***

Я в сад вошла, скатившийся к реке
В тумане рыжем, в рыжей шелухе.
В нем яблоко как брошенное слово,
Над ним засохший зонт болиголова.
Прощает плод бессилье сонной ветки.
Впадают в спячку бурые медведки.
Свой лабиринт покинул короед.
А я молчу, во мне ни слова нет.
Дитя земли — трава, чертополох.
И слово — выдох, и молчанье — Бог.


***

Покойные с нами в стихах говорят или прозе.
Мы пьем за их вечность вино на февральском морозе.

На старой Хитровке под небом слепым и беззвездным,
Где Осип один замечтался под снегом пастозным.

И режет сердца на куски неуклюжая жалость,
Чтоб тяжесть строки на несказанном слове держалась.

Чтоб жить в этом яростном мире легко и спокойно,
Растишь ты кому-то жену, а я выращу воина.

Пока параллельно истории катится детство,
Что им отдадим после всех этих войн в наследство?

Огни ли в больших городах или в сетках прицельных?
О, только б не черные ночи в оврагах расстрельных.


***

Включи жукам дежурный свет в окне.
И вспомни жизнь свою без отвращенья,
Как персонажи Горького "На дне",
Как древоточец после превращенья.

Чем тише голос ночи, тем слышней,
Как исчезают лишние фонемы
Из сердца, солнца, лестницы, по ней
Уже идём, разбужены и немы.

И свет луны один на всех пролит.
Он держит нас в уме и на прицеле.
"Начни сначала", — скажет мне Евклид.
Он умер, да, но книги уцелели.


***

Не разобрать себя как сложный текст,
Не посчитать все стопы и длинноты.
Снимаются слова с привычных мест…
Как птицы и отыгранные ноты.
И не понять, где музыка жила,
В каких частях разобранной шкатулки.
Но выходила, плакала, звала
И наполняла парк и переулки.
И поднималась выше лип и крыш,
Летела снегом и толкала в спину.
Лови её! Ну что же ты стоишь?
В пустом дворе. В земле наполовину.


***

Так деревом пахнет, так деревом пахнет, так де...
Так смотрят деревья в своё отраженье в воде.
Индиго, белила и умбра — бери и пиши…
Спектральные пятна твоей близорукой души.
Пусть ветер качает, качает ветвями, кача...
Синицу-девицу и чёрного франта-грача.
Пока ты сама неумело встаёшь на крыло,
И градины бьются, и дождь в ветровое стекло.
И скорость на скорость пока ты меняешь на ско...
Дожди перестали, и птицы уже высоко.


***

Если речь твоя, как крупа, сухая,
То и дело сыплется мимо рта,
Говори в меня, я как дверь — глухая.…
Распахнёшь, и выпорхнет пустота,
Подбирать слова — все твои предлоги
Не уйти, остаться. О, как же ты
Беззащитен кажешься на пороге,
На пороге нежности немоты.
Где слова теряют и смысл, и вес.
В них согласных звуков не станет впредь.
А за дверью, что там? Заходишь весь:
Океан. И солнце в воде на треть.



Рождественский хорал

1

Сезон закрыли, тихо на Оке.
Ни весельной и ни моторной лодки.
Таруса там иль что там вдалеке —
Не разобрать. И дни уже коротки.

Озябшая стеклянная вода
Ушла в себя, от края отступила.
Легчайшие пустые города —
Улиточьи на вязкой жиже ила.

Не наступи, шагая вдоль воды.
Ей, как тебе, хватило в жизни грусти —
Ее гребные резали винты.
Но снег пойдет — и прошлое отпустит

Воздушный день на нитке. Налегке
Пусть снег идет кошачьею походкой.
Там, где река теряется в реке
Пустой ракушкой и забытой лодкой.

2

Там кто-то был и изредка стучал.
Не за стеной и не под половицей.
И не в окошко бился краснотал.
Под крышей где-то... Бабочка? Синица?

