, знойный день!
Зной знаковый, зной летний!..
Спозаранку…
Крапивы куст, один над полем одуванчиков зелёной, звонкой запеканкой, у обрыва…
Чахоточною росью – всласть насладившись кровью – брусника спелая зайдётся в кашле, болотных кочек спины оросив…
Камыш, качаясь на ветру, походкой пьяною, мазуркой, спотыкаясь, в изнеженную гладь воды – ничком…
Ракиты стан, склонённым в поцелуе: его листва щебечет в шелесте реки.
Уныло
хнычет
сыч…
Стадо коров, перед заутреней, неспешно, ступая по откосу, уткнувшись лбом в предутренний туман...
Их кучный перестук копыт по деревянному настилу моста взбодрил церковных блюдец перезвон.
Мелодий стройные, невидимые кольца, волнами, всплесками спускаются к реке.
Песнь мелодична их, проста, наивна.
Но, всякий раз восторженна, призывна…
и безупречна,
бесконечна, как молитва…
Совсем ещё малец – мальчонка-рыбачек – заслуженно бахвалясь, несёт с мостков свой утренний улов.
Художник, не спеша – Он утро починил! – собрав мольберт, попыхивая трубкой, привычным оком озадачив горизонт, шагнёт в росу.
За завтраком к нему вернутся плёс, туман, всплеск рыбы в мелководье, пароход…
Разбужен радостью прикосновенья, он теплоту руки в ладонях ощутит…
Печатью счастья на лице его взойдёт печаль.
Фальшива…
Ночь!
Ночь медленно спускается с небес.
Заглядывает в окна, в спящий город.
Свеча на подоконнике – след памяти в моём окне – слезою вздрогнет, отраженьем…
Стол выстлан снедью в глубине просторной комнаты,
пустой…
Ещё вчера здесь гроб стоял.
(Псалмов надломленное пенье,
и дуновением кадил дух ладана над слёзностью стелился...)
Вчера здесь смерть чинила шабаш свой: на серебро – невидимое – спиц, нанизывая лоскуты судеб…
и чёрных птиц – невыдуманных – стая,
и плакальщиц – нестройным – вой
из глаз – невидимых, слепых – соцветья…
зримо…
(…сойду ль по лестнице.)
вдоль паперти, спущусь ли – долу – вниз, повсюду дробных светляков мерцающие лики.
Подобно колдовству, развёрнутые свитки, как паруса, папирусы небес!
В них – иероглифами – блики звёзд и отсветы планет.
И взгляд комет лукавый, предвносимый…
И познано,
и признано уж Всё…
Не спится…
Сон, спотыкаясь, погружается во тьму.
С рассветом смысл теряет очертанья,
лишь разум-мотылёк о лампу ожиданья крылами трепетными…
(сон отошел ко сну…)
С газет-полос невидимые встречи,
за зябкостью ладоней… вдруг!
к излучине реки – по набережной – вспять…
Мне снизу
город
станет
продолженьем
неба…
(в молчании немом, со дна бокала…)
Так и есть!..
Звёзд хоровод – ночных видений отраженьем у причала:
Таруса пялит очи на Оку...
Твоё окно, рассвечено во тьме средь множества чужих унылых окон, – (Ивановна простит!..) – похоже на «Квадрат», что выставил Малевич…
Две тайны – два пути:
Твой яркий – жёлтый – цвет!
Его же тайна –
Ночь!
Кошачий вопиющий глаз в круг неба устремлён.
Небо спускается к воде.
Небо купается в пространстве водоёма.
По небу пароход – беззвучно, не спеша…
тупым ножом, распарывая грудь,
вздымая кожу …
«О, Господи! Пусть будет непохоже!..»
Стих, задыхаясь, зверем рыщет по странице:
строка в черновике, по капле, растворясь, художником-расстригой ис-стерта в порошок. Сейчас он к ней – чуть-чуть – добавит масла: вульгарной конопли прозрачную слезу…
и возродится холст,
и утро растворится в нём.
И край строфы, крылом, в пространстве развернётся…
Полосьев колеи не счесть – четыре колеса телеги – след на след.
Ещё вчера…здесь Ель – стыдлива - кутаясь в метели, застенчиво мечтала о ………… .
Ещё вчера… Ель в тяжкой дрёме, растопырив пальцы…
(как тяжело даётся стих!..)
Чуть приглушённым стонет вальс, что вдалеке – в ДэКа.
И вереница света на столбах фонарных. (Огни-лампады куролесит ветер: несчастных висельников заржавелых скрип.)
Вдоль, поколейно – в грязь лицом – домишек рубленных печальные оконца роняют свет в зеркальность чёрных луж.
Корова «кровь небес» из лужи, пьяной мордою…
(глаза навыкате, бездумна, свысока…)
Сорока фрак надела…
(к стуже!…)
… который день в беспамятстве живу!
За треснутым окном дождя серебряные струи: дождь – акварелью – мрак рисует с мерзости погоды.
Цвет красок н и к а к о й! – графита чернь черна:
черники буро-грязный слом размазан по стеклу
исчадием,
погостом…
Икона над окном, в углу, незрима, наблюдательна… Без сна!
