Жажда

Я лейтенант. С каким желанием мчался на службу, проводя там по 13–14 часов, имея редкие выходные, крутился как белка, и где-то через год начало получаться. Рота привыкла к моим требованиям, сложился коллектив.
Но тут родина решила послать нам испытание — у нас стали служить солдаты с высшим образованием, то есть окончившие вуз без военной кафедры и не служившие в рядах Советской Армии. Я стал начальником своих сверстников. Это 24-летние умные, хитрые, практичные молодые люди, рассматривающие год службы как время своего сохранения для светлого будущего.
Один из августовских дней, 9 часов утра, рота на полигоне. Я в канцелярии пишу конспект для занятий. Захотелось пить, графин пустой, вызываю дневального. Показываю на графин и говорю: "…Принеси воды…" Солдат (назовем его Володя М., выпускник ИНХ г. Минска) берет графин и уходит, затем возвращается и говорит: "Нет воды". Я в ответ: "…В столовую сбегай". Казарма стояла на горке, а столовая ниже уровнем, и частенько из-за слабого давления там была вода, а у нас нет.
Проходит минут 20 (столько времени ему понадобилось пройти 50 метров туда и обратно), солдат возвращается и докладывает: "Нет воды". Смотрю на это лукавое выражение и говорю: "В пожарку сходи (еще ниже уровнем), колодец на плацу выкопай, а то получается, приказ не выполнен".
Немного надо рассказать о нашей части. Считался наш полк придворным, то есть через плац штаб дивизии, а мы при дворе, как говорили раньше. Этот вчерашний студент все рассчитал правильно. Он решил копать колодец. Вышел на середину плаца, ровно мелом очертил квадрат, аккуратно сложил куртку, пилотку, поставил графин и начал медленно вскрывать асфальт. Ему хотелось быть замеченным.
У начальника штаба дивизии окно кабинета выходило на плац, а оперативному дежурному дивизии загораживала окно трибуна. И вот начальник штаба, увидев бойца, копающего чего-то на плацу, звонит дежурному и спрашивает, что происходит. Дежурный выходит из здания и кричит бойцу: "Что делаешь?", тот в ответ: "Копаю колодец!". "А-а", — едва скрывая зевоту, отзывается майор и идет докладывать начштабу. Зевота у него прошла быстро.
Надо представлять себе, каков был наш начштаба: въедливый, крикливый, иногда он так кричал, возбуждался, что казалось — мгновенье и он тебя укусит.
Этот несчастный майор через минуту был бодр, изруган, узнал необычайно интересные вещи о себе….
— Какой колодец, майор? На плацу? Вы ум отлежали еще в детстве. Да того военкоматского сотрудника, который подписал вам направление в училище, надо расстрелять перед строем. Почему ваши родители не всегда пользовались противозачаточными средствами, — и т.д.
Во время второго доклада дежурного прозвучала и фамилия солдата, и кто приказал рыть и зачем.
Начштаба заорал, чтобы этого недоношенного лейтенанта доставили на плац, и сам устремился туда же.
Сижу, пишу конспект, жду воду (пить хотел не с похмелья — я с подъема вместе с ротой пробежал 3 км, и потеря влаги дала о себе знать). Врывается помощник дежурного по полку и сообщает, что начштаба вызывает меня на плац. Хватаю фуражку и бегу. Как только увидел бойца, начштаба, аккуратно сложенные форму, лопату, кайло и графин, снятые 10–12 см асфальта, ужас охватил меня. Мой доклад о прибытии был прерван. Начштаба немного присел, склонил голову набок и как заорет: "Пить захотелось? Жажда мучает? А почему на плацу, не у меня в кабинете? Взял бы и вырыл у меня, сам попил бы, и я потом пользовался…"
От меня никто не ждал ответа, меня уничтожали прямо на плацу, при всем честном народе (народ прятался и хихикал за акцией, которая обрамляла плац). Не буду приводить все высказывания, они до сих пор неприятны, оглашу только постановляющую часть: лично самому заделать этот квадрат. Остаток дня с двумя бойцами, украв около кинотеатра в городе три ведра асфальта (тяжелые такие), ручным катком, впрягшись, как лошадка Пржевальского, я заглаживал свою вину.
