Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Антология Евгения Степанова
 
Эдуард Асадов. Поэзия как свет



Эдуард Асадов — легендарный русский поэт армянского происхождения. Родился в 1923 года в городе Мары Туркменской ССР. Его родители работали в школе. Преподавали. В возрасте пяти лет Эдуард лишился отца. В первые дни войны ушел добровольцем на фронт, где прошел путь от наводчика до командира батареи. В мае 1944 года был  ранен в боях за освобождение Севастополя и лишился зрения. Выйдя из госпиталя, поступил в Литературный институт имени А. М. Горького, который закончил в 1951 году.
Я был знаком с Эдуардом Аркадьевичем, заезжал к нему в гости. Это было в 1990 году. Я тогда работал в журнале для подростков «Мы», в отделе поэзии. И Асадов мне передал стихи для журнала. Но главный редактор их не напечатал.
Скончался Э. А. Асадов в 2004 году. Я его стихи часто перечитываю. Очень люблю.

Евгений СТЕПАНОВ



Эдуард Асадов
 
ОНИ СТУДЕНТАМИ БЫЛИ

Они студентами были.
Они друг друга любили.
Комната в восемь метров —
чем не семейный дом?!
Готовясь порой к зачетам,
Над книгою или блокнотом
Нередко до поздней ночи сидели они вдвоем.

Она легко уставала,
И если вдруг засыпала,
Он мыл под краном посуду и комнату подметал.
Потом, не шуметь стараясь
И взглядов косых стесняясь,
Тайком за закрытой дверью белье по ночам стирал.

Но кто соседок обманет —
Тот магом, пожалуй, станет.
Жужжал над кастрюльным паром
их дружный осиный рой.
Ее называли лентяйкой,
Его ехидно хозяйкой,
Вздыхали, что парень —
тряпка и у жены под пятой.

Нередко вот так часами
Трескучими голосами
Могли судачить соседки, шинкуя лук и морковь.
И хоть за любовь стояли,
Но вряд ли они понимали,
Что, может, такой и бывает истинная любовь!
 
Они инженерами стали.
Шли годы без ссор и печали.
Но счастье — капризная штука,
нестойка порой, как дым.
После собранья, в субботу,
Вернувшись домой с работы,
Однажды жену застал он целующейся с другим.

Нет в мире острее боли.
Умер бы лучше, что ли!
С минуту в дверях стоял он, уставя
в пространство взгляд.
Не выслушал объяснений,
Не стал выяснять отношений,
Не взял ни рубля, ни рубахи, а молча шагнул
                назад...

С неделю кухня гудела:
«Скажите, какой Отелло!
Ну целовалась, ошиблась... немного взыграла
      кровь!
А он не простил».— «Слыхали?»—
Мещане! Они и не знали,
Что, может, такой и бывает истинная любовь!
ТРУСИХА

Шар луны под звездным абажуром
Озарял уснувший городок.
Шли, смеясь, по набережной хмурой
Парень со спортивною фигурой
И девчонка — хрупкий стебелек.

Видно, распалясь от разговора,
Парень, между прочим, рассказал,
Как однажды в бурю ради спора
Он морской залив переплывал,

Как боролся с дьявольским теченьем,
Как швыряла молнии гроза.
И она смотрела с восхищеньем
В смелые, горячие глаза...

А потом, вздохнув, сказала тихо:
— Я бы там от страха умерла.
Знаешь, я ужасная трусиха,
Ни за что б в грозу не поплыла!

Парень улыбнулся снисходительно,
Притянул девчонку не спеша
И сказал: — Ты просто восхитительна,
Ах ты, воробьиная душа!

Подбородок пальцем ей приподнял
И поцеловал. Качался мост,
Ветер пел... И для нее сегодня
Мир был сплошь из музыки и звезд!

Так в ночи по набережной хмурой
Шли вдвоем сквозь спящий городок
Парень со спортивною фигурой
И девчонка — хрупкий стебелек.

А когда, пройдя полоску света,
В тень акаций дремлющих вошли,
Два плечистых темных силуэта
Выросли вдруг как из-под земли.

Первый хрипло буркнул: — Стоп, цыпленки!
Путь закрыт, и никаких гвоздей!
Кольца, серьги, часики, деньжонки —
Все, что есть,— на бочку, и живей!

А второй, пуская дым в усы,
Наблюдал, как, от волненья бурый,
Парень со спортивною фигурой
Стал спеша отстегивать часы.

И, довольный, видимо, успехом,
Рыжеусый хмыкнул: — Эй, коза!
Что надулась?! — И берет со смехом
Натянул девчонке на глаза.
Дальше было все как взрыв гранаты:
Девушка беретик сорвала
И словами: — Мразь! Фашист проклятый! —
Как огнем детину обожгла.