Оклад иконы, вывернутый в `ночи, рисунком карандашным, вплавь…
Кривым изломом, локотком,
по краю, по белизне бумаги – вспять!..
Квадрат четверостишья пуст – за рамкой некролога – по нарастающей, наложницею…
«Быть!»
( последним станет мудрости глоток.)
Пустые соты перголы, украсившие небо – где одинок…
Искристостью реки,
лучом, пробившись сквозь листву,
(и трепетом листвы быть преломлённым),
склонясь над простотой рисунка,
внять…
И понять
(…попробовать понять!) жажду аквариумных рыб
над песней водорослей палых,
и суету прозрачных дафний,
и стройный ряд икринок,
служивших кормом.
«Устоять!..»
Об борт биллиардного стола шаром, планетою, покатостью, по краю…
а, вырвавшись за край,
сорваться в пустоту, как в лузу – чёрную дыру –
шагнуть всей очевидностью проступка…
И прикоснуться:
«… сладок ЯД!»
где лютня клянчит ноты…
Бас гудит.
Челеста робко просит.
Клирос голосистым – с пюпитра,
холодком,
заученно,
петлёй.
Предвестник боли, бед – Луна – свой яркий медальон повесила на гвоздь сосны…
Грустна!..
лицом по-прежнему ясна, невинна.
Всё также ноздревата, плосколоба.
(Не подражаем разве что ночник.)
За ними – стойкий запах гиацинта: аптеки запах, боли и лекарств.
где «… старость, слабость, роскошь одиночества» – забытые потешности Дали! – измятый циферблат коих угодий раздроблен на минуты, минусы, на доли…
лишь слабым огонёк вершит зрачок свечи
возлюбленным дрожит в пульсирующем свете танца.
Вброшен…
Венецианским колпаком, надвинутым на очи…
в кафе, за каменным мостом,
за крайним столиком, колена преклонив,
сопит,
мурлычет невезеньем…
(так Время золотит покойников седых… Им страшен лик однообразья масок!).
мертво,
забыто,
запоздало…
застывшей гроздью винограда на балконе,
что с тыльной стороны откупорит Верона…
Слезами девочки,
глотками,
наизусть!..
Окаменело ждёт оставленное мною Время…
прокажЁнно…
И олеандра цвет пунцовый, длинный…
(Глициния восторженно косит…)
У сумерек глаза закрыты – плачут…
Над сумерками ночь бледна, бесчувственна…
дыша…
Так Муза спит! (…не внемлю чуду я!)
… восторженна, вдруг всхлипнет у порога:
– «Какою дивною нам станется дорога!» –
и безнадежная, слепа, узка… по колее заросшей сором,
неспешным время лишь одно – лукаво, отвернувшись…
И по откосу ходиков,
неслышно,
просекою…
Вспять!..
К реке, спустившись,
в изголовьи статься …
И пасть у гроба, как у колыбели…
Плечом лишь поведёт – я отвернусь от Бога!
Навстречу шаг – я в сторону два шага!
В смущении, смятеньи:
«Нет! Никак! …Прости, я не твоя!..»
Признать признание,
не смевши отклониться, губами смелыми коснуться – вдоль – ресниц…
и колкость ощутить…
И солнца бубен выжать на ладони!
Круг зеркала – вот Ты!
(…смешение сердец?..) –
смешливость, сокровение…
Неузнаваема, непознана, незрима…
в пространстве омута,
сквозь траверсу ветвей
Большою
Буквой
«О!»…
Как просто всё, муза моя,:
Ты – зеркалО, в котором я!..
Всё ЭтО – Всё мОё!
Всё, что есть Ты – есть я: печаль, заносчивость, любовь и невезение протянутой руки. И паника в ночи, и стон средь бела дня, и страх перед борьбой, где поиски решенья, и завсегдашность завтрашних потерь…
Всё как всегда!
Прощенье?.. Брось! – бессмысленно прощение.
Прощенья нет!..
(Есть пониманье неПрощенья Твоего.)
… и «рюмка коньяку»,
и душный дым заморских сигарет.
Ночник – источник света – подмигивающий глазом ночи.
Холодный лунный блеск разбойницы-Луны,
что, спрятавшись – ножом – за шиворотом шторы…
И в ожидании, в предчувствии …
– Любовь твоя, по сути – кандалы!
– …вот и Оставь мне суть!..
К поутру’ Отворись – затмением, удачей.
Затравленный, прошу: « Вернись!.. Не мучь!..
И крест свой за спиной не прячь…
(постичь незнание – не истину понять!)
И укажи…
и тень его –
Твой муж!..»
Как трогательна Ты в объятии своём!..
Как запредельны боль, тоска…
И всё – где Ты была,
и есть,
и будешь…
И всегда!..
Кофейник с нелюбимым кофе - просто-Цветье…
«…как если бы дознаться до небес!»
Твоим глазам, утопленных в глазницах, мудрёностью тоски с картин художника размытыми мазками.
