* * *

А мальчик был. Какой был мальчик, Боже!
Вот где любви хватило бы на всех...
Но где любовь, там нет и тонкой кожи!
И — космос хлынул и сменил посев.

Циничный рыцарь бродит по Европе.
И что ему насмешек арбалет!
Но загляни под цинковую робу —
там не по росту маленький... скелет.


* * *

Медвежий угол. Угловат пейзаж.
И обросли тайгою пирамиды.
Здесь речки говорливы за глаза:
окрестностям все кости перемыли.

Художник-рысь кистями шевелит,
нарисовать кого-то, видно, хочет.
У патронташа смелый зуб болит
и просится в ружьё, где жизнь короче.

Легко ль сохатому в его короне?
Несёт рога лесного короля.
Пред ним ломают кепки егеря,
но комарилья жаждет его крови.

Прости меня, любовь: я одичал
и бреющего требую полёта.
Дай вертолёт мне с райского плеча,
нимбических достигший оборотов.


* * *

Смерть друзей нас ещё собирает.
Жизнь уже нас не может собрать.
Центробежная сила дерзает.
Карусель не раскрутится вспять.

Между нами пространство всё то же,
но оно не едино сейчас:
по незримым ячейкам и ложам
рассовало как будто бы нас.

Одиночество, круг свой сужая,
кабинетный диктует покой,
чтобы сверхтеснота гробовая
не явилась нам слишком чужой.


СЛОВО

Что ж, время начинать свою галиматью,
не зная, где и как её закончить.
"Авось" и "как-нибудь" страхуют жизнь мою.
Я плохо кончу, а точней, я чокнусь.
Вот каркнул, а зачем? Поистине, словца
безжалостна красивая охота!
Я на него лечу, как заяц на ловца.
Сильнее страха жажда стать исходным
материалом... Что ж, из слова люди вышли,
в него уходят, отрицая Лету.
Ты лепетала не напрасно: свыше
магнитная записывает лента.
Она не бесконечна, потому
длиннот не надо, ерунды — тем боле.
Я напоследок слово обниму
и не почувствую, впечатываясь, боли.
Я напоследок слово подержу:
как выше обещал, кончаю дурно.
И уж не мне, а слову, как ужу,
меня сжимать и гнуть в кольцо Сатурна!


* * *

Кучевые кочевые облака.
Расползание небесного белка.
Синеглазый одноглазый бог ты мой,
ты смахнул бы набежавшее бельмо.
У меня у самого в глазу бревно.
Ты не видишь, я не вижу — всё одно!
И без цели хорошо, и наугад
облаками, куда ветер, убегать.
Мы не видим, нас не видят — пустота.
И никто нас не поймает никогда.


* * *

Что-то дума моя вольна,
распоясалась, как война,
расходилась, что твой казак.
Ах, язычество языка!

Не скитанье бы ей, а скит.
В угол встать, там, где лик и лампада,
ширину поджимая, расти,
достигая небесного града.


КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Что бы на ночь рассказать тебе, сынок,
чтобы спал ты безмятежно, как сурок?..

На Руси Василий Тёмный правил бал.
Он дружить нам с темнотою завещал.
Мы храним её в темнице целый день,
как пищаль, её наводим на плетень.
А как ночь, мы выпускаем эту мать
поразмяться, порезвиться, погулять.

То не птица ржёт-хохочет козодой —
у вампиров у кромешников запой.
Улюлюканье, искрá из-под копыт...
(Что ты хнычешь? Не животик ли болит?
Нас пугаться отучила мама-мгла.)
От луки — собачье рыло и метла.
Ищут маску, и сорвать хотят её,
но лицо сдирают с черепа живьём...
Как пищат щенки, что тонут, как пищат!
Этот омут сыроват и вороват.
Мы, сынок, народ оседлый, мы сидим —
кто на кóнях, кто на кольях — как один.

Все пути ведут, смотри-ка ты, в Путивль.
Ярославна там рыдала на стене.
А теперь там Самозванец пьёт бутыль,
и черно от казаков и кистеней.

Спи, младенец мой прекрасный, что не спишь?
Разлетался по-над степью ветер-стриж.
Он стрижёт людские головы долой,
а потом он возвращается домой,
чтобы крови гекалитры подсчитать,
чтоб историю детишкам рассказать.


* * *

Выжидал потоп, притворясь ручьём,
и копил напор в пузыре своём.
Голодранец гор не любил долин,
где гаремом книг окружён камин.
Что тут выжидать — развернись и пой!
Чтоб залить свечу, нужен ли брандспойт?!
Для фанерных стен не надо катапульт.
Но посад туманен, словно коноплю
курит. Там рога обломал марал.
Там с копьём игрушечным бегает Марат.
Ой да на мозаику взорвали Ермака.
Что-то там не чисто — ой — наверняка.
И ждала река, когда час умрёт,
и сомкнёт свои чёрные губы рояль.
И кабаньим рылом, сдерживая рёв,
кинулась копать под культурный ряд.

Из-под ног коттеджа, словно табурет,
вышиблена почва, но обвала нет.
И висит Икаром, карой над землёй
ощутимый, страшный и духовный слой.


