Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

АЛИНА ТАЛЫБОВА


C МИРА ПО РИФМЕ


Стихи по ошибке
(Из цикла "ЕВРОХРОНИКИ")

По ошибке завернула в эту жизнь,
Как подъезды, перепутавши века…
Эта вечность, как минута, пробежит –
Под моею головой твоя рука

Не успеет даже толком занеметь,
Как будильник возвестит, что нам пора.
Небо примется алеть и голубеть,
Грустный дворник сдует листья со двора.

Ни "прощай" не говорю и ни "прости",
У порога со значеньем не гляжу.
Как младенца новорожденного, стих
Я цыганкою за плечи привяжу.

Побреду, босaя, в свой аэропорт,
В нужный час взмахну
                     натруженным крылом,
Не вступая с расписаниями в спор,
Не маяча в измерении твоем.

Измеренье измеренью не указ…
Выпуская осторожные шасси,
Что я вспомню,
                      возвращаясь в свой карасс?..
Как за шторой дождь полночный моросил

На пустынные скамейки и дома,
На затворы туристических ларьков,
Как насупленная готика впотьмах
Выпускала стайки ведьм из рукавов.

Как стихами становилось все вокруг,
В смутном зеркале троясь и четверясь –
Даже тапочки и смятый покетбук…
Остается просто жить, не суетясь.

А вот это вот "кому-нибудь…",
                                            "на грудь…"
Я в ладони глупым фантиком сомну.
В новой жизни залетай когда-нибудь
В голубую да веселую страну.


Из цикла "МАРШРУТЫ"

Уфа. Бумага, тушь.

Отстегнув крыла,
Огляжусь окрест:
Ледяной Урал,
В небе – Звездный Крест.

Одесную – степь,
И ошую – степь.
Разве только стерх
Шуганется в темь,

Да заедет к нам
Президент какой…
Виден из окна
Белый упокой

Парка поутру,
Бродит ветер-волк
Меж дерев и труб.
Призрак прежних воль

За рекою ржет –
Сто копыт в шерсти
Разбивают лед,
Чтоб меня настичь.

Чтоб напиться всласть
Из кровавых рек –
И меж звезд пропасть,
Не замедлив бег.

Проплывет вода,
Просквозит эфир.
Нам сказал тогда
Молодой башкир,

Что вина не пьет,
Что не верит в мулл,
И что жизнь везет,
Как поклажу – мул.

Что кругом обман,
Что кругом – война.
Из-под ног в туман
Уплыла страна.

Душу крючит клинч,
И хоть бы кто помог –
Салават, Ильич
Или тот же Бог…

Он цед́ит слова,
Он жует фудфаст.
Среди снежных ват
Залегла Уфа.

Разевая зев,
Плавя лом веков.
Универ, музей.
Водка "Демидофф"…

Ночь идет на дно.
Ледоход вот-вот.
Солнце мне в ладонь
Яркий мед прольет.

Мне его везти
За сто Медных гор.
Ветер вслед свистит
Из полночных горл.

Из-за стольких лет
Все видна Уфа,
Как ожога след…
Что вернусь – не факт.


Поезд "Казань-Москва"

Поезд шел из Казани в Москву
                                             всю ночь.
Поезд, взявшись пространство
                                        в труху истолочь,
раздувал бока и хрипел, и ржал,
выгибая ребра невинных шпал.

А в вагоне был полный аншлаг и мрак:
на вагонных полках качалось в такт
два десятка поэтов,
                         и пьяный в дым
Аполлон улыбался птенцам своим.

А москвич, как луна за окном, круглолиц,
разобидевшись вдребезги на проводниц,
матерился негромко в богемный шарф.
А казах с белорусом пил брудершафт,
А татарин еврею внушал, горячась,
что прекрасно под виски идет чак-чак…

Горбонос и крылат, всем неправдам враг,
сокрушался грузин:
                              "Все не так… Не так!.."
Возражал литовец:
                                    "А ч-что?.. А к-кто?.."
И накинув на плечи чье-то пальто,
Аполлон выходил покурить в тамбура.

И манила к себе, словно грешников рай,
приоткрытая дверь одного из купе,
где бардесса А с критикессой Б
и поэтессами двух подходящих букв
отбирали придворных в свой тесный круг.
И цедили жидкий дорожный чай,
к потолку возгоняя изысканный чад
аллегорий, аллюзий, метафор и пр.