По данности холста, его волокнам, замысловатым льна сплетеньям, под грунтом технаря, пропитанный слезами ожиданья, несущих краски слой, поэтику мазка и штихеля соскоб гнусавый…
И грустный взгляд больших бездонных глаз, идущий от Тебя ко мне – сквозь колер, серость – по холсту, к основе: стремглав спуститься с гор голубоокой Мтквари, в долине отдохнуть. К сестре припасть. В ней растворясь, цвет платья подарить…
Сок ливней упоит плантаж и лоз курчавых справедливость…
Вином из одноглазых квеври погашена, да будет, суета…
Твоим стихам, – их слов и слез жемчужных – с простуженных спускаемся, с небес; так – дробным – силуэт дождя в свинцовой раме витража пред стартом сумерек, сбегая, по карнизу…
И длинных пальцев, меж которых скомканным мундштук.
И разворот плеча…
И взгляд – немой, покорный…
Рот, пригубивший краешек отравы; на кончике, на самом острие…
…и оттенили крохотный глоток.
И оттеснили, и сплелись в воспоминаньях …
И вознеслись …………………………..
…………………………………………….
Твоим стихам – хрустальных брызг, нанизанных на утро трав, где заговор цветов: небесный свод росой непризнанных прольётся.
И скромный лик одежд, как скорбный кипарис, роняя зелень мук, ладонями к подолу прикоснуться, и раствориться во смущении,
в стыде…
«Незрима поступь звонких каблучков –
их песня заблудилась в складках платья…»
Брусчатка стонет в ожиданьи:
– «Как долго нет дождя!..»
Глаза Тонино – возвращенье с гор, с потусторонности Загорья…
И притяженье грустной стороны – где нет дождя!.. –
И неба нет,
и солнца…
Ничего!
Одна лишь ночь – черна и безутешна…
Как устоять?..
Приснись!.. Пусть станет День!
Прохлады утра пробужденье.
(каплет с зонта, что над пластмассовым столом в cafe, напротив…)
И чаепитие в занеженной веранде.
И длинноногая картинность в изломе ножки стула.
И стол ротанговый, и чай в стакане, похожий на портвейн весны шестидесятых, и смех, и разговоры ни о чём…
Всё как тогда:
девчонка – стрекоза! Над нею взглядом прострелив, А.В. с разбегу, протаранив небо:
Ах, Белла!.. Ах, Мадулина!
Ах, Матова!.. Ах, ………………
и вздохом страстным стороны безликой,
из лёгких глубины,
как сывороткой с молока, отцежившего душу…
и эхом над землёю,
над зарёй,
над всполохами гроз,
острасткой…
в н и к у д а!..
«…День разноцветный в суете бесследно угасает.
День растворяется в листве».
На продрогшей подножке трамвая утро, смуглым, въезжает в рассвет.
Следом томное облако лоскутами тумана, пыль сметает с ресниц пробудившихся, сморщенных улиц.
Канарейка в окне захлебнётся в восторге.
Акварелью с мороза проступают мхом контуры сырости, серости …
Древность красок всплывёт, и, сползая по кромке стены, растечётся брусчаткой вдоль пирса, по наивному трепету бриза, снизойдёт отражением в ограде…
Лёгким – бриз – во всеясности, смелости: по натянутой струне кипариса прошмыгнёт шалой мышью, вздрогнет лёгким испугом, встрепенётся, вздохнёт…
(…горд!
голосую, привычно, нехотя, стоя!..)
Редкие пешеходы бранятся: в соседнем ларьке не доливается пиво. Мысль беспрестанна – стучится о стену каприза.
Ленивым мячом, по тенистой аллее
сквозь пространство извилин,
сквозь время –
опасною бритвой…
Капюшоны деревьев раздувает зелёный ветер.
В томе, как в доме, ветер гуляет: ставни открыты, и окна открыты!..
(… Всё - к чему? – это...)
Глаз белый фосфор: «Прийти, иль не прийти?..»
Рук очевидность, трепетность объятий.
Как хочется понять, и целовать; и в рай – туда, где нет ни времени, пространства…
И рук Твоих, слепляющих снежок: подснежника последыш…
(Я думала – что никогда, ничто мне не поможет.
Что не вернусь я более сюда…)
В подрамнике («…как жизнеописанье слов приятствует скрижалям!») по тыльной стороне, за пылкостью листов, ловить – и не поймать! – бессмертье пастушонка…
Беспрекословным подчинением, покорством,
ладоней прилежаньем посажённых,
познать, и ощутить никчемность и ничтожество –
Себя!..
(Гримасы изувеченное тело – вот то, чего мне не хватало прежде.
Постоянно!)
«Прийти настал мне час!»,
(но, нет уменья встать! сил нет и воли нет! один порыв!)
Ужасна снега умирающего стать! –
уста не внемлют междометьям…
«…одна над миром, безутешна,
абыта Господом свеча…»
«…Неприглашенными, стекаются флюиды.
