ИСПОВЕДАЛЬНАЯ САМОЦЕННОСТЬ…
(Евгения Джен Баранова "Рыбное место", – СПб, "Алетейя", – 2017, – 136 с.)
СТАНИСЛАВ АЙДИНЯН
В известном питерском издательстве "Алетейя" вышла новая книга Евгении Джен Барановой "Рыбное место". В аннотации приводятся слова недавно ушедшего от нас известного поэта Кирилла Ковальджи: "Мало кому удаётся в наши дни сказать своё слово в лирике. Жанр выглядит исчерпанным… А вот Евгения Баранова без усилий и, я бы сказал, без стеснения вступает в область лирики, потому что талантлива, а талант пробивается сам, и не считается с конъюнктурой". В отношении к поэзии Е. Барановой определение "лирическая" придёт не всем, и далеко не сразу. Во всяком случае, когда читаешь новую книгу Евгении, замечаешь не лирику как таковую, не саму лирику, а лирическую интонацию, особый музыкальный и душевный ключи, которыми отмыкаются тексты поэтессы. Интонацию у Евгении пунктирно скрепляют быстрые, мелькающие и промелькивающие образы. Они как морские камешки, посверкивают на солнце, мелькнут то одной гранью смысла, то другой, то в друг появится литературная ассоциация… Например – к какой-то книге, как "Три товарища" Ремарка, или же к мелодии, как – Lucy в небесах с алмазами…
Её стихотворения – это зачастую почти бессюжетные, но очень выстраданные, искренние маленькие "сказы". И повествуется в них прежде всего о "проявляющихся", как на фотобумаге, моментальных чувствах и впечатлениях, которые развиваются в картинку или в неё не развиваются… Но впечатление акварельной условности, условного "цветового" мазка всё равно остается. Бывает, Евгения прерывает себя на полу слове – "…Спи малышка не ревну…". Оставшуюся неизречённой часть слова читатель "досказывает" за поэта сам. Бывает у Евгении, не она ведёт поэтическую строку, а строка ведет её. Так у неё в стихотворении "Эмиграция" и некоторых других. Впрочем, это скорее примета времени и стилистика "лирического", в нашем случае, постмодернизма.
Её исповедальность отталкивается от поверхности жизни, от повседневности. Иной раз она впадает в особую "фигурность" выражения в стихе. Слова у неё бывают самоценны или обретают самоценность волею автора – намеренно, например, она "раздваивает", "разбивает" фамилию писателя – "Раз в тридцать лет приходит Салтыков / и Щедрина ведёт через дефис". Таким образом достигается парадокс и ирония обретает зримость. Ирония у неё может быть скрытой, а может "играть" в открытую, касаясь темы посмертной славы:
Бронзовой досточкой любо, друзья, висеть
Над зданием школы – и получать мячом
Прямо в фамилию. Смерть – это только смерть.
А уважение, стало быть, ни при чём.
Евгения использует порой слова, ассоциативно заменяющие имеющийся в виду смысл – Художник Эдвард Мунк написал всемирно известную картину "Крик". У Мунка это немой крик страшноватого, странного существа, стоящего на мосту. А у Евгении в стихотворении "Мунк" отрицание звука, другой крик, но это тоже сложно выраженный крик молчания… У Евгении в новой книге находим и живые, конкретные посвящения реальным лицам. К таким относится своеобразная эпитафия – "Роме Файзуллину", молодому поэту, в 2016 году покончившему с собой. Евгения находит слова – летящие, тонкие, несказанные, чтобы отобразить своё чувство, ощущение его посмертья – "Теперь ты там, где стынет кипяток, / где радуга сливается с полынью". В стихотворение вплетаются и былые образы той, внезапно погасшей жизни, и его "рыжая героиня", которой он поклонялся, и "нотная грамота", на которую клал его стихи друг-музыкант…
Нам было безвестно, отчего Евгения назвала свой сборник – "Рыбное место". Но автор пояснила нам, что это – "Балаклава" переводится как "Рыбное Место". Тут у неё и привет Крыму, и утверждение, что в сборнике любой литературный "рыболов" что-то найдёт для себя… Но всё равно грезится, – фантазийно представляется, – масса рыб, их серебристое движение, стайкой, над илистым дном. Блики серебристых чешуй, мелькание уплывающей стайки, – очень похоже на впечатление от дробного, музыкального, ритмичного, причудливого, глубокого, – над тёмным дном – движения образов и словоформ Евгении…
Лишь в отдельных своих стихотворениях, таких как "Полынь", "Тонкие материи", Евгения избегает пунктуации.
Есть в ней иной раз что-то от времён Хлебникова и Цветаевой. Вот её стихотворение "Колумб". Вслушайтесь в характерное ей созвучие:
Я – Колумб,
Я – коралл,
Я – корунд.