И смотрелся в меня этот странный мир,
чтоб навеки остаться в зрачках моих.
Чтоб, когда даже гул этих жизней стих,
различил читатель к строке припав,
как на стыках степ выбивал состав
как трындела гитара, аккорды лья,
как клонилась ко мне седина твоя
и как глаз твоих черных морок и жар
в сердце сотню интимных мест обнажал,
отсекая всякие "а потом?..",
присягая на верность чужим стихом.

И взвивались снежинки ушедшей зимы,
и качались во чреве вагонном мы,
для полночи изысканно-вежливый стеб…
А за окнами мчалась волчицей степь,
на затылке вздымая лесочков шерсть.
И оставалось часов нам пять или шесть
до того, когда шваркнет ковчег о причал –
о московский смурной ледяной вокзал,
и спохватимся мы про багаж и такси,
телефонов само собой не спросив,
кое-как простясь, отводя глаза…

Но уже ничто изменить нельзя:
столько лет подряд
                       в предрассветный мрак
поезд все летит –
                              не сойти никак.


Московский транзит

Опять транзитная Москва
С ноябрьским снегом у виска.
Аэропорта материк,
В огнях дикарских дьюти-фри.
Опять в динамиках сипит,
Не бодрствует и не спит
Аэропорт – порог страны,
Чьи пассажиры так странны
И так летучи (каламбур)...
Среди баулов и фигур
Идет-бредет ночной дозор,
Вступая в вялый разговор
Между собой и матерок
Пуская вялый между строк.
Фантом страны – полночный порт,
Где по периметру снуёт
Разноязычное людьё –
Былые граждане ее,
А нынче так – комси-комса...
Мы отбываем в небеса,
Свои билеты предъявив
В Ташкент, Тбилиси, Тель-Авив
И контрабандой увозя
Все "помнишь?.." и "тому назад..."
Москва!.. Как много... Но, увы,
Ты не нуждаешься в любви
Моей иль чьей-нибудь еще.
Москва, ты – наш немецкий счет,
Былых надежд роскошный хлам,
Вертеп с кумирней пополам...
Но все-таки – благодарю
За в Домодедове зарю,
И двух дежурных, что сменясь,
Чуть не полдня со мной возясь,
Сумели все-таки помочь,
Когда я плакала в ту ночь,
От самолета поотстав,
И слушать лепет мой не став,
Мол, "как же...", "сколько...", "чем могу..."
Пусть я на дальнем берегу,
На облачке, на волоске,
А все-таки – туман в леске...
Сонм галочий... церквушки скетч...
Москва – ковчег моих не-встреч,
Миф, микс, цветная шаурма,
Волчица о семи холмах...
"Москва..." Нет, больше не болит.
– Транзит?..
           – Воистину транзит...


Монолог поклонника Элизабет Тэйлор

Суббота. Полнолунье. Ночь.
Сижу, заледенев спиной:
средь прочей новостной фигни
мне телевизор пробубнил,
что ты прошла, Элизабет…
Сеанс окончен.
                        Дайте свет!..

И отмотайте лет полста –
туда, где сор и мелюзга,
вне зоны действия Христа
росли мы (да простится нам),
и в кинотеатр, словно в храм,
рвал􀀀сь по выходным… Он нам
напоминал, что где-то есть –
пускай не с нами и не здесь –
иные небо и земля,
иные души и тела.

…Я был худющ, угрюм и мал,
я ни черта не понимал
в "скрещенье рук, скрещенье ног…"
Я был упрямо-одинок
в объятьях любящей семьи.
Мне были сверстники мои
чужей, чем фараонов клан.
И душу мне смущал экран,
что был распахнут, как постель…
А ты спала во всей красе
на нем,
          тугие кудри смяв,
столь вожделенная для стад
мужских… Я ненавидел их.
Но вот – взошли глаза твои
над зала душной темнотой,
и я вдруг понял, что в любой
соринке пребывает Бог…
И Бог, конечно же –
                                Любовь.

И в тот же миг распался зал –
я стал высок, могуч, усат,
небрежно властен над толпой,
любим Фортуной и тобой...
И я простил всех остальных
за злые разговоры их:
– Мол, Клеопатра не была
так крутобёдра, так бела,
так не по-царски горяча
у маркантоньева плеча…
И критиков, что впавши в раж,
строчат, что Лиз –
                              лишь антураж,
лишь декорация любви…
Им не взошли глаза твои.

