Возле старой смоковницы…

Возле старой смоковницы,
Или фиги тутовой,
Всё отчётливо помнится,
Всё забыться готово.

Две верёвки с дощечкой
К ней привязаны прочно,
Серебристым колечком
С ней обвенчаны точно.

Не взмывают качели
До небес, до экстаза,
И в небесной пастели
Никакого сарказма.

Я баюкаю мысли
Небольшой амплитудой,
Чтоб они не закисли –
О поcтылом забуду.

Плодовитое дерево
С медоносною снедью,
Урожая осеннего
Откупается медью.

Не барыш, а награда
Нам его плодовитость,
При линейном раскладе
Люди с деревом квиты.

Время тянется медленно,
Но оно не убито,
Временами – как дерево –
Ярко и плодовито.


Рассвет

Устали биться с мраком фонари,
Он их бесстыдно заключал в объятья
Все разом… лишь предчувствие зари
Превыше будет всяческих гарантий,
Разбросанных неутомимой ночью:
Тут серебристость мегатонных точек
И ликость бархатистая луны,
И мрак, уже сам по себе порочный,
И фонари, стрелявшие дуплетом…
Всё то, чем ночи доверху полны,
Отменит утро брезжущим рассветом.


Ничего в том нету странного…

Ничего в том нету странного,
Что, расставшись, не встречаемся,
Если память в лету канула,
Заплутала иль отчаялась.

Странно, памятная матрица
Сохранила схемку-крошево,
Почему-то дни латаются
Из наива позапрошлого.

И такое вдруг волнение –
Напоролась на зазубрину,
Как по-щучьему велению
Прокричал петух к заутрене.

Тут хоры вступили слаженно,
И вокал был расточительным,
Петя гоголем расхаживал,
Посчитали, что – простительно.

Исполнители и авторы
Кутежа сорвиголового –
Разгулявшиеся акторы –
Ничего не скажут нового.

Под мажор фантасмагории
Нагнетался столбик градуса,
Незадачливы истории,
Из которых вышел крадучись.

Омывается истоками
Всё высокое и низкое –
Про себя совсем далёкую,
Про себя такую близкую.


Межа

Что было до Слова – Жест?
Наверное не скажу,
Но был же во всём подтекст,
Забивший меж всем межу.

Этой межой разделён
Весь мир на хо… и на пло…
Слепой войной опалён –
Миру завещано зло.

Мальчишка увяз в войне
На мониторе теперь,
Ни на какой стороне,
С выигрышем от потерь.

И слов не нужно уже,
Рука что тот же рычаг,
Танк прокатил по меже,
Танк накатил на очаг.

А в жизни – грузовиком
По новогодней толпе,
Тут отступает закон
И бесполезен Совбез.

Сработал какой-то ген:
С добром пожалте в Шенген,
Но ген другой недожал –
Закостенела межа.


Я шагаю по листьям рыжим…

Я шагаю по листьям рыжим,
Каблуками стучу об асфальт,
Осень никнет, зима всё ближе,
Мы ж далёко от всяких мальт.

Не сравнить среднегодовую…
Нашу с ихней, но дело не в том,
Не поэтому негодую
И скриплю по листку я пером.

Как на грех, в этот год последний
Осень выдалась – чисто зима,
После биожаровни летней,
Мы в которой сходили с ума,

Вот такая вот незадача,
И, поверьте, тут не до острот,
Без обычной тепла подачи
Стыл октябрь, с октябрём – и народ.

Недоволен он был, разгневан,
Только что не грозил: аз воздам!
Устояли дома без сугрева,
Но на милость сдались холодам.

Не со зла ль луплю по асфальту,
У себя настроенье краду?
Вероятно, слетать на Мальту
Не удастся и в этом году.


Тканевое море

Маслянистые расплылись пятна
По поверхности морской.
Всё ли с моря глубиной понятно? –
Обязателен дресс-код.

Макси фона тёмного, мазута,
Что на солнце – антрацит,
Сотворён по вдохновенью будто
Моря радужный прикид.

Отутюжено зелёным бризом,
Гладью вышито оно,
Но случаются у моря кризы –
Полотно черным-черно.

От лазури широкополосной,
Той, что тут, невдалеке,
Штормом оторвало и относит
Белопенное пике.

И волна, чечётку отбивая
На рисунке разводном,
С кондачка окатывает сваи –
С ураганом заодно.

На приколе корабли застыли
В море тканевом цветном,
Блеском серебристого ковыля
Мирно отражаясь в нём.

В этой неуёмной мешанине
Отыщу заштатный цвет…
Только б не влюбиться в цвет полыни
С горечью, во вкусе лет.


Рим

Всё начиналось не со слов,
С неповторённого поступка –
Вскормила братьев-близнецов
Волчица или… проститутка1.

Рим создавался на века,
И все туда вели дороги,
Разумен Аппия приказ,
Приправленный законом строгим.

Пошли теснимые рабы
На бунт – тест не прошли на кротость,
И бунт тогдашний грозен был,
И был он тех устоев против.

Дух злого игрища царил
В смертельных схватках признанных качков,
Лукуллов славен пышный пир
Едой из соловьиных язычков.

А что в разврате Рим погряз,
Так мог позволить – был богатым
И мог не думать, что приказ
Был непреложным постулатом.

Жаль, город выполнил приказ
Комедианта в царской тоге,
Горел и выгорел, пока
Тот cтих читал про гибель Трои.

Огнём умышленным казнён
Был Рим, за что – не объяснили,
Пылал храм Весты в унисон,
А позже христиан казнили…

С размахом – для забавы улиц,
Кресты-распятья вместо пули,
И хищно скармливали львам,
Назвав "предание зверям".

Жил город в веке "золотом" –
Языческом и христианском,
Был присно освящён крестом,
Разжился вширь и вдоль пространством.

Шли, дерзостью поправши смерть,
Брутальные центурионы
На Север, на Восток; Бог весть,
Как шли и гибли миллионы.

Из праха воин не восстал,
Не освятил алтарь победы,
А город в одночасье стал
Добычей варвара-соседа.

Рим, Богом будучи храним,
Приговорён был дикой вестью,
Свалили готы "Вечный Рим",
Неважно, осты или весты.

И до сих пор гадает мир –
Содружество великих наций:
Где оступился Древний Рим,
Чтоб пасть и больше не подняться.

И ждать не стоит новостей
От тех, кто до сенсаций падок…
Стоит поныне Колизей
Как символ стойкости упадка