Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Рецензии


Андрей Шацков, «Первозимье»
М.: «Вест-Консалтинг», 2017

В 2017 году увидела свет новая книга Андрея Шацкова — «Первозимье». Поэт-традиционалист произносит свое слово, используя целый ряд изобразительных средств.
Рассуждая о русской поэтической традиции, следует осознать ее ключевое, первоосновное качество — установление таких отношений человека с миром, когда человек («я») старается воспринять мир во всей его многогранной полноте и установить свое место в мироздании, то есть само понятие «мир» наполняется всем своим глубинным содержанием.
Существуют общие духовные, мировоззренческие, образные ориентиры, создающие в чем-то единое для всех поколений — поэтическое видение мира. Это понятия бытийные, онтологические: мать сыра-земля, дом, дорога, свет. Есть национальное мировосприятие, есть национальный характер, есть пространства, природа, ландшафт Родины, и все это взаимосвязано.
Для стихов Шацкова характерно сопоставление человеческого «Я» и природы:

Вот и завершилось бабье лето.
И мужское — завершилось тож.
В царстве угасающего света
Вьется снег, переходящий в дождь.

Пронзительно, щемяще звучат богородичные мотивы в пейзажной лирике. Если Бог — мужское начало — априори суров, то последнее упование грешника — Царица Небесная — будет (есть надежда!) милосердна:

И наступит горькое сомненье.
Всколыхнут ветра тугую тишь…
Мама, может, на Ее Успенье,
Сына одинокого простишь?

Собственное время поэта течет, подчиняясь церковному календарю. Одно из стихотворений носит название «Дорожный икос» — то есть церковное песнопение, которое представляет собой прославление святого или какого-либо события. Христианское мировосприятие автора проявляется в специфической лексике, а также в описании внешнего убранства церкви (купола, кресты и иконы):

Старый сад зарос травою сорной
От корнищ деревьев до плетня…
И взирает Спас Нерукотворный
В день Преображенья на меня.

Стихи Андрея Шацкова отличает богатая метафорика: «Зачерпнули пади студень мрака./ Зацепили сосны клок небес»; «И снова смыкаются годы, / Как створки ворот за спиной…». Простые и точные образы, выписанные без прикрас, как в документальном фильме.
Автор не случайно называет книгу «Первозимье». Первый зимний путь. Не все живое еще замерло, не все страсти отболели. Но земля неумолимо покрывается робким снегом. На белой обложке выделяются силуэты человека и собаки. Над ними — ясный, розовый восход. Они обращены спиной к читателю и смотрят на полускрытый за горизонтом старый храм. Таким предстает перед читателем и герой Шацкова — вдумчивым, созерцательным. Основная тема этой книги — тема человека перед лицом мироздания. Пейзажная зарисовка тотчас вырастает в философский этюд:

Порхает снег и падает листва
В смятении ненастного Покрова.
Как мало в бренной жизни естества.
Как скудно нацарапанное слово.

Православное миропонимание наших предков — основа творчества Шацкова. Его герой находится в неразрывной связи с историей. В сборнике целый раздел именуется древнерусским словом «реснота» — истина. Воскресают архаизмы, воссоздается связь времен:

Гремел набат! И трубный выси глас
Рек истину в скрижалях прописную,
Что будет рядом с Богом — одесную
Тот, кто за други примет смертный час!

От зимы до зимы, от Рождества до «Реквиема». Окончание сборника пронизано тоской. Герой прикладывает огромные усилия, чтобы справиться с унынием, но завершается книга все нарастающей безысходностью. Не вернуться назад, не пойти вперед, в канун новолетия идет черный снег — снег забвения. Остается лишь память об усопших. Неизбывным страданием наполнены стихи этого раздела, в особенности — стихотворение «Проскомидия»:

Друг далекий,
                        как скорбен тот древний погост,
Где умолкла твоя Петроградская лира…
Млечный путь опадает слезинками звезд.
Ты об этом мечтал, отрешаясь от мира?

