* * *

тот день был необычен
как и все
с тобою дни
весна слепящим солнцем
знаменовала полюс равноденствий
и красками французскими рождалась
из глубины пророческого сна
синел восток
в окне открытом голубь
глядел на мир
восставший из потопа
обыденности
взглядом изумленным
прислушиваясь к нашим разговорам
в которых ткался нежный фимиам
симпатии
средь тайных разногласий
признаний обаятельно-ненужных
бутоны чувства тихо распускались
в лад сумеркам
и было странно мне
что этот мир гармонии вечерней
конечен
как зеленое вино


* * *

благодарю
зеленая весна
вошла в меня
так долго и сурово
я ждал ее под небом ледяным
она пройдет
я знаю
так недолог
пунцовый век любовного цветка
но и в пустыне огненного лета
я буду помнить
глаз неуловимость
и робость слов
и терпкость поцелуев
и шелковистость тела твоего


* * *

Лукавое плетение словес,
Низанье мыслей в тонкие узоры…
Ничтожно их значение и вес
Перед твоим невозмутимым взором.

Смотри, однако: в этой мишуре
Таится огнь, мерцающий и льдистый.
Как блик в ажурном старом серебре,
Он вспыхивает вдруг опасной искрой.


* * *

Дышит осень испуганно, рыжий кудрявый кентавр,
Чьи копыта забрызганы свежей дымящейся грязью.
Мчаться! Мчаться! Сгущается тьма над просторами Азий,
Мчаться свету вослед в жарких сполохах солнечных тавр!

Но искрится звездами мерцанье космических кросен,
И двурогой луной выплывает во тьме Минотавр.
Стынет в воздухе лязг запоздалых латунных литавр,
И роняет в ладони кудрявую голову осень…


* * *

Меч затерялся в цветах – утомилась война.
Мчатся по ветру весны травяные знамена.
И, предзакатным пыланием озарена,
Переставляет разбитые ноги  расстрельных колонна.

Прочерк в небесной графе – кто поймет алгоритм
Жуткого, великолепного мига ухода?
Тысяча солнечных и ослепительных рифм
Вспыхнет в мозгу, не знакомом с поэзией сроду.

Господи, как я устал от обманных нирван,
От непрестанного жёва бесчисленных пастей!..
Стелются красные ризы в земной дерибан,
И разрываются на кумачовые части…

Под Малера звуки из ветхого радио
Выводит узоры маляр серебром.

Пусть время и кости его уж изгладило –
Он жив, словно лето и солнечный гром!

Газетной пилотки, забрызганной известью,
Шуршит неизносно бумажная плоть.

Он жив, как орнамент Помпеи неистовой,
Воскресший в его трафарете. Господь

Дарует ему пребывать на обочине
Великих злодейств и великих идей.

Его экзистенция так же упрочена,
Как две маклавицы и сохнущий клей.

Ты жив, бодагóнес испанских сгущение,
Скольженье веласкесовского мазка!

Материя тает в Господнем призрении,
И зыблется образ – издалека…

Человек – это фиш на песке.
И. Бродский

В холодной тьме воды безмерной,
В районе, помнится, Магриба,
Живет, по книжному поверью,
Двоякодышащая рыба.

Средь хищных звезд и осьминогов
Она сквозит легко и гладко.
Всего-то надо ей от Бога –
Планктон клевать, густой и сладкий.

И в сонной сей абракадабре
Ни вскрика жаркого, ни стона.
И медленно сквозь рыбьи жабры
Проходит ток воды зеленой.

Но если, словно лик сатрапа,
Белесой исполинской массой,
Распугивая юрких крабов,
Вдруг обозначится опасность, –

Она прядàет ввысь, сквозь воду
Пройдя безудержным снарядом,
Взрывается цветком свободы
Над муторным подводным адом.

Облитая слепящим солнцем,
В струях воды биясь, как в танце,
Расправит легкие до донца
С немым восторгом иностранца.

И – снова шлепается в море,
И грузно в дно зароет тело…
Как тяпнувший мадеры тори,
Глядит вокруг осоловело.

Но в сонном одуреньи мнится:
Господь, сместив привычный вектор,
Тебя читает, как страницу
Незавершенного проекта.

Единорог ноздрей щекочет небо:
Дыхание тревожит стаю туч.
Он одинок. Он там, где раньше не был.
И рог пронзен огнем, и значит – жгуч.
Мария Тилло

В обесцвеченных красках запыленного манускрипта,
В лессировках, угасших на плотной основе белил,
Потаенно живет, словно имя в покинутой крипте,
Все, что бедному сердцу когда-то Господь посулил.

Вижу: девочка с выпуклым лбом и в наивном убранстве
Великана покорного в город притихший ведет.
Настороженный зверь не приемлет чужого пространства –
Сводит кóрчем под рогом огромным закушенный рот.

Но противиться ль ласке доверчивых детских ладоней,
Аромату невинного тела и робости глаз?
Пусть встают на дыбы по конюшням смятенные кони
И опасно сужаются чуткие веки у вас!

Что же дале? Должно быть, удел носорожьей невесты
Молодайку лихую с годами настолько достал,
Что сбежала за море она с плутоватым подестой,
А издохшего монстра угрюмо народ закопал.

Ну, да это уже реализм. А в старинной балладе
Вечно юной богиней под арку ступает она,
Горделиво-прекрасная, внемля, как зыблется сзади
Исполин белоснежный, чей рог обвивает луна.

Хорватия, 2011

Истаял свет вечерний над Днепром.
Густеет синь и вздрагивают звезды
Космическим, искристым Холокостом,
Как миросозидания синдром.
Свечой горит София. Вчетвером:
Бог, я, она да Днепр – совсем не просто
Вечерней жертвы совершенье. Óстов
Души означен тлеющим костром.


* * *

Шелест дней – так сворачиваются кружева.
И стучат вкруг стола инвалидов тупые протезы.
А зачатые в злобе просительные слова
Тяжелы и мертвы, словно желтая муть энуреза.
Вот пахнýло, как свежевынутой амброй, весной.
Так мучительно снова включаться рецепций радарам…
А вверху рассыпается пригоршней над тобой
Манна звезд, приглашение к трапезе Бога задаром.


* * *

Серебристой весенней волною
Накрывается черный песок.
Знаем оба: со мной и с тобою
Этот миг, как он там ни далек.
Непрерывная моря работа –
Отраженье потока времен.
И несется – пускай неохота –
К завершению жизненный сон