Комсомол пугаешь? Врешь, подонок!
Ты же враг! Ты жизнь людскую пьешь! —
Голос рвется, яростен и звонок:
— Нож в кармане? Мне плевать на нож!

За убийство — стенка ожидает.
Ну, а коль от раны упаду,
То запомни: выживу, узнаю!
Где б ты ни был, все равно найду!

И глаза в глаза взглянула твердо.
Тот смешался: — Ладно... тише, гром... —
А второй промямлил: — Ну их к черту! —
И фигуры скрылись за углом.

Лунный диск, на млечную дорогу
Выбравшись, шагал наискосок
И смотрел задумчиво и строго
Сверху вниз на спящий городок,

Где без слов по набережной хмурой
Шли, чуть слышно гравием шурша,
Парень со спортивною фигурой
И девчонка — слабая натура,
«Трус» и «воробьиная душа».



«САТАНА»

Ей было двенадцать, тринадцать — ему.
Им бы дружить всегда.
Но люди понять не могли: почему
Такая у них вражда?!

Он звал ее Бомбою и весной
Обстреливал снегом талым.
Она в ответ его Сатаной,
Скелетом и Зубоскалом.

Когда он стекло мячом разбивал,
Она его уличала.
А он ей на косы жуков сажал,
Совал ей лягушек и хохотал,
Когда она верещала.

Ей было пятнадцать, шестнадцать — ему,
Но он не менялся никак.
И все уже знали давно, почему
Он ей не сосед, а враг.
Он Бомбой ее по-прежнему звал,
Вгонял насмешками в дрожь.
И только снегом уже не швырял
И диких не корчил рож.

Выйдет порой из подъезда она,
Привычно глянет на крышу,
Где свист, где турманов кружит волна,
И даже сморщится: — У, Сатана!
Как я тебя ненавижу!

А если праздник приходит в дом,
Она нет-нет и шепнет за столом:
— Ах, как это славно, право, что он
К нам в гости не приглашен!

И мама, ставя на стол пироги,
Скажет дочке своей:
— Конечно! Ведь мы приглашаем друзей,
Зачем нам твои враги?!

Ей девятнадцать. Двадцать — ему.
Они студенты уже.
Но тот же холод на их этаже,
Недругам мир ни к чему.

Теперь он Бомбой ее не звал,
Не корчил, как в детстве, рожи,
А тетей Химией величал,
И тетей Колбою тоже.

Она же, гневом своим полна,
Привычкам не изменяла:
И так же сердилась: — У, Сатана! —
И так же его презирала.

Был вечер, и пахло в садах весной.
Дрожала звезда, мигая...
Шел паренек с девчонкой одной,
Домой ее провожая.

Он не был с ней даже знаком почти,
Просто шумел карнавал,
Просто было им по пути,
Девчонка боялась домой идти,
И он ее провожал.

Потом, когда в полночь взошла луна,
Свистя, возвращался назад.
И вдруг возле дома: — Стой, Сатана!
Стой, тебе говорят!

Все ясно, все ясно! Так вот ты какой?
Значит, встречаешься с ней?!
С какой-то фитюлькой, пустой, дрянной!
Не смей! Ты слышишь? Не смей!

Даже не спрашивай почему! —
Сердито шагнула ближе
И вдруг, заплакав, прижалась к нему:
— Мой! Не отдам, не отдам никому!
Как я тебя ненавижу!

(Стихотворения с сайта www.futurum-art.ru)



Леонид Губанов. Неуправляемая стихия



Леонид Губанов (1946 — 1983) — выдающийся поэт. Гений. При жизни напечатал одно стихотворение.
Губанов — это неуправляемая стихия, в его стихах нет рассудочности, но есть порыв, который буквально разрывает на части железный каркас строфы, сильная эмоция. Губанов работал с подсознанием, а подсознание зачастую сильнее сознания.
Сегодня мы публикуем несколько стихотворений этого выдающегося поэта.

Евгений СТЕПАНОВ



Леонид ГУБАНОВ
 
МОЛИТВА

Моя звезда, не тай, не тай,
Моя звезда — мы веселимся.
Моя звезда, не дай, не дай
Напиться или застрелиться.

Как хорошо, что мы вдвоем,
Как хорошо, что мы горбаты
Пред Богом, а перед царем
Как хорошо, что мы крылаты.

Нас скосят, но не за царя —
За чьи-то старые молебны,
Когда, ресницы опаля,
За пазуху летит комета.

Моя звезда, не тай, не тай,
Не будь кометой той задета
Лишь потому, что сотню тайн
Хранят закаты и рассветы.