Из посвящений отметим также – "Цветаевой", где цитируется две строки Марины Ивановны – "Мне совершенно всё равно, / где совершенно одинокой". Последним аккордом посвящения становятся лирико-трагические строки – "Запомни, друг мой, на крови, / лишь на крови растёт шиповник". Этот шиповник "звучит" тут как трагический символ жизни поэта, чей путь устлан не розами, а исколот шипами, и поэт растёт не в розарии, не в оранжерее, а на воле, как дикий шиповник, чьи шипы до крови ранят…
Так и поэзия Евгении Джен Барановой представляется явлением очень вольным, ничем и никем не принуждённым, она подобна волнам прибоя её души – волнам её чёрного ялтинского моря…
Её стихотворения – это зачастую почти бессюжетные, но очень выстраданные, искренние маленькие "сказы". И повествуется в них прежде всего о "проявляющихся", как на фотобумаге, моментальных чувствах и впечатлениях, которые развиваются в картинку или в неё не развиваются… Но впечатление акварельной условности, условного "цветового" мазка всё равно остается. Бывает, Евгения прерывает себя на полу слове – "…Спи малышка не ревну…". Оставшуюся неизречённой часть слова читатель "досказывает" за поэта сам. Бывает у Евгении, не она ведёт поэтическую строку, а строка ведет её. Так у неё в стихотворении "Эмиграция" и некоторых других. Впрочем, это скорее примета времени и стилистика "лирического", в нашем случае, постмодернизма.
Её исповедальность отталкивается от поверхности жизни, от повседневности. Иной раз она впадает в особую "фигурность" выражения в стихе. Слова у неё бывают самоценны или обретают самоценность волею автора – намеренно, например, она "раздваивает", "разбивает" фамилию писателя – "Раз в тридцать лет приходит Салтыков / и Щедрина ведёт через дефис". Таким образом достигается парадокс и ирония обретает зримость. Ирония у неё может быть скрытой, а может "играть" в открытую, касаясь темы посмертной славы:
Бронзовой досточкой любо, друзья, висеть
Над зданием школы – и получать мячом
Прямо в фамилию. Смерть – это только смерть.
А уважение, стало быть, ни при чём.
Евгения использует порой слова, ассоциативно заменяющие имеющийся в виду смысл – Художник Эдвард Мунк написал всемирно известную картину "Крик". У Мунка это немой крик страшноватого, странного существа, стоящего на мосту. А у Евгении в стихотворении "Мунк" отрицание звука, другой крик, но это тоже сложно выраженный крик молчания… У Евгении в новой книге находим и живые, конкретные посвящения реальным лицам. К таким относится своеобразная эпитафия – "Роме Файзуллину", молодому поэту, в 2016 году покончившему с собой. Евгения находит слова – летящие, тонкие, несказанные, чтобы отобразить своё чувство, ощущение его посмертья – "Теперь ты там, где стынет кипяток, / где радуга сливается с полынью". В стихотворение вплетаются и былые образы той, внезапно погасшей жизни, и его "рыжая героиня", которой он поклонялся, и "нотная грамота", на которую клал его стихи друг-музыкант…
Нам было безвестно, отчего Евгения назвала свой сборник – "Рыбное место". Но автор пояснила нам, что это – "Балаклава" переводится как "Рыбное Место". Тут у неё и привет Крыму, и утверждение, что в сборнике любой литературный "рыболов" что-то найдёт для себя… Но всё равно грезится, – фантазийно представляется, – масса рыб, их серебристое движение, стайкой, над илистым дном. Блики серебристых чешуй, мелькание уплывающей стайки, – очень похоже на впечатление от дробного, музыкального, ритмичного, причудливого, глубокого, – над тёмным дном – движения образов и словоформ Евгении…
Лишь в отдельных своих стихотворениях, таких как "Полынь", "Тонкие материи", Евгения избегает пунктуации.
Есть в ней иной раз что-то от времён Хлебникова и Цветаевой. Вот её стихотворение "Колумб". Вслушайтесь в характерное ей созвучие:
Я – Колумб,
Я – коралл,
Я – корунд.
Из посвящений отметим также – "Цветаевой", где цитируется две строки Марины Ивановны – "Мне совершенно всё равно, / где совершенно одинокой". Последним аккордом посвящения становятся лирико-трагические строки – "Запомни, друг мой, на крови, / лишь на крови растёт шиповник". Этот шиповник "звучит" тут как трагический символ жизни поэта, чей путь устлан не розами, а исколот шипами, и поэт растёт не в розарии, не в оранжерее, а на воле, как дикий шиповник, чьи шипы до крови ранят…
Так и поэзия Евгении Джен Барановой представляется явлением очень вольным, ничем и никем не принуждённым, она подобна волнам прибоя её души – волнам её чёрного ялтинского моря…