Прошло четыре дня, наступил понедельник. Ох, как я хотел, чтобы наступил сразу вторник — построение полка и офицеров управления дивизии.
Накануне я рвался куда угодно — на песчаный карьер, как в известной кинокомедии, в любой наряд, на полигон. Но из штаба дивизии позвонили и предупредили, что я должен быть на разводе — приказ командира дивизии. Этот тип нисколько не уступал начштабу. И я не улыбался последние два дня…
Наступил понедельник. Стройные шеренги полка управления дивизии (около 80 человек). Звучит: "Смирно… равнение направо…"
Командир дивизии генерал-майор К. здоровается, мы все дружно отвечаем, громче всех я. Но ничего меня не может спасти. Дается команда офицерам — 15 шагов вперед, дабы сохранить конфиденциальность, ведь табель о рангах никто не отменял.
Генерал-майор, обращаясь к командиру полка: "Ну, где ваш землекоп?" Меня вытолкнули. Он уже в курсе, представляю, как все расписали, переврали. Но удивительно, КД подошел ко мне вплотную и спросил: "Ты не е...?" Я четко ответил: "Нет!" Он ставит меня лицом к строю офицеров и начинает: "Лейтенант сидел в канцелярии, захотел пить", — и, обращаясь к командиру полка: — Он (на меня показывая) не запойный?" Тот впервые за эти четыре дня дает мне положительную характеристику, хотя и в пятницу, и в субботу, воспитывая меня, говорил: "Ну зачем тебе этот колодец, ну, взломал бы мой кабинет, в углу канистра с водой, сам попил бы, других напоил…"
Ну, отвлекся. Генерал-майор продолжает повествование: "В кране не оказалось воды, и принимается решение — копать колодец. Сначала он хотел копать в кабинете начальника штаба. Но тот находился на рабочем месте, тогда место было выбрано здесь, да и поближе бегать, водопой под рукой, — и ко мне: — Что молчишь?"
В какой-то момент, когда человека доводят до какой-то точки (кипения или бздения — ученые до сих пор спорят), он сатанеет. Такое случилось и со мной.
Я прошел стадии:
дикой боязни этой публичной порки;
тупого равнодушия, смирения, неизбежности;
пофигизма.
И начал вступать в стадию сатанения с примесью дерзости.
— Товарищ генерал! Я отдал солдату приказ, он должен быть выполнен, но допустил ошибку — вместо четкой постановки задачи в шутливой форме предложил сбегать к пожарке или вырыть колодец. Мне в тот момент и в голову не пришло, что солдат выберет — копать, очень уж нестандартный набор. Но я твердо знаю, приказ должен быть выполнен, так что виноват, готов понести любое наказание.
Генерал думал почти минуту и заорал: "Мальчишка, чтобы приказы отдавать, мало иметь чем едят и на что фуражку одевают, надо, чтобы это место работало!"
Далее перешли к другим делам, про меня забыли, но мне было все равно, я осатанел. Внешне, мне кажется, это не проявлялось. Когда один из уважаемых прапорщиков-ветеранов подошел в курилке и спросил: "Толя, не подскажешь, где копать колодец, я участок под сад взял". Но, посмотрев мне в глаза, сказал: "Извини", а на смеющихся прикрикнул: "Заткнитесь!".
Прошла пара месяцев. История стала забываться, подколы прекратились, появились новые объекты внимания, но случилось следующее.
Понедельник. Нет воды. Завтрак у бойцов срывается. Воду начали возить в 4 часа утра, а повара не успели. Жующие на бегу солдаты, подгоняющие их командиры, в воздухе топот, мат и процесс переваривания проглоченной, но не прожеванной пищи. Полк выдвигается на развод. На правом фланге стоит управление дивизии, нервно ходящий у трибуны командир дивизии распекает вмиг покрасневшего комполка. Опоздали на 15 минут. То, что комдив взбешен, было понятно всем. Поздоровались. Звучит команда: "Замкомполка по тылу — ко мне".
