Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Перекличка поэтов


НИКОЛАЙ ШАМСУТДИНОВ
Поэт, публицист, переводчик. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького. Стихи публиковались в ежегоднике «День поэзии», альманахе «Поэзия», журналах «Новый мир», «Октябрь», «Нева», «Урал» и др. Автор множества книг. Живет и работает в Тюмени.



ПРИРАСТАЯ ПРОСТРАЦИЕЙ
 
* * *

Солнечно. Теплится в плеске волны — канцона.
Гравий сгребая под голову, как подушку,
Так же, как небо легко узнает в лицо нас,
Я узнаю в лицо любую ракушку.

Море многоголосо, как полуденный форум.
Жар обнимает меня. На ладони мерцанье
Влажной ракушки. Приветствую эту форму,
Что воспитала втайне свое содержанье!

Так не о том же пекусь ли и я, эклектик
Вещей природы? Достало б душе свободы,
Чтобы училась взгляду — не у диалектик
Пыльных теорий, а у парадоксов природы.

Зреет канцона в прибое. Слепит оконечность
Да-альнего мыса. Я долго гляжу с подушки,
Как непреклонно ввинчивается в Вечность
Неприхотливый, слепой завиток ракушки.



* * *

Прирастая прострацией,
                                              по Аристотелю,
«О, друзья! Нет друзей!» — под банальной оливою,
Веселей отрезвленье, сводимое к модулю
Жизни, рвущей, покуда весна, с перспективою

Смерти… Хаос ее разрешается эпосом
Стычек, сладких щипков. Воплощенная мнительность,
При пристрастии к нам, одержимая скепсисом,
Неприветлива, с ясной прохладцей, действительность

Там, в компании с флоксами… Если бы с флексией –
С флегмою словаря, за июльскою Тулузою…
Женской отредактированною рефлексией
Разрешается с гипотетической музою

Непрерывная тяжба… В пожатии твердая,
При неприязни к лаврам, задерганным пиниям,
Как прохладна ладонь героини, затертая
Комментариями к бугоркам ее, линиям…

Задушевный ландшафт… Ветер вырос из вретища,
И прибой, помрачнев, наставляет прилежности,
Как ни ищет лицо, наплывая, прибежища
В фотографиях, пепельных от безнадежности.

Многоликая жизнь, заключенная в краткости
Максим, — не защищает, припав, от удушия –
Во избытке ее… Но, чем тверже я в мягкости,
Тем последовательней любовь в равнодушии.



В Ницце

Вишня — дороже, тунец же — тучней… На рынке
Близ Массена — оглушительней бюст блондинки,
Впавшей в прострацию, — время ожесточенней
Борется с женщиной, нежели с вами. Что в ней

Зимнему сердцу? «Не вещи (по Эпиктету)
Мучают нас — представленья о них…». Предмету
Ваших мытарств юбки стали, треща, теснее,
Овод Овидия вьется, язвя, над нею.

Солнечный час… А в душе повседневный голод
На сахаристый, как в давешнем детстве, холод,
Горстку брусники… Но, вставшее на котурны,
Время бессильно в рацеях. Кивок фортуны

Не обращает, призывный, гиперборея
В лиценциата… Настойчивей и бодрее,
Дело всей жизни — достойная смерть… С годами
Зов безупречности овладевает вами.

Невыразимое, в смерти — как при омерте,
В шрамах, лицо — карнавальная маска смерти,
И она, в бдении бледных эринний, вправе
На сострадание крупнозернистой яви...



* * *

«Человек — сумма своих поступков…»
                                               И. Бродский

Окликаемый холодом лет, прополоскан в сплетнях
Мелкой сволочи, но для признанья — в нетях,
«Человек, по Иосифу, — сумма своих поступков…»,
Сей гербарий страстей, откровений, рацей, проступков.

Субъективною осенью, в сонных фелюгах, цвета
Удрученности сим,
                                 Средиземное море — Лета
В тридевятом колене… На сером изломе века
Заполошнее сны, потерявшие человека –

Упустившие душу. И к ночи, Эрот свидетель,
Агрессивней в пылу надсадившаяся добродетель –
Посвежев, отрешенной снедаема красотою,
Тверже женщина, вооруженная глухотою,

Что проклюнулась в Еве… Бессмыслица — за словами
У обыденщины, что вещает обиняками,
Ее жалобы — с физиономией. Жизнь, без спора,
Есть проекция мира над уровнем мора: скоро

Опустеет бульвар… мы, бравурные, постареем
На ломоту и хвори… обобранные Бореем,
Помрачнеют боры… и заропщут суставы — словом,
«Мы становимся тем, к чему взор наш уже прикован…»,

Маклюэн… Полный штиль и покой в присмиревшей лимфе.
С пепелищем в паху, одиночество — в рифме к нимфе,
Так тряхнувшей, в пылу, матрицированной судьбою
Человека, в себя ж изгоняемого собою…



* * *

За полночь в море войти и, в виду забвенья,
На спину лечь, отпуская пространству душу,
Неторопливо, мгновение за мгновеньем,
Взором Гомера отталкивая — не сушу,

Но — черствый узел сомнений, обид... Ночною
Дряблой порой, чьи сентенции бесполезны,
Плыть бы да плыть бы, пристальною спиною
Слушая холод чужой, безразличной бездны.