И я простил тебя –
                              не суть –
что припадаешь ты на грудь
всё новых цезарей, что ты
свои небесные черты
вновь выжигаешь вискарем,
толстеешь, бедствуешь,
                                     свой дом
выводишь палкой на песке,
меняя хазбендов в тоске.
(Один – дурак, другой – беспол,
тот – инфантилен, этот – зол,
106
породист, словно сто борзых,
еще один… А толку с них?..)
И прочно занят лишь собой
твоих цезарионов рой.
А век, как крыша, раскален –
не лапы, душу плавит он…

…Сменился век,
                          и нынче, Лиз,
я худ, очкаст и полулыс.
Представь, я даже был женат
жизнь или две тому назад.
Она была похожа…
                             Бред –
прости меня, Элизабет!..
Подобья – наважденье, блажь.
И вот опять весны мираж,
и у обочин сорняки
синеют как твои зрачки.
И небеса – рукой подать,
а в сердце
              "Лиззи – навсегда!.."
Судьба отснята.
                     Дублей нет.
В последний раз, Элизабет,
прошу тебя – не умирай!
Останься, Лиз,
                     дыши, играй…


Розмарин
(Песенка шансонье)

Опять химер луною серебрит,
Париж над миром облаком парит
Из мириад кафешек и витрин…
И – розмарин, повсюду розмарин.
Как память о какой-то Роз-Мари,
Исполненной печали и любви
И верности являющей пример.
В разломах века канувший Жан-Пьер
Очкаст, голубоглаз и тонкошей.
Любовь – всего один из миражей,
Что скрашивают скучный путь земной.
– Сядь, Роз-Мари, поговори со мной…
И аромат плывет через века
Ее волос и шейного платка.
И птица голосит в ее листве
О Жане, Пьере, давней той весне –
О том, чего я помнить не могу.
И вновь под вечной Аркой вечный гул,
Париж струит из пор жемчужный дым.
И – розмарин, повсюду розмарин…


Стихи о Козьей улице

Ине МАРТИНОВОЙ,
бывшей моим верным проводником
на всех улицах Братиславы

Когда меня в следующей жизни
                          спросят, где жить мне по нраву –
я выберу тихую улочку
                          под сердцем у Братиславы.
Смешную улочку Козью,
                          где вечной соседкой – осень.
И ветер вчерашние листья
                          под самые окна наносит.
Где шум автобусный глохнет…
                          Здесь, раз взойдя по ступенькам,
мое отражение в стеклах
                          живет, отразившись навеки.
Оно по утрам с собакой
                          прозрачной, гулять выходит,
встречая соседей прозрачных,
                          беседует о погоде.
И покупает продукты,
                          и прячет в шкатулку чеки…
И слышно ноябрьским утром,
                          как ссорятся виолончели
в стенaх музыкальной школы
                          за поворотом недальним.
Студенческое сопрано
                          рассыплется по асфальту.
И собирая монетки,
                          можно придти в Старый Город,
где времени вовсе нету,
                          где вечность сжимает горло,
где прошлое вновь выходит
                          из берегов забвенья.
Святые спешат на небо,
                          грешные – на моленье.
Но я оставлю туристам
                          все виды и сувениры
вернусь на улицу Козью,
                          ее отопру, как квартиру.
Засесть в кафе напротив,
                          пальцы отогревая,
страницы новинок книжных
                          не торопясь листая.
Затеять беседу с кассиром,
                          пирог оценить домашний,
Смотреть на мир запотевший,
                          считать над городом башни…
И снова – аптека, пивная…
                          Что вспомню я, умирая?..
Утро, пропахшее кофе,
                          на давней улочке Козьей
Собора каменный профиль,
И ветер с Дуная, с Дуная.


Кукла

Кукловоду на Карловом мосту Праги –
и всем остальным кукольникам мира

День за днем и год за годом
Кукла водит кукловодом.

То болтает, то молчит,
Красным каблучком стучит.

Супит бровки и хохочет –
Словом, вертит им, как хочет

К удовольствию зевак…
Город осенью пропах.

Улицы полны народа –
Им не скучно с кукловодом.

Солнце светит, ветер веет.
Кукловод себе стареет.

А она – юна, стройна,
Неподвластна временам.

Он пред ней всегда не прав –
Непростой у куклы нрав.

…Но когда старик болеет,
Пуст карман, очаг не греет –

В тишине через порог
Стукнет красный каблучок.

Сядет рядом у кровати,
Смяв изысканное платье.

Даст воды, взобьет подушку,
Лампу старую потушит.

И полночи напролет
Что-то шепчет и поет.

И его покоя ради
Позабыв про свой покой,

Лоб ему тихонько гладит
Деревянною рукой…