В моих жилах текут чернила, вот я и пишу
кровью, в ее глухоте обретая шум
моря, такой безголосый шуршащий звук
трения о преграду — песок, траву,
скалы и просто камешки — колебания в воздушной среде
звуковой волны накрывают меня и здесь.
Потому что как уши не затыкай на истошный крик,
шум чернил настигнет тебя изнутри.

Это — полная алопеция. Все, зима.
Оплешивели дерева, ты хоть что втирай,
хоть раскачивай ветви, дергай за их гамак,
вырывай их с стволом и корнем, тащи в сарай.

Вот, твою ж алопецию, снег покрывает все,
поражая воображенье — но что под ним?
Обнажение, алопеция — первый сорт,
не грустите, деревья, спите, деревья. Дни,

Алопеция, детка, в тебе накопили счет,
год подходит к черте, за которой стоит другой,
молодой, Алопеция, резвый кудрявый черт,
o mein Gott, Алопеция, он прорастет сквозь бой
новогодних курантов, тебя уничтожив враз,
но сейчас ты в цвету, ты в соку — все голым-голо.
Алопеция, смерть, отдохни меня, не соврав
в воскресенье мое.

Это — ноябрь, рассмотри его медленно, жук,
чтоб, засыпая в хитиновой шкуре, ты снился
небу его, сторожам его, вызволив звук,
из небытья, из темницы. Букетик мелиссы
пахнет расплывчатым летом в соседнем лесу.
Это ноябрь, собирай свои шмотки и ехай
(как говорят в москвошвеи), и денег не суй,
чтоб задержалось, хотя бы — ответило, эхо.
Бабочки, птицы, жуки, полевые мыша,
белки, лягушки и волки — растите большими,
спите спокойно, все зиму исправно дыша
в норах, дыша, совершая такую ошибку.
Я продолжаюсь, и  в самой глубокой норе
спят обо мне этот сон подозрительно длинный.
От ноября не уехать — в нем нужно стареть,
в рифму ссыхаясь с листвой, с терракотовой глиной.

Господи, помилуй снег
мартовский, в потеках туши
улица, помилуй всех,
Господи, идущих, ждущих,
едущих, помилуй смех,
шепот, крик, молчанье, лепет,
Господи, помилуй снег,
красоту всю и нелепость
сущего, в его лице
падающего идуще-
го собой по улице.

Ускользающая дорога — полит дождем
снег ночного извода, но праздничен и сверкающ,
словно сто бериллов и словно их кто поджег,
словно подожгла, потому — бегу-спотыкаюсь,
улыбаясь в шарф, унося за пазухой огнь
(угль и зверь, в ночи рычащие, мечут искры).
И Мороз, с прохладцей достав голубой монокль,
бледным солнцем на этот цирк коньковой глядится.
Ледяная блажь, лубяная — гори изба,
я подброшу дров и — бумаги накомкать сложно ль?
От пустых нотаций только меня избавь,
если падать — плохо, летать — ваще невозможно.

 
по минскому полю лесу слушаться дятла
веточку — у краткое — взять для бабы
воздух высокий солнце в пигментных пятнах
роженицы сосновые баобабы
в небе скрипят столетней своей вершиной
белкины шишки съедены до грибочков
давай возьмем для бабы еще и шишку
милый тебе не больно? не надо больше
надо идти домой далеко и долго
ехать трусливо глядя в оживший кадр и
чудо признав опознать ближе взгляда Бога
в статике и динамике только завтра