Что до земли, то, в природе познанья, с нею
Только морока, тасующая пространства,
Ибо ничто не сбывается здесь полнее,
Кроме несчастья, длящего постоянство
Каждому...



* * *

Жизнь у моря, в Крыму, в эпической лени песка, —
«Смерть при жизни...», умопомраченью, по сути, близка.
Эту близость предрек, за добычею мидий, Овидий,
И коробится боль в оглушенных глубинах виска.
Кто мне скажет, что ты обмираешь в разлуке — в глуши,
Неизменная, на отстоянье души от души,
В нарастании скепсиса? Время — не лучший ходатай
Перед волей отшельника, не принимающей лжи.

Жизнь у моря... Не требуя всю тебя, не теребя,
Бог иронии здесь, в захолустье, находит тебя,
И ты вновь оживаешь в своих экивоках,
Но — обильная всеми, раскаянье не торопя.
В приживалках у музы, недавние слезы тая,
Что щебечешь ты, радость, за пазухой у бытия?
Как при виде отчизны, во мне прозревает Овидий,
Но душе тяжела помраченная легкость твоя...



Сена

Сена тем и берет, что — бесстрастна, идею гнезда
Подменив переменою мест... В назревании льда,
При неприязни времени — не постарев, под мостами,
Отдаваясь влеченью к движенью, картавит вода,

Препарируя, в стуже теченья, века...
Холерической готикою прободав облака,
Тени — если б... — химеры стремительной архитектуры,
Уносимы стремниной, все не уплывают, пока

Полдень, в оргии красок, горит в витражах, и перо
Так и рвется поведать, ревнивое к частностям, про
Иней цепких решеток, и рябь, и тебя над рекою,
Прозябаньем Пьеро, обращенного к язвам Дидро.

Окисляется время, и воздух, скорее, язвит,
Чем питает, шершавый... Лицом в задубевший зенит,
Сена медленней, и ледяные ладони за нею,
В притязаньях уклончив, смыкает корректный гранит

Зимней набережной... В редких водоворотах темна,
Сена — искорка вечности в пылком бокале вина
И в «бессмертной латыни»... Приблудною ночью
Слышу всплеск здесь, у сердца, и чувствую — это она...



* * *

Жизнь сама по себе стоит вечных вопросов, порой
Не читая в чертах — отвлекая от вечных вопросов:
Море, берег Тавриды, ракушки, и емче герой,
Завернувшийся в складки античного мифа...
Философ?

Разминувшись с минувшим, он в будущем и, ко всему,
Всюду сеет сомнения, и, порицаема дружно,
Жизнь сама по себе стоит многого, и никому
Ничего в ней менять, выпрядая причины, не нужно.

Как от солнечной зыби глаза, истязая, слепит!..
Свежий оттиск во времени, емче пространство, покамест
Так, сродни тебе норовом, море у мола кипит,
Что дневник пропитал влажный, солоноватый анапест.

Паруся на ветру, миф живет прозябанием, в чьи
Складки впору и нам завернуться, продрогнув, ведь, область
Онтологии, жизнь — лишь заплатка на вечности, и
Исчерпаем герой, возвращаясь в заношенный образ.



* * *

Студя побледневшие пальцы в проточной воде,
Nicole, обмирая, роняет перчатку, mon Die!
Перчатку уносит потоком — к разлуке? к беде?

Так всплеск открывает досадных случайностей ряд,
И тихой слезою, щемя, наливается взгляд,
Пока в гипнотическом трансе на воду глядят.

Пенять за оплошность? — она восприимчивей, чем
Приблудная лютня к внимательным пальцам... Меж тем
В поре, как всегда, притязания вечных проблем.

Жизнь, как ни толкуй, подтекает потерями и,
Наглядная, не восполняет поборы свои,
Едва ли источник, в слезах, непроглядной любви,

Чью память отшибло шабли... Устремленная вспять
Пространству и времени, да, опрометчивость — мать
Оплошностей, и что с нее, переимчивой, взять?

Спасибо судьбе, в назиданьях ее, за труды,
Чьи, не утоляя, горьки и сладимы плоды
В студеных следках ясновидящий легкой воды...



* * *

Закроешь глаза и внезапно откроешь глаза,
Проснувшись от грома, — в листве увязая по оси,
В сон ломится, не разбирая дороги, гроза,
И, не отступаясь, в лицо погружается осень,
С лирическим жженьем в горячих слезницах в ответ...
А ведь ни тоской, ни строкою, казалось, вовеки
Непролитых слез, заслонившись, не вызвать на свет,
И все же предательски щиплет набрякшие веки.

Но, с подслеповатой звездой на фонарном столбу,
Вжимаясь в подушку, притихнешь: а многого ль стоишь?
Откроешь глаза — примеряешь чужую судьбу?..
С собой примиряешь? — глаза, изнывая, закроешь...
И, паранормальной ночной панорамы вовне,
С отзывчивой свежестью в складках условной туники,
Роение молний в иррациональном окне
Одухотворяет пластический блик Эвридики...

Под ропот листвы неизменных плакучих аллей,
Застиранных вечным ненастьем,
                                                         с рефлексией скифа,
Закроешь глаза и откроешь их, медленный, с ней
По разные стороны времени, жизни и мифа.
Румяная неискушенность?.. И, чтоб не спугнуть
Блик радостной боли, скорее к стене отвернуться,
В подушку зарывшись, скорее забыться, уснуть!
Но что-то велит, посвежев, на нее оглянуться...