Снег молчаливо землю прибирал,
Свалявшись комом, сваливался с крыши.
Сосновый бор — рождественский хорал.
И ветер брал торжественней и выше.

Прислушиваясь к звукам в темноте,
Обняв детей (опережая время,
Они растут), мы врозь лежим все те
Же самые — и то же носим бремя.

Но кто сигналы сверху подавал
Замысловатой азбукою Морзе,
Тот знал немного больше нас, он звал
Переписать второй круг Данте в прозе.

Двухскатный дом, затерянный в снегах.
Шершавый мох растет в оконной раме.
И нам расти и возвращаться в снах
К реке и соснам в зимней панораме.

3

Поленница, лавочка, старая бричка
И ветви подсвечены теплым огнем.
Фонарщик, фонарик, погасшая спичка
И лестница в небо тоже при нем.

Где свет поселился, там тени темнее.
Шиповник колючий и розы в снегу.
А я выбираю пути подлиннее,
Поскольку коротким пройти не могу.

Но если мне выпадет выйти к аллее,
От сумерек розовый дом обогнуть,
Я стану свободнее, сердцем смелее.
И слепится песня сама как-нибудь

Из мокрого снега и птичьего пуха,
Из хвойного духа упавшей сосны.
Записывай (только хватало бы слуха!)
И пой эту песню потом до весны.

А что там фонарщик? Он ходит по кругу:
Зажжет и погасит, и снова зажжет.
Такая работа. Ему бы подругу.
Подруга огонь, говорят, бережет.


***

— Но мне уже не хочется весны
Оставь деревьев угольный набросок.
Не надо разнотравья, хохломы.
Я гжель хочу и графику березок.

— Но если там, за тонким льдом зимы,
На самом дне уже ожили рыбы?
Их плавники от холода красны.
По ним в воде их различить могли бы.
Как быть жукам, проснувшимся в коре?
Кора как шкура бурая воловья.
И вороны в стеклянном феврале
Уже готовят черные гнездовья.
И птицы перелетные в пути.
Все признаки природы пробужденья.
Прими весну, как письма по сети,
Ее дожди и в лужах отраженья.

— Но мне уже не хочется весны
В худом пальто, в начавшейся простуде.
Мы снегом слов по грудь занесены
И снегом встреч. Что если их не будет?
Весна, в узлах тромбофлебитных вен
Распухшая, лежит в сырой постели.
И я страшусь грядущих перемен
На самом деле.


***

Горишь, и ангелы трепещут.
Насквозь просверлен пустотой
Твой быт в узоре мелких трещин —
Травмоопасный, холостой.

Немного Кафки — с превращеньем,
Немного Горького — на дне.
Но кто-то чай несет с печеньем,
И кто-то помнит о тебе.

И кто-то к сладкой той закуске
Притащит крепкий самогон.
И вы заквасите по-русски,
Курить пойдете на балкон.

В стакан летят бычки и пепел.
И неуютен твой уют.
Росток засохший, дикий плевел —
Таким в вагонах подают.

Пока твои взрослеют дети,
В людей выходят из волчат,
Все связи родственные эти
В их матерях кровоточат.

А мама с папой тише тени
Везут лекарство и бульон,
Пока растет на вспухшей вене
Фиалки розовый бутон.

Ты не был мне хорошим братом,
Ты и сейчас неважный брат.
Но деньги с видом виноватым,
С налетом будущих утрат,

Я передам тебе в конверте,
Я маме с папой отнесу.
И, может, от голодной смерти —
Я, как щенка, тебя спасу.

Мы в детстве многого хотели.
И в раскуроченной стране
На сквозняке на самом деле
Мы были счастливы вполне.
Пока все взрослые в испуге
За жизнь цеплялись, как могли.
Мы делали ножи и луки
И баки мусорные жгли.

Где все твои мои игрушки?
Не детский арсенал потерь.
Рогатки, ножички, катушки.
Кто с ними возится теперь?

Но город легкими скрежещет,
На дне которого сейчас
Живут потерянные вещи,
Давно оплакавшие нас.