Во след, свиваясь в призрачные сети,
под тяжестью кормил их тощие тела –
кометными хвостами – белила по холсту…
ручаясь,
плача,
извиваясь,
себя – на плаху – отрешённо…»
(И абсолютный страх, как абсолютный слух –
проникнуть в город словно плесень…)
Зелёная тропа под кружевом осенних листьев, что вдоль бульвара, в суете…
и в сумерках, в дожде…
И тело, пригублённое, испито всё до капельки: до дна испробовано тело – `Ночи…
Подушек сонных длань, где чередою пальцев бессонниц чехарда!
Проклятье маятника, ходиков шаги вслепую – покой пчелы, уснувшей в патоке душистых губ…
и созерцать, и ощущать пергамент крыльев бабочки (в полёте), не склонных к суициду…
И ждать!.. – с надеждой, без укора – как вмиг наступит час,
когда душевный страх над колизеем ночи
сольётся в точке посреди арены…
И звёздный хоровод, сомкнув ладони,
выпьет Время.
P. S И строгий вид из окна с трубой, на кочегарку.
и две – пустых – бутылки на подоконнике…
(конец!)
P. P. S. … и Ты, уставшая от Бога,
Ты возвращаешься к Нему!
P. F. ( …сегодня, двадцать девятого ноября две тысячи десятого года умерла Белла Ахмадулина
…
Я встала в шесть часов. Виднелась тьма во тьме
Б.А. стр. 247
… не сплю – жгу свечи. Ночи напролёт не сплю!
Листаю в полутьме Твой том тёмно-зелёный,
От строчки к строчке, по следам иду,
украдкой слизывая ревностные слёзы.
Молюсь навзрыд! Которые уж дни
прошу Тебя о чуде воскресенья…
Мне важно лишь Твоё прикосновенье –
столетья треть всё жду Твоей руки!
(… в ночь сон нейдёт! …и не приму прощенья.)
«Блажен камелии уснувший, лепесток!»
Бегу, как раб от неминуемого рабства.
Своей строкой, подвинув локоток – ч у т о к! –
Мне в колкостях Твоих нет боле недостатка!
В благоговейности пологих, знойных крыш,
спустившись мутной пеной к водостоку…
По розовощёкой Ты взошла с Востока:
чудосплетеньем слов, непонятой… средь них!
(…и иже с ними, я!.. Как Все – в одной узде – с налёта!..)
Прости!..
Холодным днём, в бездарности картин
спущусь ли в сад. Без видимой причины,
кизиловым прутом – (За что? Зачем?) –
сшибаю радостные шляпки георгинов…
Растерзан… Вдруг, проснусь средь тьмы…Пустой!…
(в пол неба звёзд на небосклоне стылом…)
Созвездья, как соцветья – ливнем – мимо,
по нарастающей, по боли
(Боже мой!..
Живым средь мёртвых ж и т ь! – Невыносимо!..)
и мокрым – по росе – вернуться в дом. Разжечь камин.
Клубком свернуться на Твоих коленях:
(…мне сладок сон!) В ладонях – на двоих
душистым элем, льдинкой карамельной...
И красть мгновения. И знать, что навсегда
хранима будешь. (Памятна награда…)
А за оградой – новая ограда!
Уста смыкаются! Смыкаются уста…
(мне говорят: «Так выпало!.. Так надо!..»)
……………………………………………………….
……………………………………………………….
…и ты выходишь в ночь из Темноты,
чтоб ждать от ночи вопля Тишины!..
Блажен камелии уснувший лепесток, упавший с неба – серебряный, податливый – как ленточка зелёная Элгара,
и надпись на челе её…
ни отчества,
ни звания…
Свирельный, тайный глас – неспетой упокоишься, немою – ботинка пройма зашнурована дождём,
и лесть кувшинок в озере – на даче,
и клинопись-письмо, оставленное вороньём у края лужи…
Постылый, знойный день!
Зной знаковый, зной летний!..
Спозаранку…
Крапивы куст, один над полем одуванчиков зелёной, звонкой запеканкой, у обрыва…
Чахоточною росью – всласть насладившись кровью – брусника спелая зайдётся в кашле, болотных кочек спины оросив…
Камыш, качаясь на ветру, походкой пьяною, мазуркой, спотыкаясь, в изнеженную гладь воды – ничком…
Ракиты стан, склонённым в поцелуе: его листва щебечет в шелесте реки.
Уныло
хнычет
сыч…
Стадо коров, перед заутреней, неспешно, ступая по откосу, уткнувшись лбом в предутренний туман...
Их кучный перестук копыт по деревянному настилу моста взбодрил церковных блюдец перезвон.
Мелодий стройные, невидимые кольца, волнами, всплесками спускаются к реке.
Песнь мелодична их, проста, наивна.
Но, всякий раз восторженна, призывна…
и безупречна,
бесконечна, как молитва…
Совсем ещё малец – мальчонка-рыбачек – заслуженно бахвалясь, несёт с мостков свой утренний улов.
Художник, не спеша – Он утро починил! – собрав мольберт, попыхивая трубкой, привычным оком озадачив горизонт, шагнёт в росу.
