Лагерь – та же земля,
Та же осень.
В зелени сосен,
В желтизне листьев,
В синих мыслях:
Ветреным днем,
Ночью ветреной
Я дышу не огнем,
Плотью мертвенной
Из павших листьев
(Костей замытых),
Дождей
И мистики.
Где не вертят столы,
Не вопрошают души,
Где день от ночи –
Мрачней и глуше.
Где все мы – души.
Душит...
Душит...
Душит... та же земля,
Та же осень
Сосен,
Листьев,
Мыслей.

Так сыро и промозгло
В этом акте,
Слезятся декорации,
Но длится действо,
Где я протагонист.
Моя маска тревожит
Впадинами глазниц,
Опавшим ртом,
Белизной.
Заворожены люди
Моей игрой,
Голосом,
Жестами,
Искренностью
Протагониста.
Эллины! Стенайте,
Проливайте наземь вино,
Ужасайтесь:
Я играю себя самого,
Одинокую Ио
Под слепящим жалом судьбы,
Весь театр
Вашей унылой жизни.
Не бойтесь сочувствовать
Добру —
Это только театр,
Катарсис;
Закончится действо —
И вы вернетесь
В сегодня,
К обыденному реквизиту
Повседневности.

И только тогда,
Оставшись один,
Я признаюсь себе
В слабости,
В том,
Что протагонисту
Не нужна маска.
Я нарушил правила:
Это было лицо.

06.10.76

По утрам,
Когда сон вытряхивает меня
Из тепла и мира,
Я увожу их на кладбище
В углу за бараком.
Пытаясь выдернуть слабую руку,
Цепляясь за камни,
Травинки,
Сугробы
И выступающие из земли
Кости,
Они вопрошают меня молча
Пустыми глазами тюремных узников,
Оконченные,
Но не отжитые.

По утрам,
Когда другие выстраиваются
В очередь
К писсуару и умывальнику,
Я увожу за руку,
Воровато оглядываясь,
На кладбище в углу за бараком
Отошедшие дни
Из трясины числа
Две тысячи пятьсот семьдесят пять,
По дню в утро.

Когда в снегу и день и сон,
Приходит час.
Когда метель теснит тепло,
Приходит миг.
Тогда твой враг – суровый лес,
И свет,
И мир.
Когда в углу таится тень,
И нет свечи.
Когда иссякли все слова,
И смысл иссяк.
Тогда во льду молчит трава,
И кровь,
И стон.

Когда зовет туманный страх
В густую ночь.
Когда в ушах звенит тоска
В октавах строф.
Тогда в снегу упрятан мир,
И Бог,
И ты.

15.11.76

Войти в свой дом,
Где двери приоткрыты,
Где ждут
И будут ждать.
К тюльпану на столе,
Затертым старым плитам,
Качелям во дворе.
В дом на своей земле,
Где жить, любить, страдать,
Быть мудрым у огня,
Расслабленным в застолье,
Любимым по ночам
И ласковым с детьми.
...Дом на моей земле,
Моей послушный воле,
К молчащим кирпичам
Меня скорей возьми;
Из северной войны
Возьми к цветам и миру,
К обычаям страны,
К Закону праотцов.
Возьми меня, мой дом,
Я твой хозяин,
Иов.

18.11.76

Под теми же звездами
Те же снега.
Глаза вечности –
Татуировка звезд.
Вечность, воспаленная
Отчаяньем,
Кричит уныло
Обертонами Иерихонской трубы.
Квадратной плешью в лесу
Пустыня,
Выжженная абсурдом –
Площадка
Для игры в пытку.
В зеркалах собственных глаз
Я осматриваю офорты
Руки твоей, Ягве,
Разуверившийся эстет
Выгребной ямы.

29.01.77

Дульсинея Тобосская!
Я, ваш избранник и паж,
Сраженный
Крылом мельницы,
Вкушаю мрак тлена.

В камне придорожном,
Траве некошеной
Письмена святые
Откройте
Моей любви.
В истине,
Явившейся мне
Однажды,
Не было зла.

Посмотрите на небо:
Мириады сверкающих звезд –
Людские души,
Рассеянные во мраке зла.
Видите:
Закатилась одна,
Кто-то умер в Испании,
Растворился
В пересеченьях орбит,
В крыльях небесных мельниц…
Любила ли она,
Сраженная?
Торжествуют
Вселенские жернова!

Души, растворенные
В вечном блуждании
Дождевых капель
И полуденной пыли,
Мертвые души,
Они ранили меня жалом
Утробного смеха
Сытых тел,
Спускали собак,
Сожгли мои книги,
Вооружили цирюльничьим тазом.

Дульсинея,
Вы, любовью моей
Причисленная к Вечности,
Мололи на мельнице хлеб
И смеялись, смеялись...

Не ищите мою звезду,
Слишком поздно.
Помолитесь Деве Марии
За упокой.
Рыцарь печальный умер
В нищете и одиночестве,
Как и подобает.

