Забытая всеми аллея в глуши мирозданья,
не знавшая ножниц, курчавая и вырезная,
притихла и словно бы ждет молодого поэта,
которым она по достоинству будет воспета.
Но где тот бормочущий отрок, бредущий, мечтая
под вздохи листвы и разбойничий посвист трамвая?
Он ямбом охвачен, как ветром, до сладостной дрожи,
густые слова на губах набухают, как дрожжи,
и жизнь его вся, на поверку, — сплошное моленье
о речи, способной достичь совершенства аллеи.

Смотри, он уходит, глазами уткнувшийся в гравий,
уже отмечтавший свое о Москве и о славе,
что шансы дает становиться мудрей и добрее,
понять, наконец, что ему рукоплещут деревья,
и нимбом толчется его комариная свита,
и острые звезды нацелены, словно софиты.
Желая покоя, избрав добровольно молчанье,
себя утешая, что так избежал измельчанья,
смотри, он уходит, едва различим в отдаленьи,
а чьи-то шаги раздаются в начале аллеи.

А теперь посмотри что тебе остается
расцветающих веток глухое сиротство
ласка глины наивно скользящей меж пальцев
обожженное солнцем смиренье скитальца
да зудящий росток прободающий сердце
да воды завиток в полушаге от смерти

Кровеносная тьма все прохладней и гуще
нищий пасынок плоти наощупь идущий
ты едва различим на краю небосвода
как прибрежный валун ты врастаешь в свободу.

Я выйду навстречу — неважно,
куда, из какой черноты.
И кожа откликнется влажно,
и хлынет рука, чтобы нежно
под ней возникали черты.

Неважно — хотя бы над нами
была только эта звезда,
и неба холодное пламя,
и в темной груди, словно в яме,
упругое жало креста.

отсюда ближе небо
отсюда ближе к Богу
на ребристой глине
чуть припорошенной снегом
здесь умирать
яблочный воздух кусая —

Под навесом Павелецкого вокзала
ночью бродит старикан глухонемой.
А в кармане у него клочок газеты,
где записано название деревни,
только денег не хватает на билет.
У него шинель запачкана мазутом,
у него бренчит в авоське стеклотара,
он трясет плешивой сивой головой.

На банановых картонках спят цыганки.
Скоро утро, а покуда мелкий дождик.
Возле покерных игральных автоматов
полусонная дежурная сидит.

Десять лет тому назад, и тоже в мае
все бродил по коридору психбольницы
старикан с понурой сивой головою,
точно так же, со слезами по щекам.
И теперь уже никак не разобраться,
почему они похожи меж собою,
то ли сам он ковыляет под навесом,
то ли брат его, а может быть, двойник.

Ну зачем тебе, куда тебе уехать,
мой товарищ по безумию бездомный,
среди этой сумасшедшей зябкой ночи,
посреди уснувшей призрачной Москвы,
на вращающемся полудиком шаре,
на его дождливой темной половинке,
погрузившейся неведомо куда.

Потерпи еще немного, мы уедем.
Ты не плачь, мы обязательно уедем.
А уехав и очнувшись, улыбнемся
и помашем на прощание рукою
нашим братьям, нашим прочим двойникам.

Неуклюжее время, как сдутый мяч,
между коек ползало враскорячь.
Безучастно клацал торцовый ключ.
Балагурил рыжий пузатый врач.

Дух карболки и каши, густой, как ложь,
навсегда с изнанки прилип к ноздрям.
Где б ты ни был, принюхайся и поймешь,
ты на самом деле остался — там.

Там наждачным храпом усыпан пол,
квелый лепет страшен, как лик Творца,
и когтями рвет галоперидол
наизнанку выкрученные сердца.

Этот морок всажен в тебя, как нож.
Этот бред не вытравить нипочем,
если только в памяти не найдешь
заповедный, въедливый пустячок —

как под небом, выцветшим от весны,
замарашка-пигалица брела
на свободе, на воле, с той стороны
мутной толщи незыблемого стекла.

Бездна бездну напрасно зовет, и над ней
безответно ревет водопад.
Я оставлен Тобой. Я один и на дне.
Чередою порожних бессмысленных дней
надо мной Твои воды шумят.

Налегает на темя чугунный поток.
Нету хода наверх и назад.
Ни укутаться в сон, ни очнуться нельзя.
Кислорода квадратный от спазмы глоток.
Задубевший от алой мокроты платок.
Пересохшей гортани надсад.
Так спасибо, мой Боже, которого нет,
за погибель и холод, за кривду и бред,
пустоту, темноту, немоту.
Все равно я Тебя напоследок сплету
из чернильных оков для неслыханных слов,
рассыпающихся на лету.

Оперенная речь упорхнет в никуда,
и сверкнут суета, маета и беда
мотыльковой чешуйкой звезды
сквозь кривую судьбу, из-под снулой воды
и шершавого черного льда.