Тучный майор, великий сын осетинского народа, резво трусит к генералу.
— Почему? — майор пытается что-то промямлить, но натыкается на: — Молчать, когда вас спрашивают!
Наступает тишина, и тут генерала словно осенило:
— Где этот рыжий землекоп? Ко мне.
Стою, но чьи-то заботливые руки выталкивают меня из строя, и я мчусь и не жду ничего хорошего. Окинув меня взглядом и не найдя, к чему придраться, генерал заорал, а микрофон усилил: "Лейтенант захотел пить и приказал рыть колодец, а тут полк без воды! Да если бы, майор, лейтенант был на вашем месте, тут была бы сотня колодцев, позор вам, руководство полка".
Потом посмотрел на меня и сказал вполголоса, а микрофон добросовестно усилил: "Пошел на хер!" В строй я возвращался с лицом героя. Меня начали ставить в пример.


Психологическое оружие

Это произошло в период службы в Группе советских войск в Германии. Я, осатаневший капитан, через два месяца выходит срок получения майора. Пропагандист полка — все получается, считаю сам себя асом в профессии, бывает, наступает такая фаза, работаешь в удовольствие. Часто появляются статьи в групповой газете (газета "За Родину!" Группы советских войск в ГДР) с моим фото. Если честно, то на практике было так: ленивые военные журналисты, сделав два-три клише с моей физиономией, запросят по телефону у меня какую-нибудь информацию, добавят отсебятины — и готов материальчик). Мне начинает нравиться уходить в секретку и читать приказы нового руководства ГСВГ, выискивать что-то эксклюзивное, которое пропускают многие коллеги. Так я стал новатором (во всяком случае, у себя в дивизии) в полевой наглядной агитации — убрал белый фон и красные буквы, демаскирующие позицию, заменив на серый и темно-серый и коричневые буквы, стал укрывать маскировочной сетью и т.д. А тут пошла мода на стрельбуагитснарядами — освоил при помощи старых артиллеристов снаряжение агитснаряда и прославился. Меня стали посылать на учения с другими полками для обучения персонала и оказания помощи. Сначала нравилось, а потом пришло понимание, что за тебя твою работу никто не сделает и два-три дня балдежа будешь возмещать вечерами и ночами личного времени.
Все это продолжалось бы и дальше, но случилось следующее: прикомандировали к одному из полков соседней дивизии, нахожусь на магдебургском полигоне, до обеда часа три, я на безымянной высоте в компании старшего инструктора политотдела по спецпропаганде старшего лейтенанта Леши и двух экипажей звуковещательных станций набэтээрах. Приятный осенний день, впереди справа вышка командующего — издалека видно суетливое движение машин, людей. Перед нами рубеж мотострелкового батальона, готовятся к атаке, а у нас на высоте мир, благодать. Неожиданно сзади раздается скрипуче-противный, до боли знакомый голос: "А это что за войско? Кто старший?" Леша вскакивает, докладывает носителю этого голоса — заместителю командующего армии по боевой подготовке генералу Ж. У меня с ним взаимная нелюбовь, и причем давно. Как-то, проводя в полку строевой смотр, он приказал, чтобы офицеры были в повседневной форме (т.е. китель, рубашка, галстук, сапоги), но при всем снаряжении, а это: пистолет, портупея, противогаз, тревожный чемодан, полевая сумка, комплект химзащиты, планшет, бинокль). Заставил пройти торжественным маршем, а когда объявили перекур, подошел к группе офицеров полка и спросил, глядя мне в глаза: "Ну, как настроение?"
"Как у ишака бухарского", — ответил я и улыбнулся.
