В окне — чертеж из голых веток
На сером ватмане небес.
Январский сумрак. Скупость света.
И в комнате тепла в обрез.

Глядит погасшими огнями
Ель новогодняя. Она
В углу пылится, словно знамя
После победы. Не нужна.

Раздеть ее — и на помойку.
Все недосуг и не посметь,
Обворовав, пустить с сумою
В январских сумерках на смерть.

Нынче океан холоден и хмур,
погружен в себя и равнодушен.
Бурю пережил, и никто ему
для успокоения не нужен.

Завтра поутру я приду на пляж.
Встретим мы друг друга без волненья.
Я ему прощу давешнюю блажь:
все же он — стихийное творенье.

Мы — родня: я тоже — выходец из вод —
Краб. Увы, совсем не Афродита.
Жизнь свою скроила задом наперед.
И она уже почти что сшита…

У кого-то — кладовка, гараж, сарай.
У меня — стенка, по здешнему wall unit.
Вещмешок, заброшенный рай,
витрина из подарков 30-го июня.

Книги безалфавитно в два ряда.
Одни помню: прочитаны были.
Иных, наверно, не коснусь никогда,
разве случайно или тряпкой от пыли.

Диски — покинутый храм или хрень.
Растянутой гармошкой аудиокассеты.
Видик сломался. Чинить лень.
Ну, а кассетников в продаже нету.

Хрустальные вазы, как слоники, в ряд,
уныло безводны и безбукетны.
Сервиз китайский в тоске: навряд
его извлеку на свет для банкета.

Бокалы и рюмки вкус вина
забыли, застыв с открытыми ртами.
В их позе покорность судьбе видна.
Достану, отмою, наполню… мечтами.

Ложек деревянных — ностальгичный лубок.
Кусочки воска застряли в меноре.
Теснота. Трутся бок о бок
предметы из разных миров. О море

плачет раковина. Подставила плечо
соседка-матрешка. 30-е июня
скоро. Сколько подарков еще
примет жизни моей unit?..

Что осень, что весна — проспект все так же
бурлит. И перейти непросто вброд.
Слагаются в осенние коллажи
дома, деревья, люди. Небосвод
нахмурил облаков густые брови.
Коль сердишься, Юпитер, — ты не прав!
Играет третий акт природа. Браво!
Ты сам придумал пьесу, начертав
порядок перехода лета в осень.
Дрожит последний лист — ни мертв, ни жив.
И ветер, оборвав его, уносит,
во временном пространстве растворив.

Сентябрь. Вечер. Шумит Бордвок.
Вплываю ладьей в людской поток.
Кто молод, кто не очень, кто и вовсе стар.
Всем нирваной океана простор.
В бикини, в бейсболке и в бальном наряде —
спортсменки, толстухи, скромницы, бл-ди.
Мускулистые мачо, донжуаны с пузом
из разных республик бывшего Союза.
Шустрю глазами в поисках знакомых лиц.
Ни одного! Сорок лет как жизнь-блиц.
Где вы, пионеры волны третьей?
Растворились в пространстве или уже на том свете?
Чувствую себя инородным телом.
Я — анахронизм, не в ту степь залетела.
Бордвок дыряв. Споткнулась. В колене хрустнуло.
Грустно…

Ноябрь. Странно так тепло.
Намеренно иль ненароком?
Мне солнце память обожгло…
Не всяко лыко четко в строку.
Бывает, что и между строк
Нам знаки посылает Бог.

Чудит Верховный астроном.
Нагрел холодное светило
И по небесному настилу
Пустил гулять… По сторонам
Рассыпав перья облаков:
"Вот нате вам!" — И был таков.

А ты теперь трудись, гадай.
Застынь в мыслительном усилье.
Зачем в ноябрь ворвался май?
Его об этом не просили.
Навел он тень на мой плетень.
И все ж… не зря был теплым день.

Кончается октябрь, слезлив, печален,
неласков, некрасив и нелюбим.
Не шепчутся деревья. Замолчали
в унынье чайки. Золотистый грим
с кустов прибрежных ветер лихо стер,
как после представления — актер.

Мы — зрители — не хлопаем в ладоши.
Спектакль этот не по нраву нам.
Расходимся скорее по домам,
чтоб исцелить простуженные души
привычным одиночеством вдвоем.
И ближе, зримей жизни окоем…

У залива лебедей
белой булкой
я кормила. На воде
утки — букой:
"Мы ведь тоже голодны
и красивы!"
С облаков спускались "Сны"
Куросавы.
Грациозен шей наклон
лебединый.
Но хитер утиный клан —
убедилась.
Не досталось ни куска
птицам белым.
И такая мной тоска
овладела…

Местечко дивное под Римом —
Ладисполи. Тому назад
полжизни. По сю пору зримо.
Палаццо, персиковый сад,
причал, яхт-клуб для богатеев…
И мы — бродячие евреи.

Скворечник комнаты под крышей.
Как легок скарб гражданства без!
Кто нас привел сюда? Всевышний,
хранитель-ангел или бес —
коварный и лукавый мистик?
Один из них иль трое вместе,

где каждый роль свою играя,
смотрел в космический бинокль —
судьбу пришельцам подбирая.
Кому венец, кому пинок.
Хранил он нас, иль искушал…
Моя наивная душа,

надеждой трепетала в теле.
И бархат черного песка
ласкал ступни. Сквозь ночь в постели
шептали сны, что жизнь легка,
светла, удачлива, без бед,
что боли нет и смерти нет…