За завтраком к нему вернутся плёс, туман, всплеск рыбы в мелководье, пароход…
Разбужен радостью прикосновенья, он теплоту руки в ладонях ощутит…
Печатью счастья на лице его взойдёт печаль.
Фальшива…
Ночь!
Ночь медленно спускается с небес.
Заглядывает в окна, в спящий город.
Свеча на подоконнике – след памяти в моём окне – слезою вздрогнет, отраженьем…
Стол выстлан снедью в глубине просторной комнаты,
пустой…
Ещё вчера здесь гроб стоял.
(Псалмов надломленное пенье,
и дуновением кадил дух ладана над слёзностью стелился...)
Вчера здесь смерть чинила шабаш свой: на серебро – невидимое – спиц, нанизывая лоскуты судеб…
и чёрных птиц – невыдуманных – стая,
и плакальщиц – нестройным – вой
из глаз – невидимых, слепых – соцветья…
зримо…
(…сойду ль по лестнице.)
вдоль паперти, спущусь ли – долу – вниз, повсюду дробных светляков мерцающие лики.
Подобно колдовству, развёрнутые свитки, как паруса, папирусы небес!
В них – иероглифами – блики звёзд и отсветы планет.
И взгляд комет лукавый, предвносимый…
И познано,
и признано уж Всё…
Не спится…
Сон, спотыкаясь, погружается во тьму.
С рассветом смысл теряет очертанья,
лишь разум-мотылёк о лампу ожиданья крылами трепетными…
(сон отошел ко сну…)
С газет-полос невидимые встречи,
за зябкостью ладоней… вдруг!
к излучине реки – по набережной – вспять…
Мне снизу
город
станет
продолженьем
неба…
(в молчании немом, со дна бокала…)
Так и есть!..
Звёзд хоровод – ночных видений отраженьем у причала:
Таруса пялит очи на Оку...
Твоё окно, рассвечено во тьме средь множества чужих унылых окон, – (Ивановна простит!..) – похоже на «Квадрат», что выставил Малевич…
Две тайны – два пути:
Твой яркий – жёлтый – цвет!
Его же тайна –
Ночь!
Кошачий вопиющий глаз в круг неба устремлён.
Небо спускается к воде.
Небо купается в пространстве водоёма.
По небу пароход – беззвучно, не спеша…
тупым ножом, распарывая грудь,
вздымая кожу …
«О, Господи! Пусть будет непохоже!..»
Стих, задыхаясь, зверем рыщет по странице:
строка в черновике, по капле, растворясь, художником-расстригой ис-стерта в порошок. Сейчас он к ней – чуть-чуть – добавит масла: вульгарной конопли прозрачную слезу…
и возродится холст,
и утро растворится в нём.
И край строфы, крылом, в пространстве развернётся…
Полосьев колеи не счесть – четыре колеса телеги – след на след.
Ещё вчера…здесь Ель – стыдлива - кутаясь в метели, застенчиво мечтала о ………… .
Ещё вчера… Ель в тяжкой дрёме, растопырив пальцы…
(как тяжело даётся стих!..)
Чуть приглушённым стонет вальс, что вдалеке – в ДэКа.
И вереница света на столбах фонарных. (Огни-лампады куролесит ветер: несчастных висельников заржавелых скрип.)
Вдоль, поколейно – в грязь лицом – домишек рубленных печальные оконца роняют свет в зеркальность чёрных луж.
Корова «кровь небес» из лужи, пьяной мордою…
(глаза навыкате, бездумна, свысока…)
Сорока фрак надела…
(к стуже!…)
… который день в беспамятстве живу!
За треснутым окном дождя серебряные струи: дождь – акварелью – мрак рисует с мерзости погоды.
Цвет красок н и к а к о й! – графита чернь черна:
черники буро-грязный слом размазан по стеклу
исчадием,
погостом…
Икона над окном, в углу, незрима, наблюдательна… Без сна!
Оклад иконы, вывернутый в `ночи, рисунком карандашным, вплавь…
Кривым изломом, локотком,
по краю, по белизне бумаги – вспять!..
Квадрат четверостишья пуст – за рамкой некролога – по нарастающей, наложницею…
«Быть!»
( последним станет мудрости глоток.)
Пустые соты перголы, украсившие небо – где одинок…
Искристостью реки,
лучом, пробившись сквозь листву,
(и трепетом листвы быть преломлённым),
склонясь над простотой рисунка,
внять…
И понять
(…попробовать понять!) жажду аквариумных рыб
над песней водорослей палых,
и суету прозрачных дафний,
и стройный ряд икринок,
служивших кормом.
«Устоять!..»
Об борт биллиардного стола шаром, планетою, покатостью, по краю…
а, вырвавшись за край,
сорваться в пустоту, как в лузу – чёрную дыру –
шагнуть всей очевидностью проступка…
И прикоснуться:
«… сладок ЯД!»
где лютня клянчит ноты…
Бас гудит.
Челеста робко просит.
Клирос голосистым – с пюпитра,
холодком,
заученно,
петлёй.
Предвестник боли, бед – Луна – свой яркий медальон повесила на гвоздь сосны…
Грустна!..
