Когда мне не хватает слов,
я пью бальзам ключиц еловых.
Твои глаза в зарницах снов
горят и просят песен новых.

Пусть неумелый разговор
мерцает при свечах неверных.
От крыльев крашеных, фанерных
пусть тени вяжут свой узор.

Я — весь иссохший рыбий мех,
дар истуканов мертвой веры.
Вдохни в мой прах свой звонкий смех —
пусть полыхает склад фанеры!

Вот — ключ к ларцу моей мечты,
ты в нем увидишь самоцветы.
В них храбрый принц медовым летом
смеясь, вонзит свои персты...

Я стою и ловлю хлопья белого снега,
что летят от ее белых ног.
Это так непонятно:
в этих хлопьях сегодня рождается Бог.
Как легко ей бежится!
Ведь там, за углом горизонта,
ее снова, дождавшись, подхватят
умелые руки.
Ну а я так и буду стоять и молчать,
ослепленный пургой новой веры.
Новый год и его новорожденный бог
вслед за старшими братьями мчатся
на огненных лыжах.
И я буду все так же лелеять их след,
и я буду все так же один.

Я узнал тебя только тогда, когда пыль Петрограда
черной радугой красила яблоки Летнего сада,
и лукавый закат, зеленея от изнеможенья,
в тусклом небе чертил городских небылиц отраженья.

Непроглядная даль мне сулила то чагу, то клевер.
Отрывной календарь указал дорогу на север.
Я узнал твой дворец по рисунку в потрепанном свитке —
между масляных пятен и дыр, что проели улитки.

Мне казалось — он близок, но вместе с чертой горизонта
он бежал от меня, утопая в следах мастодонта,
а когда я дошел и уткнулся в родные перила,
ты ждала у окна и из веток постель мне стелила.

И во сне, как воровка, под фартуком спрятав морковь,
в мое сердце неслышной походкой закралась любовь.

в их приторном дыму,
растет зеленый лук,
сын пасмурных широт.

Средь бабочек и пчел,
лиловым цветом рдясь,
он варит свой нектар,
ядреный, терпкий, злой.

Скажите, как понять
беспечной пчелке рощ
хмельную горечь грез
его лиловых глаз?

Скажите, как ему
в беспечной пчелке рощ
узреть мечту и боль
своих седых корней?

Желтеет горький лук,
роняет едкий сок,
надменно вперив ввысь
косой лиловый глаз.

Желтеет горький лук
в тени фруктовых рощ,
где в каждой ветке — рой,
где в каждой пчелке — рай.

В лютый мороз и в палящий зной
ходит по свету один
в нищенском платье, босой и хромой
моей матери блудный сын.

Там, где под небом поет река,
между луной и землей
сын человечий среди тростника
ищет дорогу домой.

Холодный вихрь над старой Ладогой
повеял пижмой и полынью,
рябиновой корой и радугой,
и млечною речною синью.

Я шел по каменному берегу,
вдыхая ветер грудью полной,
а старый Волхов нес размеренно
свои предательские волны.

Седой курган стоял, ссутулившись,
как витязь, побежденный временем,
и церкви белые, задумавшись,
хранили пасмурное бдение.

И все, что многолетней стужею
в душе промерзшей зря таилось,
на волю вырвалось, разбужено
одним рябиновым порывом.

И все, о чем боялся думать я,
и лишь ночами тяжко грезил,
уже стояло над курганами
тягучей правдой древней песни.

Но в чистом небе сталь жестокая
незримо простирала руки,
зовя меня туда, где властвуют
чужие запахи и звуки.

Что сделала со мною Ладога?
Я знал: чуть станет ночь длиннее,
мне снова — в край бесцветной радугой —
надежды горькие лелеять.

Так пусть меня во внешнем холоде
напрасно ждет постылый жребий.
Пусть пропадет синица в золоте.
Я — полечу за той, что в небе.

Пусть льется воск на саван мертвеца,
пусть дождь стекает струйкой мне за ворот.
Скупая нежность твоего лица
напомнит мне, как вкрадчив лютый холод.

Тщетна весна в кленовых городах.
Итог моих терзаний прост и близок:
безмолвный правнук в озаренных бездной снах
бесстрастно жжет сундук моих записок.

Богатырей волнующие плечи
вплывут, как свечи, в мир твоих теней.
Кнутом и пряником следы картечи
в шатрах залечит строгий Гименей.

Твой новый друг на языке разбоя
тебя уверит в том, о чем я робко пел.
Я вновь пройду неузнанный тобою
рядами сношенных тобою душ и тел.

По вечерам я творю чудеса —
ветхою тросточкой, красною звездочкой.
Пятится в небо седая роса,
катятся прочь пионерские косточки.

Ветка пространства упала вовне.
Каждое слово умыто закатом.
Ночь повернулась в профиль ко мне —
профиль дрожит на ветру виновато...

Гибель духа — духота,
если продолжить логический ряд, начатый Хармсом.
Сегодня утром в поезде я услышал,
как душа задохнулась вдохом дешевых духов.