СОЛДАТ ВВ

Сибирские глухие небеса.
Контрольно-следовая полоса.
И ты, солдат ВВ, стоишь на вышке.
Мороз с тобой играет в кошки-мышки.

Страна преподнесла тебе сюрприз:
ты ехал в армию, а угодил на зону.
"Деды́" в садизме молодом зашлись,
и некому их, мразей, урезонить.

Ты понял, что "колючка", как закон,
нечётко разделяет злых и добрых,
что человек под тяжестью погон
порою уменьшается до кобры,

что ты для Родины такой же зэк,
и хочется тебе уйти в побег.
Вокруг тайга. Весь лагерь спит устало.
Лишь часовые подняты уставом.

Ты знаешь, сколько юных душ казарма
втоптала сапогами в грязь.
Они ломались на ветру задаром,
то слизью, то козлами становясь.

Непросто сохранить своё лицо
там, где мороз его корёжит в маску,
где униформа, как души замазка,
вколачивает всех заподлицо.

Но нет иных путей из ада,
как только уберечь себя.
Ты понял: воля может быть не за оградой,
она — внутри тебя.

И ты, на вышке стоя, "бритый гусь",
стихи читаешь, как молитву Богу,
классических поэтов наизусть.
Читай, читай — они тебе помогут!


ЦВЕТОК

Эскадра возвращается домой,
ведомая Улиссом — адмиралом.
ХХ век остался за кормой,
богов и волшебства как не бывало.
И кто подскажет, скоро ли Итака?
Бинокли ищут признаков земли.
Но воды, словно небо, пролегли.
И солнце пляшет на волнах сиртаки.

И вдруг цветок — посередине моря,
где дно не сразу отражает звук.
Куда уходит стебель твой и корень,
о, одноногий спрут, кальмар, паук?!
"Он мне напоминает глаз циклопа! —
сказал Улисс.— Хочу его сорвать".

Ушло под воду око перископа.
Торпеду отпустили погулять.


* * *

Мечи, мечи метафоры, поэт!
Так, забавляясь, ветер мечет листья.
Так мяч бессмысленно гоняют футболисты,
забыв о том, что в этом смысла нет.

И не пытайся истину, как воду,
до мира донести в разумных вёдрах —
расплещется. И ты, как Сирано,
останешься... а с чем, сказать смешно.

Метафора похожа на фонарь,
ну, если хочешь, будет пусть жар-птица.
Лишь на полметра выхватит у тьмицы,
и вновь её уносит ветер вдаль.

Как мальчик-бог простым нажатьем клавиш
всю ночь играет миром до утра,
так ты, поэт, в метафоры играй,
но не забудь о том, что ты играешь.


* * *

"Зуб за зуб"! — они кричат, а ты не слышишь,
милый травоядный мой господь.
Голову склоняя, ты их выше,
потому что плоть — всего лишь плоть.

По траве идёшь — не гнутся травы,
и вода не рвётся под тобой.
Переходит ниже на октаву
ветер, и не горбится прибой.

Молчаливой просьбой, тихой песней
к сердцу путь проложен твоему.
Замирают — стыдно! — стрелы мести
и, сгорая, освещают тьму.


* * *

Оса, не бейся о стекло.
Ты видишь, воздух отвердел.
В такой прозрачный беспредел
оставь ненужное весло.
Зачем упрямый этот шум?!
Смотри, тигровый твой полёт
попал в тюремный твой костюм,
и их сам чёрт не разберёт.
Как я завидую тебе
за сухость смерти, трепет крыл.
Как я завидую себе —
тому, который стёкла бил.


ПУСТЯЧОК

Плюнув раза три через плечо
(не из страха, так, на всякий случай),
полюблю я в жизни пустячок.
Пусть меня он нежности научит.

Не успел сказать — и вот уж я
стал короче муравы зелёной,
где, понятно, встретил муравья,
что тащил соломинку влюблённо.

Как в своём труде он величав!
И соломинка его таких размеров,
что субботнее бревно с плеча
ленинского кажется химерой.

Или тараканов и клопов
взять. Они из города исчезли.
Мы ответим к ним за нелюбовь,
ибо нету тварей бесполезных

для Творца... Я нежен был, пока
детвора, которая постарше,
весело, посредством кулака
не утёрла эти сопли наши.

Этот мир я в хамстве обвинял.
По заслугам. Но хочу проститься
с ним тактично, как зверьё и птицы,
уподобив детству свой финал.

В. Астафьев, в злобе уходя,
одного не уяснил момента,
что земля полнее человека,
как бы тот не лез из доходяг.

Потому у жизни на краю
я смотрю не в небо, а под ноги,
и простых козявочек пою,
неосознанно живущих в Боге.


* * *

Не жалею, не зову, не плачу:
мол, иначе надо было жить.
Наша главная теперь задача —
мимо боли как-то проскочить,
что стоит у входа, будто стражник,
в ту страну, где кончится кино,
напоследок делая нам страшно,
перед тем, как станет всё равно.