Генерал взорвался, на меня навешал все ярлыки: паникер, испугался трудностей, такие, как я, бегали в 1941-м до Москвы. На что я ему заметил: "Вся Красная Армия была под Москвой!" Лучше бы я этого не делал. Строевой смотр закончился, а проверка продолжилась, и я ее сдавал лично генералу Ж. Доходило до абсурда: на кроссе он за мной ехал на велосипеде, при стрельбе из танка на "уазике", лично осматривал мишени, а перекрытие норматива по одеванию ОЗК (общевойскового защитного комплекта) я пересдавал в кабинете командира полка, при этом подтвердил прежний результат. Скрепя сердце и с гримасой на лице, вынужденно поставил четверку, хотя офицеры отдела боевой подготовки армии втихаря говорили: "Зарезал, змей". Меня предупредили, что весной он постарается так же лично принять экзамен. Все последующее подтверждало эту взаимную "любовь". Силы явно неравные — генерал и капитан. Если он приезжал на стрельбы, то после доклада руководителя стрельбы сразу разыскивал меня, и следующим стреляющим был… ну, нетрудно догадаться. Спасало то, что результаты были довольно нормальные: пять или четыре.
И вот новая встреча. Генерал в хорошем настроении, поздоровался за руку, а это знак! Пошутил: "Рот закрыл, рабочее место убрал? А?" Улыбаюсь, молчу. Затем он повернулся к Леше и, кивая на БТР: "А это что за пукалки? Комары ее боятся?" И с удовольствием рассмеялся в одиночку.
— Зря вы не верите в наше оружие, — возразил я. Во мне начал шевелиться бесенок.
— Лучше бы добавили в полк одну бортовую машину, чем два этих драндулета, — проговорил все еще улыбающийся генерал.
— А хотите, я одним драндулетом сорву атаку батальона? — вдруг выпалил проснувшийся во мне бесенок.
— Этой пукалкой? — изумился генерал. — Да давай поспорим на ящик коньяку.
Протянул руку для заключения пари. "Лучше водки", — пожимая руку, пробормотал я.
Где-то зашевелился внутренний голос, но бесенок главенствовал на тот момент, приводя меня в действие.
— Костя, заводи! — скомандовал я сержанту-командиру одной из установок. Схватил шлемофон и прыгнул в командирский лючок, развернул рупоры в сторону начинающего атаку батальона. Все, что происходило дальше, невозможно объяснить. Это состояние аффекта, в котором убивают неверных жен, друзей, малознакомых и хорошо знакомых. Во мне сидел и действовал какой-то другой человек. Проверив, что аппаратура включена, я резким, чеканящим слогом (а аппаратура усиливала в десятки раз) произнес: "Внимание, слушать только мою команду, повторяю, только мою команду — СТОЙ! Стой… е… вашу мать! От командира взвода и выше — обозначить себя красными флажками! СТОЙ — правый фланг! Местность заражена. Вернуться на исходные позиции. Офицерам батальона обеспечить выполнение приказа. Доложить о занятии исходной позиции через семь минут".
Все внизу смешалось, начал доноситься мат, поднялась пыль, войска разворачивались назад, а техника по инерции еще двигалась вперед. Но было понятно — атака сорвалась.
Потный, выжатый как лимон, спрыгнул с БТРа. Подхожу к генералу, а у него совершенно обалдевшее выражение лица — он опытнее, мудрее и первый понял последствия этого пари.
— Ты мудак, ты что наделал? — прохрипела голова генерала, отдельно существовавшая в тот момент от тела. У меня стала происходить смена чувств: на смену ощущению хорошо сделанного дела пришло тревожно-поганое чувство — во что-то влип, и основательно.
От вышки командующего, не разбирая дороги забавно подпрыгивая, к нам мчался "уазик". Вылезший из него подполковник, спросил: "Кто старший?" — и увез генерала. Минут через десять следующий "уазик" увез Лешу — его же были установки. Поняв, что очередь за мной, я быстро смылся в расположение полка, к которому был прикомандирован.