лицом по-прежнему ясна, невинна.
Всё также ноздревата, плосколоба.
(Не подражаем разве что ночник.)
За ними – стойкий запах гиацинта: аптеки запах, боли и лекарств.
где «… старость, слабость, роскошь одиночества» – забытые потешности Дали! – измятый циферблат коих угодий раздроблен на минуты, минусы, на доли…
лишь слабым огонёк вершит зрачок свечи
возлюбленным дрожит в пульсирующем свете танца.
Вброшен…
Венецианским колпаком, надвинутым на очи…
в кафе, за каменным мостом,
за крайним столиком, колена преклонив,
сопит,
мурлычет невезеньем…
(так Время золотит покойников седых… Им страшен лик однообразья масок!).
мертво,
забыто,
запоздало…
застывшей гроздью винограда на балконе,
что с тыльной стороны откупорит Верона…
Слезами девочки,
глотками,
наизусть!..
Окаменело ждёт оставленное мною Время…
прокажЁнно…
И олеандра цвет пунцовый, длинный…
(Глициния восторженно косит…)
У сумерек глаза закрыты – плачут…
Над сумерками ночь бледна, бесчувственна…
дыша…
Так Муза спит! (…не внемлю чуду я!)
… восторженна, вдруг всхлипнет у порога:
– «Какою дивною нам станется дорога!» –
и безнадежная, слепа, узка… по колее заросшей сором,
неспешным время лишь одно – лукаво, отвернувшись…
И по откосу ходиков,
неслышно,
просекою…
Вспять!..
К реке, спустившись,
в изголовьи статься …
И пасть у гроба, как у колыбели…
Плечом лишь поведёт – я отвернусь от Бога!
Навстречу шаг – я в сторону два шага!
В смущении, смятеньи:
«Нет! Никак! …Прости, я не твоя!..»
Признать признание,
не смевши отклониться, губами смелыми коснуться – вдоль – ресниц…
и колкость ощутить…
И солнца бубен выжать на ладони!
Круг зеркала – вот Ты!
(…смешение сердец?..) –
смешливость, сокровение…
Неузнаваема, непознана, незрима…
в пространстве омута,
сквозь траверсу ветвей
Большою
Буквой
«О!»…
Как просто всё, муза моя,:
Ты – зеркалО, в котором я!..
Всё ЭтО – Всё мОё!
Всё, что есть Ты – есть я: печаль, заносчивость, любовь и невезение протянутой руки. И паника в ночи, и стон средь бела дня, и страх перед борьбой, где поиски решенья, и завсегдашность завтрашних потерь…
Всё как всегда!
Прощенье?.. Брось! – бессмысленно прощение.
Прощенья нет!..
(Есть пониманье неПрощенья Твоего.)
… и «рюмка коньяку»,
и душный дым заморских сигарет.
Ночник – источник света – подмигивающий глазом ночи.
Холодный лунный блеск разбойницы-Луны,
что, спрятавшись – ножом – за шиворотом шторы…
И в ожидании, в предчувствии …
– Любовь твоя, по сути – кандалы!
– …вот и Оставь мне суть!..
К поутру’ Отворись – затмением, удачей.
Затравленный, прошу: « Вернись!.. Не мучь!..
И крест свой за спиной не прячь…
(постичь незнание – не истину понять!)
И укажи…
и тень его –
Твой муж!..»
Как трогательна Ты в объятии своём!..
Как запредельны боль, тоска…
И всё – где Ты была,
и есть,
и будешь…
И всегда!..
Кофейник с нелюбимым кофе - просто-Цветье…
«…как если бы дознаться до небес!»
Твоим глазам, утопленных в глазницах, мудрёностью тоски с картин художника размытыми мазками.
По данности холста, его волокнам, замысловатым льна сплетеньям, под грунтом технаря, пропитанный слезами ожиданья, несущих краски слой, поэтику мазка и штихеля соскоб гнусавый…
И грустный взгляд больших бездонных глаз, идущий от Тебя ко мне – сквозь колер, серость – по холсту, к основе: стремглав спуститься с гор голубоокой Мтквари, в долине отдохнуть. К сестре припасть. В ней растворясь, цвет платья подарить…
Сок ливней упоит плантаж и лоз курчавых справедливость…
Вином из одноглазых квеври погашена, да будет, суета…
Твоим стихам, – их слов и слез жемчужных – с простуженных спускаемся, с небес; так – дробным – силуэт дождя в свинцовой раме витража пред стартом сумерек, сбегая, по карнизу…
И длинных пальцев, меж которых скомканным мундштук.
И разворот плеча…
И взгляд – немой, покорный…
Рот, пригубивший краешек отравы; на кончике, на самом острие…
…и оттенили крохотный глоток.
И оттеснили, и сплелись в воспоминаньях …
И вознеслись …………………………..
…………………………………………….
Твоим стихам – хрустальных брызг, нанизанных на утро трав, где заговор цветов: небесный свод росой непризнанных прольётся.