07.03.77

До разделения вод и тверди,
Некогда,
Я встречаю январь.
Деревья и дни
Вморожены в землю,
В саване снега.
Деревья, дни,
Люди
В прозрении будущего,
В январе
Серпантина колючего
Плачет Снегурочка.
Как милостыня калеке
Звонко постукивают слезинки
Прозрачными зернами льда
И скорби
По надгробию земли,
Беременной жизнями
И серпантином;
Дед Мороз
С урезанной пайкой
Выкармливает
В камере мышь,
Прохудившимся мешком
Устилает нары,
Дед Мороз,
В грезах о паре,
Венике
И горячей еде,
В ненависти к зиме.
Все – в серпантине колючем,
Разделяющем твердь и воды:
Деревья,
Дни,
Люди.

14.12.76

Вернется день сумятицею строк,
Таинственностью выписанных знаков.
Я восприму сегодняшний урок,
Тоскующий по прошлому Иаков.

Я подниму из паутины плед,
Протру от пыли снег весенней ночи
Из этих снов, из этих слов и бед,
Из этих зим и частых многоточий,

Где пустотой означены слова,
Где за словами – вязкие длинноты,
Где так болит молчаньем голова
И болен мир раскаяньем Субботы.

И ужаснусь. Упрямству своему
И призраку в себе открытых истин,
Утраченным годам и канувшим во тьму
Своим надеждам, страхам, верам, мыслям.

Я оглянусь на этот белый бред,
Заполню словом созерцаний сумрак.
И вспомню все. И ужаснусь вослед.
Потом. Когда-нибудь. Весенним, теплым утром.

27.03.77

Когда солнечный луч
Пробился
Сквозь морозный воздух
И оконное стекло,
Маленький эльф
Вышел
Из столба пыли.
Вышел – умереть.
Отравившись нектаром
Последнего цветка осени,
Выросшего
Из праха заключенного номер 1434.

Покойный был дальтоником.

осень 76 г.

Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу...
Данте. Ад

Лес мой – проросшая плоть человека.
В радуге оттенков
Ядовитые наросты почек на ветвях,
Слепые черви, копошащиеся
В смраде братских могил.

Железо покрывается ржавчиной,
Хлеб – плесенью,
Слова – шелухой...
Мертвая плоть человека
Проросла
Березами и осинами,
Древесиной
моей памяти,
моего страха.

Смешение соков,
Смешение прахов,
Смешение – плаха.
Рубили деревья,
Людей рубили,
А я – свидетель безмолвной тризны.
Глушит гамму
Восьмая нота –
Ежедневный реквием рельса,
Сожаление о живых,
Малиновый звон смерти,
Высокий до отчаяния,
Глубокий, как страх.
Стоны, не обратившиеся в прах.
Череп барака,
Берез позвоночники
(Их сок ядовит, отравлен тленом).
Ягве! Внемли праху под моими ногами,
Я живу на костях мертвых,
      костях голодных,
В плену берцовости
Осин и берез,
В суставах полусгнивших
Остовов стен,
Глухих к смерти.
Накорми мертвых!
Их голод сильнее смерти,
Они думали только о пище,
Голод жив, пока живы кости.

...Трава волос, проросших на трупах,
Щетина травы, сухой и жесткой,
На теле,
Павшем от голода.
Живой лес мертвых...
Живая трава мертвых...
...русский лес!

Свет мой без добрых людей:
Летучие мыши,
Свеча и безумие.
В башне,
В облацех,
В одиночестве
Я – Гёльдерлин.
Германия, этот миф,
Выдуманный торгашами,
Есть бред.
Земля, острова полей, день и счастье –
Бред.
Я, Гёльдерлин,
Вынашиваю безумие
И Поэзию.
Книги, не записанные рукой,
Сокрытые в памяти –
Великие книги.
Потомки,
Жалкие бюргеры и воители,
Я не оставлю вам слова.
Здравый смысл,
Ты слышишь меня!
Преклони колени и молись.
Я, демиург, постиг истину
В облацех,
В башне.
Выслушай
Полет крылатых мышей,
Всмотритесь в небо:
Звезды плачут угольками
Исторгнутых строф.
Я, Гёльдерлин,
Обезумевший господин твой,
Разговариваю с летучей мышью
И пауками
Чеканными строфами
Вселенской Поэзии,
Незамутненным словом
Кассандры.
Будущее, прочь!
Безумный поэт
Страшится тебя,
Как страшится людей
Все живое.
Башня – дом мой и мир мой.
Здесь рождается слово,
Обращенное к паукам.
Ковчег мой, переполненный
Ужасом бытия и человека,
Плывет в мире.
Я видел это: голубь
Выронил масличную ветвь
И упал
С арбалетной стрелою в крыле.
Голубь сожран,
Летучие мыши заполнили мир
Полуночным щебетом помела
И запахом крови.
Поэзия – это молчание
И взгляд из башни,
И предчувствие смерти как бытия.
Мир – бестиарий,
Где поэт прочитает будущее,
Чтоб навсегда замолчать,
Обезумев.

18.07.78