Плывут автобусы в заторах,
Успеть куда-то мудрено.
Я наблюдаю из-за шторы
Замедленное то кино.

В коварный лед закован город,
И времени замедлен бег.
И оглушен сигналом "Скорой"
По-медицински свежий снег.

Плен тоскливых палат
И бессмысленность потолка...
Здесь каталки гремят,
И охрипшие двери скрипят.
И вдоль женских тел
Плывут наркозные облака,
Да, блуждает в пространстве
Невидящий чей-то взгляд.

В тесноте простыней,
Словно в коконе ледяном:
Каждый жив, недвижим,
Ну, а кажется, будто мертв.
И сдвигаются губы от боли
Плотней и плотней...
Стольких женщин беспечных
Сегодня везут на аборт.

В жарком чреве пустом,
Будто сердце, пульсирует страх.
Тонким эхом в ушах
Не рожденный младенца крик.
Леденеет душа,
Словно дом на семи ветрах,
И скомкана чья-то жизнь
В этот острый миг.

Растворится туман,
Прояснится страданье лиц.
"Ты — убийца, убийца!"
Волной застучит в висках.
И тяжелой слезой
Покатится боль с ресниц,
Разольются в душе
Одиночество и тоска.

А кому-то судьбы приговор
Прогремит навсегда!
Не заплачет дитя,
Не прижмется к молочной груди,
Не протянется слово "ма-ма"
К тебе никогда!
Громким криком не станет никто
По ночам будить.

И захочется просто уйти
От себя, от греха...
Только зачем,
Если внутри пустота...
Чтобы понять: как доля твоя горька,
Иль ощутить: как страшно,
Когда пуста?!

Светятся в небе
Ангелы детских душ,
Так ничего и не знающих о земле,
Ни материнских рук,
Ни всплесков луж...
Ветер бездомный
Качает их на крыле.

...И облаками вдохновленные,
Коты весенние, влюбленные!
От этой радости-зеленые,
одеты в теплую листву.
Они к друг другу нежно тянутся,
Вот так навеки и останутся,
в таком весеннем ожидании,
как в дивной сказке наяву.
И нам понять, наверно, надо бы,
Что ожиданье слаще ягоды,
Мы, ожидая, тонко чувствуем,
как приближается весна!
Ну, а любовь такая странная,
Как ветерок непостоянная.
Окажется, что слаще радости,
то лишь тоска по ней одна.

Листвой осенней коронован,
Он самый главный при дворе.
Он самый первый утром новым,
Величественней всех царей.

Быть может, он — поэт-затворник,
Его мечты, как даль, светлы.
С ним дружит ветер-беспризорник.
Танцует с ним крыло метлы.

И сразу оживает дворик,
И он в нем первый "дворянин".
Великий, неприметный дворник,
Простой мужик и божий сын.

Наград не ждет, побед не ищет.
Метет, метет, метет метла...
И дворик чист,
И город чище,
И улица Мечты светла.

А чистый мир — душе отрада.
Прочерчен солнцем путь добра.
И мысль бела, и ангел рядом...
Доволен дворник до утра.

Сидит бомж
На ступеньках у храма
И думает,
На кепку свою поглядывая,
Что, мол, помогут люди сердобольные,
Что идут ко Господу,
Молитвой своей довольные.

Идут по ступенькам:
Грех бомжа не заметить.
А рядом чумазые,
Словно углем измазанные,
Попрошайки — дети.

Вот так, каждый день
И стоят они на посту.
И жизнью от них
Неустроенной
Несет за версту.

И тяжелые ноги
Их не приводят в храм.
Им бы добыть
Заветный хлеб и сто грамм.

И вот смотрю
На обратном моем пути:
Лежит поперек ступенек он,
Не пройти...
И, кажется, что
Доволен, согрет и сыт.
С блаженной улыбкой,
Счастливый такой и спит.

И кепка пуста,
И вся жизнь его набекрень.
Не знает Христа
Его попрошайный день.

Не знает душа
Ни радости, ни молитв,
И небом огромным дышать
Уже грудь болит.

Да, сам он себе
Сказать не может:
— Не смей!
Пригрел на ночной скамейке
Собой
Смертельных змей.

А ночь глубока —
Не выплывешь,
И темна...
К утру,
Если жизнь не выплюнешь,
Даль видна.

И вздрогнет, проснувшись, колокол,
Зазвучит...
Кого-то потянут волоком —
Он молчит.

И вновь подаянье сыплется
и тепло...
Уйти с этой людной лестницы
тяжело.
Как кукла тряпичная,
Кепка раскрыла рот.
Быть может, опять
Бомжу тому повезет.

Вот так на той
Крещенной лестнице и живет:
Ни жив ни мертв,
Вопросов не задает.

Не задает их
И самому себе.
Не верует и не молится о судьбе.
Глаза, как стекла,
Жила в них когда-то боль.
Жизнь пересохла —
Водички испить позволь.

В утреннем храме
Кто-то свечу зажег...
Вновь у бомжа
Будет чай и пирожок.