И скромный лик одежд, как скорбный кипарис, роняя зелень мук, ладонями к подолу прикоснуться, и раствориться во смущении,
в стыде…
«Незрима поступь звонких каблучков –
их песня заблудилась в складках платья…»
Брусчатка стонет в ожиданьи:
– «Как долго нет дождя!..»
Глаза Тонино – возвращенье с гор, с потусторонности Загорья…
И притяженье грустной стороны – где нет дождя!.. –
И неба нет,
и солнца…
Ничего!
Одна лишь ночь – черна и безутешна…
Как устоять?..
Приснись!.. Пусть станет День!
Прохлады утра пробужденье.
(каплет с зонта, что над пластмассовым столом в cafe, напротив…)
И чаепитие в занеженной веранде.
И длинноногая картинность в изломе ножки стула.
И стол ротанговый, и чай в стакане, похожий на портвейн весны шестидесятых, и смех, и разговоры ни о чём…
Всё как тогда:
девчонка – стрекоза! Над нею взглядом прострелив, А.В. с разбегу, протаранив небо:
Ах, Белла!.. Ах, Мадулина!
Ах, Матова!.. Ах, ………………
и вздохом страстным стороны безликой,
из лёгких глубины,
как сывороткой с молока, отцежившего душу…
и эхом над землёю,
над зарёй,
над всполохами гроз,
острасткой…
в н и к у д а!..
Смерть узнаваема по запаху земли.
По сорности травы,
беспечности зачатья,
по скорбным дням, учуявшим покой;
по тыльной стороне «экватора», куда немыслимо «махнуть», и заглянуть снаружи, внутрь в себя – и не узнать, и не познать…
Себя.
(Проклятие!..)
«…Мне сладок яд!»,
когда устами промокнувши, лиловою собакой – пусть! – пройти под окнами, наискосок, следами метя, почуяв зло, не распознав измены…
Поэмою измаран чистый знак:
(…лиловая собака –
Знак!
и женщина в лиловом –
Знак!..
лиловою помадою,
в лиловых облаках!..
Помады туба отражается с полнеба,
как если бы всё это
в зеркале-кривом-извне…)
Собака ластится.
Сейчас Она её накормит – с рук.
И на руки возьмёт.
И в дом снесёт…
Средь белого огня.
Средь ясного покоя…
Так узнаваемо беспечна!..
Всегда,
как на ночь глядя,
перед сном…
По сорности травы,
беспечности зачатья,
по скорбным дням, учуявшим покой;
по тыльной стороне «экватора», куда немыслимо «махнуть», и заглянуть снаружи, внутрь в себя – и не узнать, и не познать…
Себя.
(Проклятие!..)
«…Мне сладок яд!»,
когда устами промокнувши, лиловою собакой – пусть! – пройти под окнами, наискосок, следами метя, почуяв зло, не распознав измены…
Поэмою измаран чистый знак:
(…лиловая собака –
Знак!
и женщина в лиловом –
Знак!..
лиловою помадою,
в лиловых облаках!..
Помады туба отражается с полнеба,
как если бы всё это
в зеркале-кривом-извне…)
Собака ластится.
Сейчас Она её накормит – с рук.
И на руки возьмёт.
И в дом снесёт…
Средь белого огня.
Средь ясного покоя…
Так узнаваемо беспечна!..
Всегда,
как на ночь глядя,
перед сном…
«…День разноцветный в суете бесследно угасает.
День растворяется в листве».
На продрогшей подножке трамвая утро, смуглым, въезжает в рассвет.
Следом томное облако лоскутами тумана, пыль сметает с ресниц пробудившихся, сморщенных улиц.
Канарейка в окне захлебнётся в восторге.
Акварелью с мороза проступают мхом контуры сырости, серости …
Древность красок всплывёт, и, сползая по кромке стены, растечётся брусчаткой вдоль пирса, по наивному трепету бриза, снизойдёт отражением в ограде…
Лёгким – бриз – во всеясности, смелости: по натянутой струне кипариса прошмыгнёт шалой мышью, вздрогнет лёгким испугом, встрепенётся, вздохнёт…
(…горд!
голосую, привычно, нехотя, стоя!..)
Редкие пешеходы бранятся: в соседнем ларьке не доливается пиво. Мысль беспрестанна – стучится о стену каприза.
Ленивым мячом, по тенистой аллее
сквозь пространство извилин,
сквозь время –
опасною бритвой…
Капюшоны деревьев раздувает зелёный ветер.
В томе, как в доме, ветер гуляет: ставни открыты, и окна открыты!..
(… Всё - к чему? – это...)
Глаз белый фосфор: «Прийти, иль не прийти?..»
Рук очевидность, трепетность объятий.
Как хочется понять, и целовать; и в рай – туда, где нет ни времени, пространства…
И рук Твоих, слепляющих снежок: подснежника последыш…
(Я думала – что никогда, ничто мне не поможет.
Что не вернусь я более сюда…)
В подрамнике («…как жизнеописанье слов приятствует скрижалям!») по тыльной стороне, за пылкостью листов, ловить – и не поймать! – бессмертье пастушонка…
Беспрекословным подчинением, покорством,
ладоней прилежаньем посажённых,
познать, и ощутить никчемность и ничтожество –
Себя!..