Мы под одною кофтой ждем
Нерукотворного причастья
И задыхаемся копьем,
Когда дожди идут нечасто.

Моя звезда — моя глава,
Любовница, когда на плахе,
Я знаю смертные рубахи,
Крахмаленные рукава.

И все равно, и все равно,
Ад пережив тугими нервами,
Да здравствует твое вино,
Что льется в половине первого.

Да здравствуют твои глаза,
Твои цветы полупечальные,
Да здравствует слепой азарт
Смеяться счастью за плечами.

Моя звезда, не тай, не тай,
Мы нашумели, как гостинцы,
И если не напишем — Рай,
Нам это Богом не простится.



СТИХОТВОРЕНИЕ О БРОШЕННОЙ ПОЭМЕ

Эта женщина не дописана,
Эта женщина не долатана,
Этой женщине не до бисера,
А до губ моих — Ада адова.
Этой женщине — только месяцы,
да и то совсем непорочные.
Пусть слова ее не ременятся,
Не скрипят зубами молочными.
Вот сидит она, непричастная,
Непричесанная, ей без надобности,
И рука ее не при часиках,
И лицо ее не при радости.
Как ей хмурится, как ей горбится,
Непрочитанной, обездоленной.
Вся душа ее в белой горнице,
Ну а горница не достроена.
Вот и все дела, мама — вишенка,
Вот такие вот, непригожие.
Почему она просто — лишенка,
Ни гостиная, ни прихожая?
Что мне делать с ней, отлюбившему,
Отходившему к бабам легкого?
Подарить на грудь бусы лишние,
Навести румян неба летного?
Ничего-то в ней не раскается,
Ничего-то в ней не разбудится.
Отвернет лицо, сгонит пальцы,
Не знакомо — страшно напудрится.
Я приеду к ней как-то пьяненьким,
Завалюсь во двор, стану окна бить,
А в моем пальто кулек пряников,
А потом еще — что жевать и пить.
Выходи, скажу, девка подлая,
Говорить хочу все, что на сердце.
А она в ответ: «Ты не подлинный,
А ты вали к другой, а то хватится!»
И опять закат с витра черного,
И опять рассвет мира нового.
Синий снег да снег, только в чем-то мы
Виноваты все, невиновные.
Я иду домой, словно в озере,
Карасем иду из мошны.
Сколько женщин мы к черту бросили —
Скольким сами мы не нужны!
Эта женщина с кожей тоненькой,
Этой женщине из изгнания
Будет гроб стоять в пятом томике
Неизвестного мне издания.
Я иду домой, не юлю,
Пять легавых я наколол.
Мир обидели, как юлу, —
Завели, забыв, на кого.

11 ноября 1964



*  *  *

Жизнь — это наслаждение погоста,
грубый дом дыма,
где ласточка поседевшей головою бьется
в преисподней твоего мундира.

Жизнь — это потный лоб Микеланджело.
Жизнь — это перевод с немецкого.
Сколько хрусталя серебряные глаза
                                               нажили?

Сколько пощечин накопили щечки
                                               прелестные?

Я буду стреляться вторым за наместником
сего монастыря, то есть тела,
когда твоя душа слезою занавесится,
а руки побелеют белее мела.

Из всего прошлого века выбрали
                                               лишь меня.
Из других — Разина струги,
                                   чифирь Пугачёва.
Небо желает дать ремня.
Небо — мой тулуп, дородный, парчовый.

Раскаленный кусок золота,
                        молодая поэтесса — тоска,
Четыре мужика за ведром водки...
Жизнь — это красная прорубь у виска
каретою раздавленной кокотки.

Я не плачу, что наводнение в Венеции,
и на венских стульях моих ушей
лежит грандиозная библия моего величия
и теплые карандаши. Темные карандаши
                                   всегда Богу по душе.

Богу по душе с каким-нибудь малым
по голубым распятиям моих вен,
где, словно Пушкин, кровь ругается матом
сквозь белое мясо всех моих белых поэм!



Дмитрий Григорьев



Дмитрий Григорьев — поэт, прозаик. Родился в 1960 году. Живет в Санкт-Петербурге. Автор многих книг. Более 20 лет работает в котельной, где у Димы даже есть маленький, но уютный кабинетик. Григорьев пишет превосходные стихи и рассказы. Вот два его стихотворения. Два абсолютных, на мой взгляд, шедевра.

Евгений СТЕПАНОВ



*  *  *

целую ночь целую
тебя целую белую
ночь целую тебя
целую



*  *  *

Скоро мы переедем, людям свойственно переезжать,
потекут вещи по невидимым рекам,
а руки такие слабые — в них надолго нельзя удержать
ни песчинку, ни облако, ни человека…

(Стихотворения с сайта www.futurum-art.ru)