Серебро снежной скани — деревья обведены тонким мастерством зимы, и иные из них напоминают сердца…
 Или пурга, метель — с ее звенящей, отливающей счастьем свежестью.
Снег присутствует во многих стихотворениях Владимира Соколова, сообщая им неповторимость поэтической оптики и расшифровывая индивидуальные предпочтения мастера.
Снег и слово, счастье и солнце, любовь и катастрофа, поражение и парение: все соплетается в блещущей и, вместе с тем, такой не громкой лирике; все охвачено; все дано с тонкостью, зыбкость которой рискованна: чуть перейди грань — и все погибло.
Но Владимир Соколов никогда не переходит ее, зная подлинное золото середины, истинную меру, — в том числе, и вещей.
В том числе — высоты поэтического делания.
Ибо что, как не высота — метафизическая и, вместе с тем, такая реальная, даже конкретная для поэта, диктует формулу глубины постижения века:

Ибо только человек способен ощущать чужую боль так точно и мощно, оправляя горестное, как тризна, ощущение в граненые строки.
И, несмотря на оное чувствование, именно Владимир Соколов всегда устанавливает стихами тишину — ту сокровенную, снежную тишину, что так необходима любому сердцу: а сердцам людей, живших в двадцатом веке, ворочавшим его неподъемные глыбы — вдвойне.
И получается новая формула смысла:

И тут уже поэзия представлена хлебом, тою субстанцией, без которой не обойдется душа, какой бы взволнованной, сонной, или растревоженной она ни была.
Тишина, присущая стихам Владимира Соколова, отливает золотом — хотя и пронизана лучами снежного серебра; это тишина врачующая, идущая от голоса спокойной силы, голоса, начисто лишенного какой бы то ни было аффектации, не способного на пафос, всегда отдающий либо дурновкусием, либо чрезмерной страстностью; и солнце подобной тишины гарантирует подлинность высоты — той высоты, на которой страх смерти и уловки времени превращаются в условности, неинтересные для стиха.