(Гримасы изувеченное тело – вот то, чего мне не хватало прежде.
Постоянно!)
«Прийти настал мне час!»,
(но, нет уменья встать! сил нет и воли нет! один порыв!)
Ужасна снега умирающего стать! –
уста не внемлют междометьям…
«…одна над миром, безутешна,
абыта Господом свеча…»
«…Неприглашенными, стекаются флюиды.
Во след, свиваясь в призрачные сети,
под тяжестью кормил их тощие тела –
кометными хвостами – белила по холсту…
ручаясь,
плача,
извиваясь,
себя – на плаху – отрешённо…»
(И абсолютный страх, как абсолютный слух –
проникнуть в город словно плесень…)
Зелёная тропа под кружевом осенних листьев, что вдоль бульвара, в суете…
и в сумерках, в дожде…
И тело, пригублённое, испито всё до капельки: до дна испробовано тело – `Ночи…
Подушек сонных длань, где чередою пальцев бессонниц чехарда!
Проклятье маятника, ходиков шаги вслепую – покой пчелы, уснувшей в патоке душистых губ…
и созерцать, и ощущать пергамент крыльев бабочки (в полёте), не склонных к суициду…
И ждать!.. – с надеждой, без укора – как вмиг наступит час,
когда душевный страх над колизеем ночи
сольётся в точке посреди арены…
И звёздный хоровод, сомкнув ладони,
выпьет Время.
P. S И строгий вид из окна с трубой, на кочегарку.
и две – пустых – бутылки на подоконнике…
(конец!)
P. P. S. … и Ты, уставшая от Бога,
Ты возвращаешься к Нему!
P. F. ( …сегодня, двадцать девятого ноября две тысячи десятого года умерла Белла Ахмадулина
…
Я встала в шесть часов. Виднелась тьма во тьме
Б.А. стр. 247
… не сплю – жгу свечи. Ночи напролёт не сплю!
Листаю в полутьме Твой том тёмно-зелёный,
От строчки к строчке, по следам иду,
украдкой слизывая ревностные слёзы.
Молюсь навзрыд! Которые уж дни
прошу Тебя о чуде воскресенья…
Мне важно лишь Твоё прикосновенье –
столетья треть всё жду Твоей руки!
(… в ночь сон нейдёт! …и не приму прощенья.)
«Блажен камелии уснувший, лепесток!»
Бегу, как раб от неминуемого рабства.
Своей строкой, подвинув локоток – ч у т о к! –
Мне в колкостях Твоих нет боле недостатка!
В благоговейности пологих, знойных крыш,
спустившись мутной пеной к водостоку…
По розовощёкой Ты взошла с Востока:
чудосплетеньем слов, непонятой… средь них!
(…и иже с ними, я!.. Как Все – в одной узде – с налёта!..)
Прости!..
Холодным днём, в бездарности картин
спущусь ли в сад. Без видимой причины,
кизиловым прутом – (За что? Зачем?) –
сшибаю радостные шляпки георгинов…
Растерзан… Вдруг, проснусь средь тьмы…Пустой!…
(в пол неба звёзд на небосклоне стылом…)
Созвездья, как соцветья – ливнем – мимо,
по нарастающей, по боли
(Боже мой!..
Живым средь мёртвых ж и т ь! – Невыносимо!..)
и мокрым – по росе – вернуться в дом. Разжечь камин.
Клубком свернуться на Твоих коленях:
(…мне сладок сон!) В ладонях – на двоих
душистым элем, льдинкой карамельной...
И красть мгновения. И знать, что навсегда
хранима будешь. (Памятна награда…)
А за оградой – новая ограда!
Уста смыкаются! Смыкаются уста…
(мне говорят: «Так выпало!.. Так надо!..»)
……………………………………………………….
……………………………………………………….
…и ты выходишь в ночь из Темноты,
чтоб ждать от ночи вопля Тишины!..
ЗИМНЕЕ
Зима! Тоскую по зиме –
по снегу голубому, синему простору.
Прощенья жду. И как по приговору,
Тебя в груди несу – страшась – на волоске…
Притвор мечты – сминаем путь.
Привычным жестом вехи расставляя,
босым брожу по снам, том времени листая,
по кромке льда, в заутреннюю жуть…
И жертвуя собой – так жертвуют предлогом, –
последним вздохом обрывая нить,
за черною чертой безликого порога
Тебя, ниспосланную Богом,
из слёз свечей, заплаканным, лепить…
по снегу голубому, синему простору.
Прощенья жду. И как по приговору,
Тебя в груди несу – страшась – на волоске…
Притвор мечты – сминаем путь.
Привычным жестом вехи расставляя,
босым брожу по снам, том времени листая,
по кромке льда, в заутреннюю жуть…
И жертвуя собой – так жертвуют предлогом, –
последним вздохом обрывая нить,
за черною чертой безликого порога
Тебя, ниспосланную Богом,
из слёз свечей, заплаканным, лепить…