В книгу вошли стихотворения, написанные автором за последние пять лет. Особое место занимают в сборнике произведения, посвященные памяти старшего сына. Слишком велика горечь утраты, слишком свежа еще эта рана. Удивительно, что поэт не прячет глубоко личные стихотворения, а честно, истово выкрикивает в минуту отчаяния — «Нет в мире правды! / Нет и в ином миру!!!» И потому единственный христианский праздник, о котором не может упомянуть Шацков — Пасха. И сквозит в его стихах нечто бездонно есенинское: обреченное, невозвратное…
Будущее словно сворачивается вокруг автора монашеским куколем. Финальное стихотворение сборника мрачнеет заглавием «Декабрьская исповедь»:

Это твой последний оберег.
Твой последний луч дневного света…
Холода… Россия… Первый снег…
Исповедь печальная поэта.

И все же, несмотря на столь печальный эпилог, теплится в читателе затаенная вера: перезимуем, доживем до вешних дней:

А трава еще вырастет, вырастет.
Дорастет, досягнет до небес.
И, очнувшись от мартовской сырости,
Запестрит первоцветами лес!

Во времена повального тяготения к «нетрадиционности», особую важность приобретают те явления в поэзии, которые сохраняют подлинную, личную связь с классической поэзией, по-новому отображая ее поэтику, в качестве индивидуального творческого образца, не заменимого никаким другим. Андрей Шацков именно такой поэт, ибо есть у него то, что никто не в силах отнять, две незыблемых опоры — вера в Бога и счастье говорить на родном языке.

Ольга ЕФИМОВА



Елена Тулушева, «Чудес хочется!»
М: Фонд социально-экономических и социальных программ
(Серия «Молодая литература»), 2016