Обед показался невкусным, послеобеденный сон не состоялся. Бесенок, руководивший мной, спрятался, зато вовсю заявил о себе внутренний голос, распекавший меня до изжоги: "Правильно сказал генерал — мудак, зачем связался, вечно делаешь, а потом думаешь, чудило ты на букву М…"
К вечеру прибыл в родной полк. И в кафе за пивом честно все рассказал командиру. Предчувствие не обмануло, утром меня доставили к начальнику политотдела дивизии. Умный, но резкий, он сразу дал понять, что я ему напоминаю идиота, который пилит сук, на котором сидит. Из-за меня генерала досрочно хотят отправить в Союз. Лешу — уволить из армии. Батальону за нарушенное управление двойка. Полку, соответственно, тоже. Труд офицеров и солдат сведен к нулю. Поля стрельбы все расписаны, батальон выпал из графика, а на кого списать затраты ГСМ?
Главный виновник всего этого — один капитан. Исчерпав заряд гнева, начальник политотдела уже спокойно спросил: "А для чего?" Я кратко доложил: "Хотел доказать силу нашего оружия".
— Доказал? — и, не дожидаясь ответа: — В полк не уезжать, ждать на улице в курилке, чувствую, ты сейчас очень популярен.
Группа войск — это почти миллионная группировка войск и обслуживающего персонала, и до меня в этот день никому не было дела. Подходили политотдельцы, подбадривали, шутили и уходили трудиться. Я сидел и думал. Появился Леша, извинился перед ним. Но странно, не очень расстроен этот старший лейтенант.
Оказывается, Леша позвонил в Москву, его утешили и обещали помочь, чего не сделаешь сам — помогут связи, если они есть. У меня связей не было. В последующие три дня я на всякий случай подчистил все хвосты, втайне готовясь к сдаче дел, а тут телефонограмма. Суть — такого-то числа сборы в штабе армии, а начальнику политотдела лично обеспечить мою явку. Меня лишили права заболеть, уехать в отпуск и даже умереть. Про меня не забыли.
Сборы открывал начальник политического отдела армии, член Военного Совета генерал О. После нескольких минут общих фраз, отложив бумажку, начал от себя, точнее, про меня. Выяснилось, что в армии он 26 лет, и большего вреда, чем принес я, он не помнит, жаль, что отменили расстрелы, таких надо беспощадно ликвидировать. Еще меня надо водить по расположению того полка, получившего двойку, личный состав которого будет в меня кидать камни, а их женщины и дети — плеваться. Это все длилось минут двадцать. Потом что-то другое, но я уже сидел отрешенно и рисовал в тетради крестики, чертиков и черт знает что еще. Перерыв. Новые выступления, безвкусный обед, снова выступления — про меня забыли. Вечер, на ужин не пошел, отказался от встречи с друзьями в неформальной обстановке. Пошел на спортгородок читать книжку, не понимая ее содержания.
— Чего скучаем? — слышу знакомый голос начальника отдела агитации и пропаганды армии. — Чего один? — Подсел ко мне, заинтересованно попросил рассказать, как все было. У меня что-то перевернулось, поперхнулось, взял да и все выложил: и строевой смотр, и двухлетние подколы, и финал.
Вместе помолчали. "Держись, ой, я уже опаздываю", — и помчался дальше.
Следующий день, доклад командующего армией, подробный анализ за полгода, и только в конце вспомнил обо мне. Но удивительно, командующего перебил начальник политотдела армии и сказал: "Мы тут разобрались, капитан не такой уж негодяй, у них там спор был по поводу эффективности оружия, и он выиграл, но оба дураки — не подумали о последствиях".
Оказывается, вчера вечером начальник отдела агитации в бане, где отмечался день рождения одного генерала, рассказал об этой истории, все смеялись, да еще он что-то приврал, и вот — я герой.
После ухода командующего генерал по-другому рассказал присутствующим обо мне, зал смеялся, а меня отпускало. Я уже не был врагом трудового народа, и сослуживцы не боялись, как в первый день, подходить ко мне в курилке, похлопывать по плечу и не отводить глаза.
Пронесло.