Была у меня в детстве сделанная кустарным способом книжка. Что-то вроде самоучителя по каратэ. Сейчас может показаться смешным, потому как по книгам таким вещам не учатся, но тогда — в середине восьмидесятых — здоровенный двухтомник в ярко красном переплете считался чем-то вроде раритета, обладатель которого (независимо от умения и способностей) считался в кругу дворовых пацанов посвященным в святая святых — обладателем тайного знания, недоступного иным смертным.

Самоучитель теснился на самой верхней книжной полке между большой советской энциклопедией и справочником по космонавтике, ибо формат был соответствующий — большой, и цвет — подобающий. Книги, в те стародавние годы, дабы радовать привыкших к допотопной мещанской симметрии хозяев и гостей дома, как правило, ставились на полку, исходя из принципа единообразия обложек, но никак не по тематике — их внутреннему содержанию. Хотя, с учетом того времени, можно сказать, что издание по уровню заложенной в ней информации, в общем-то, запрещенной, успешно соперничало со своими масштабными соседями.

Чтобы в очередной раз полистать раритет, разглядывая картинки и вычитывая малопонятные слова, мне приходилось вскарабкиваться на два поставленных друг на друга кухонных табурета и, не теряя равновесия, отодвигать стеклянную панель, которая оберегала книги от чрезмерного запыления. Панель еле поддавалась, табуретки шатались. Каждый раз я совершал, по сути, маленький героический поступок, рискуя свалиться и сломать себе шею.

Даже спустя тридцать с лишним лет, не решился бы судить, насколько был полезным для моего воспитания самиздатовский раритет, да и не помню я ничего из того, что там вычитывал, кроме одной единственной фразы: «Лучшая защита — это нападение». Да-да, впервые эту приписываемую Александру Македонскому поговорку встретил именно там. Она прямо-таки вросла в сознание, и я теперь уже вряд ли смогу избавиться от ее влияния на некоторые мои поступки. Сегодня, читая книгу стихотворений Сергея Арутюнова «Беглый огонь» (Издательство «Стеклограф», 2017), отчетливо вспомнил себя, карабкающегося на табуреты, листающего самоучитель и «зависающего» над вышеупомянутой фразой. Мне кажется, арутюновский «Беглый огонь» — ее живое воплощение.

За первым отторжением, возникающем сразу же после прочтения (вместо ожидаемого предисловия) некоего «Предуведомления» с цитатами из боевого устава сил специальных операций (ССО РФ), может последовать полное и безоговорочное, под стать капитуляции, приятие книги. Может, но только в том случае, если читателю удастся побороть в себе желание закрыть ее, так и не решившись прочитать стихи. Все-таки есть в подобном зачине какая-то подростковая безапелляционность — прямодействие, загодя раскрывающее все тайны.

«…Беглый огонь (БО) — по возможности плотная неприцельная одиночная / автоматическая стрельба, выполняемая военнослужащими группы прикрытия (ГП) основной группы (ОГ) при отражении атаки противника (штурмовой группы — ШГ) с целью недопущения перевода боестолкновения (БС) в стадию рукопашного боя (СРБ)».

С одной стороны, хочется рукоплескать авторской открытости — здесь Сергей Арутюнов роднится с рыцарем, выходящим на поединок с поднятым забралом, а с другой — иначе как безумцем его не назовешь, потому что, в общем-то, глупо так рисковать. Никто не оценит. Разве что «дама сердца» («дама сердца» по автору — это Родина) бросит свой белый кружевной платок на залитые кровью латы. Но о чем это я? А вдруг рыцарь одержит победу, и будут ему почести, слава и разделенное чувство.

Но есть еще одна причина первого возможного отторжения. Она прямо перпендикулярна высоким рыцарским мотивам и похожа на элемент эстрадного шоу высококлассного иллюзиониста, который перед началом представления раздает зрителям программки, где с дотошностью архивариуса раскрывает секреты всех своих фокусов. Этакий игровой момент: удастся ли ему удивить информированного зрителя / читателя и заставить его / их поверить в то, что он самый настоящий маг / поэт — убедить в том, что сила его не в ловкости рук, а в истинном волшебстве? Стоит только догадываться, что двигало автором, когда он писал «Предуведомление» — мальчишество или запредельная уверенность в себе, но если у вас есть желание прочитать арутюновский «Беглый огонь» до конца, то причины возможного отторжения лучше знать заранее — «отодвинуть стеклянную панель», ибо, как говорит еще одна древняя поговорка: «Кто предупрежден, тот вооружен».

Читать неразборчиво громкие стихи Сергея Арутюнова — блуждать по каменным джунглям его души сложно, еще сложнее понимать и принимать их. Мне, по крайней мере. В детстве было не так сложно, стоя на двух поставленных друг на друга табуретах, листать самоучитель. Сергей старается не подпускать к себе близко, находится в постоянной агрессивной защите, не доверяет читателю. Даже в его приподнятом забрале, которое, казалось бы, должно нести в себе символ открытости и дружелюбия, чувствуется акт устрашения. Стихи пугают не только всеми своими нарочитыми инверсиями, но и чудовищной энергетикой, которая прямо сочится из них, подобно густой смоле, вытекающей из треснувшего во время грозы дерева. К середине книги выдыхаешься, падаешь навзничь. Хорошо еще, что фигурально, иначе без перелома шеи не обошлось бы. Не спасает и то, что внезапно натыкаешься на стихи, которые напрямую адресованы лично тебе, твоему поколению, твоим чаяниям и твоим переживаниям. Однако вера во второе дыхание укрепляет, да и привычка дочитывать до конца (пить залпом) дает о себе знать, и — слава богу, потому что в итоге начинаешь понимать, как автору приходится туго — он ежедневно, ежечасно убивает себя, когда пишет. Странно еще, что до сих пор жив.

Лексика Сергея Арутюнова поражает своим масштабом почище «Вавилонской башни» Брейгеля: профессиональный и подростковый сленг, жаргонизмы, канцелярщина, словотворчество, новояз, высокопарность и т. д. и т. п. Кажется, что слова — одно ярче другого — находятся в состоянии конфликта, соперничают между собой. Этакая нерушимая эклектичность книжной полки, где рядом стоят в изящных толстых переплетах «Большая Советская Энциклопедия», «Карате» и «Космонавтика». Вот-вот и к ним присоединятся «Пословицы русского народа» 1989 года издания. То же ведь книга большого формата и в красной обложке. К слову сказать, именно фольклорного начала в лирике Сергея Арутюнова немного не хватает. Родина — это ведь не только поле битвы, но и что-то еще, совсем другое.

Дикость образного ряда, изворотливость (или вывороченность) рифм, синтезирование разных стихотворных размеров, надрывное, почти животное интонирование — напоминают мир киплинговской «Книги джунглей», попадая в который ощущаешь себя маленьким Лягушонком. Читателям придется «самонаучиться» выть по-волчьи, лазить по деревьям не хуже бандерлогов, есть сырое мясо и пить воду из ручья, чтобы выжить — не попасть под беглый арутюновский огонь. Но это все пустяки по сравнению с тем, что в какое-то мгновение, убивая в себе остатки миролюбивого мещанина, они будут вынуждены произнести: «Мы с тобой одной крови, ты и я» — своеобразная форма капитуляции.