Как часто, поддаваясь унынию, в критических обстоятельствах, мы опускаем руки. Представим себе такую ситуацию: молодой врач родильного отделения несколько часов реанимирует умирающего младенца. Наконец, детское сердечко тихонько забилось, но все, что слышит доктор от новоиспеченной мамаши — короткое, истеричное: «Уберите!» В это время в соседней палате суррогатная мать не в силах отказаться от малыша. Одна готова отказаться от всего ради своей кровинки, другая — пишет отказную. Окружающим только и остается, что вздохнуть: такова жизнь, ничего не поделаешь.
Но герой Елены Тулушевой восклицает: «Чудес хочется!». Возглас этой надежды столь отчаян, что стал заглавием книги, в которую вошли рассказы, несколько циклов коротких рассказов и очерк.
Книга оформлена в тревожных тонах. Кроха на переднем плане разместился спиной к читателю. Он беззащитен: тихо сидит в белой футболочке. Все, что у него есть — пушистые крылышки. Напротив, черный силуэт взрослого статичен и будто опирается на синий форзац. Так, символически, художница Наталья Черлова задает вопрос: если все дети появляются на свет ангелами Божьими, откуда же берутся осатанелые взрослые?
Автор пишет об этом без обиняков: «Наркоманами не рождаются. Как правило, ими не становятся по принуждению. Ими вырастают из бесконечных семейных скандалов и ссор, из обвинений и сравнений со всеми, кто лучше, из унижений от близких, из конфликтов старших, из оскорблений и физических наказаний, из безразличия родных. Ими вырастают медленно, на виду у многих: родственников, соседей, учителей».
Елена Тулушева работает с теми, кого считают «испорченными». Она трудится в московском центре по работе с подростками, страдающими наркозависимостью и жертвами насилия. О ее подопечных «успешные» члены общества обычно говорят, брезгливо поджав губы. Но для Тулушевой они — в первую очередь, люди. Писательница с горечью констатирует: «Во все времена существовали неблагополучные семьи. Но таких, как Юля и Васька, было значительно меньше». Ее произведения основаны на достоверной информации. Она стремится не только донести до читателя истории своих героев, но и горячо заинтересована в решении их проблем. Потому книгу художественной прозы завершает очерк «Зачем им жить?», объединяющий поломанные судьбы подростков разных поколений. Сегодняшние девчонки и мальчишки так же мучаются и умирают, как их ровесники — в блокадном Ленинграде. Но если оккупированный город обрекал ребят на голодную, мученическую смерть, то наше общество — на умирание бесславное: кто-то погибнет от передозировки, кто-то — в пьяной драке. Автор говорит: и наркомания, и подростковая преступность — болезни, прежде всего, социальные.
Как врач, Тулушева четко показывает клиническую картину заболевания. Как писатель, изображает ее, одинаково сопереживая всем своим юным персонажам, но справедливо не церемонится со взрослыми. Например, в рассказе «Слава», мальчик, который только что получил условный срок за покушение на убийство, слышит от отчима: «Ну что, доволен своей “Минутой Славы”? Авторская позиция предельно ясна и будто припечатывает этого сухаря в финальном предложении: «отчим усмехнулся собственной находчивости, но, встретив каменный взгляд, быстро отвел глаза».
Человек, особенно ребенок — очень прочное существо. Удивительно, как персонажи, описанные в книге, вообще выживают после такого «детства». Но подросток особенно уязвим и бесправен. Даже «нормальный», взрослеющий в полный семье, зачастую выходит в мир с изломанной душой. На это мир в лучшем случае огрызнется: «И че?!». А уж так называемые «трудные»… Героям Елены Тулушевой радости в жизни не предвидится. В лучшем случае — органы опеки передадут никому не нужного человечка на воспитание родственникам. Сбудут с рук, как животное, что отображено в рассказе «В хорошие руки». Нет, хвостатым, пожалуй, живется лучше. Они в опекунах не нуждаются. Не случайно в этом рассказе автор использует кольцевую композицию: в начале повествования бродячая собака съезжает с горки, но в конце мальчику не дают ее погладить.
Дворняги много значат и для героини рассказа «Когда умру, я стану собакой». Автор продолжает развивать тему одиночества, и на передний план выходит самое жуткое, разъедающее: одиночество вдвоем. Героев связывают «свободные отношения»: «Встречаясь две-три недели за сезон, ни один из них не мог или не хотел понять, почему иногда их так тянуло друг к другу и почему так скоро становилось тошно и скучно».
Что ж, это вполне закономерно. Кафе-кино приедаются, прочие развлечения — тоже. А потом — глухая, ноющая тоска. Почти все люди придумывают, как эту тоску спрятать. Но что им нужно на самом деле? Чем успокоить щемящую пустоту, которая не заполняется?
Герои скучают, но даже не пытаются быть до конца честными с собой. Они не нужны друг другу, абсолютно взаимно. Но смелости следовать себе ни у того, ни у другой не хватает. Вот и выбирают привычное — «свободную любовь». Но никто из них не счастлив, ни даже просто спокоен, уравновешен. Внезапная смерть героя не выглядит громом среди ясного неба, и что бы ни гласил некролог, он скончался не от болезни, но от бессмысленности существования. Нерастраченную нежность героиня направляет на приютских животных. Невозможно не преисполниться восхищенного сочувствия к этой женщине. Но где-то, в глубине сознания стучит мысль: сбившиеся с пути дети вырастают и становятся неприкаянными взрослыми и рожают несчастных детей. Круг замыкается.
Отдельно хочется отметить цикл коротких рассказов «Про любовь», а среди них выделить заключительный — «Клад». На протяжении всей книги то и дело всплывает тема религии, но исподволь, осторожно. Здесь же автор строит простой и щемящий сюжет: мальчику не хватает денег на крещение сестренки, чем тут же пользуется драгдилер. Можно сколько угодно рассуждать о том, как странно и глупо устроен мир, ясно одно: детская любовь — самая сильная и чистая. Дети — это ангелы Божьи, и остаются такими до тех пор, пока их не искорежат взрослые. Потому столь пугающе и пронзительно написана заключительная фраза: «Теперь он заработает столько, чтобы и сестренку Бог полюбил».
Писательница не морализирует, но показывает, объясняет, повествует. Ее проза — по-настоящему честная, жесткая и вместе с тем — светлая. Текст будто пропитан тем самым «тупым упорством», с которым, по меткому выражению захватчиков, сопротивлялись жители блокадного Ленинграда. Напряженность, динамизм, легкость строки — литературное мастерство автора позволяет ей энергично и отважно выразить свою гражданскую позицию.
Елене Тулушевой, выпускнице Высших Литературных курсов, далеко не все равно, что происходит в современной русской литературе. В рассказе «Липки» она пряма и непримирима: «Если толпа идет в одну сторону, то писатель должен идти в другую!» Автор не подсказывает направление, сетует: «Куда ты ни пойдешь, ты все равно с толпой, только под разными лозунгами». Однако чуткий читатель понимает: повсеместное расчеловечивание можно преодолеть только одним: оставаться людьми. Несмотря ни на что, вопреки всему.
Сказать, конечно, легче, чем сделать. Но для Елены Тулушевой слово и дело неразделимы.

Ольга ЕФИМОВА