ДВЕ МАРИНЫ?
КИРИЛЛ КОВАЛЬДЖИ
Не судите, да не судимы будете…
Поражён историей Марины Цветаевой с "большевиком" Борисом Бессарабовым. Парню было лет 18, ей лет на десять больше.
Много и нежно писала о нём Марина Ивановна, всё это есть в "Записных книжках". Но ведь не только нежно…
Достаточно столкнуть два документа:
Поражён историей Марины Цветаевой с "большевиком" Борисом Бессарабовым. Парню было лет 18, ей лет на десять больше.
Много и нежно писала о нём Марина Ивановна, всё это есть в "Записных книжках". Но ведь не только нежно…
Достаточно столкнуть два документа:
1.
Из записной книжки, февраль 1921 года:
"Мне хорошо с Борисом. Он ласков, как старший и как младший. – И мне с ним ДОСТОЙНО. …Аля его обожает…".
Из письма к Борису в день его отъезда.
"Борюшка! – Сыночек мой!
Вы вернётесь! – Вы вернётесь, потому что я не хочу без Вас…
…Борис – Русский богатырь! – Да будет над Вами моё извечное московское благословение. Вы первый богатырь в моём странноприимном дому.
– Люблю Вас. –
Тридцать встреч – почти что тридцать ночей! Никогда не забуду их: вечеров, ночей, утр, – сонной яви и бессонных снов – всё сон! – мы с Вами встретились не 1-ого русского января 1921 г., а просто в 1-ый день Руси, когда все были как Вы и как я!
Борис, мы – порода, мы – неистребимы, есть ещё такие: где-нибудь в сибирской тайге второй Борис, где-нибудь у Каспия широкого – вторая Марина.
И все иксы-игреки, Ицки и Лейбы – в пейсах или в островерхих шапках со звёздами – не осилят нас, Русь: Бориса – Марину.
Моё солнышко!
Целую Вашу руку, такую же как мою.
Спасибо Вам, сыночек, за – когда-то – кусок мыла, за – когда-то – кусок хлеба, за – всегда! – любовь! … и за тетрадочки, и за то, как сшивали, и за то, как переписывали Царь Девицу, – и за то, как будили и не будили меня!
Я затоплена и растоплена Вашей лаской!
Вы – как молотом – выбили из моего железного сердца – искры!
До свидания, крещёный волчёк! Мой широкий православный крест над Вами и моё чернокнижное колдовство.
Помните меня! Когда тронется поезд – я буду yлыбаться – знаю себя! И Вы будете улыбаться – знаю Вас! – И вот: улыбка в улыбку – в последнийраз – губы в губы!
И, соединяя все слова в одно: – Борис, спасибо!
Марина.".
"Мне хорошо с Борисом. Он ласков, как старший и как младший. – И мне с ним ДОСТОЙНО. …Аля его обожает…".
Из письма к Борису в день его отъезда.
"Борюшка! – Сыночек мой!
Вы вернётесь! – Вы вернётесь, потому что я не хочу без Вас…
…Борис – Русский богатырь! – Да будет над Вами моё извечное московское благословение. Вы первый богатырь в моём странноприимном дому.
– Люблю Вас. –
Тридцать встреч – почти что тридцать ночей! Никогда не забуду их: вечеров, ночей, утр, – сонной яви и бессонных снов – всё сон! – мы с Вами встретились не 1-ого русского января 1921 г., а просто в 1-ый день Руси, когда все были как Вы и как я!
Борис, мы – порода, мы – неистребимы, есть ещё такие: где-нибудь в сибирской тайге второй Борис, где-нибудь у Каспия широкого – вторая Марина.
И все иксы-игреки, Ицки и Лейбы – в пейсах или в островерхих шапках со звёздами – не осилят нас, Русь: Бориса – Марину.
Моё солнышко!
Целую Вашу руку, такую же как мою.
Спасибо Вам, сыночек, за – когда-то – кусок мыла, за – когда-то – кусок хлеба, за – всегда! – любовь! … и за тетрадочки, и за то, как сшивали, и за то, как переписывали Царь Девицу, – и за то, как будили и не будили меня!
Я затоплена и растоплена Вашей лаской!
Вы – как молотом – выбили из моего железного сердца – искры!
До свидания, крещёный волчёк! Мой широкий православный крест над Вами и моё чернокнижное колдовство.
Помните меня! Когда тронется поезд – я буду yлыбаться – знаю себя! И Вы будете улыбаться – знаю Вас! – И вот: улыбка в улыбку – в последнийраз – губы в губы!
И, соединяя все слова в одно: – Борис, спасибо!
Марина.".
2.
"Сводные тетради", выписка из письма Сергею Михайловичу Волконскому:
"Сижу и внимательно слушаю свою боль… я невинно решила, что Вас жду.
Но слушаю не только боль, ещё молодого красноармейца (коммуниста), с которым дружила до Вашей книги, в котором видела и Советскую Россию и Святую Русь, а теперь вижу, что это просто зазнавшийся дворник, а прогнать не могу. Слушаю дурацкий хамский смех и возгласы, вроде: – “Эх, чорт! Что-то башка не варит!” – и чувствую себя оскорбленной до заледенения, а ничего поделать не могу.".
Запись 14 декабря 1921 года:
"Егорушку из-за встречи с С.М.В. не кончила – пошли Ученик и всё другое. Герой, с которого писала, верней дурак, с которого писала героя – омерзел.".
("Егорушка" – поэма, связанная с образом Бориса, С.М.В. – упомянутый Волконский).
Не стану комментировать. Скажу только, что это не аннигиляция: убеждён в искренности Марины Цветаевой. Две Марины? Безоглядная воспламеняемость (одна) и беспощадный ум (другая). И добавлю, что всё это совершенно непостижимо для моей мужской сущности. Ни такой взлёт обожания, ни такая тотальность разочарования.
Или дело не столько в женщине, сколько в чрезмерности исключительной личности?
P.S.
В воспоминаниях Ариадны Сергеевны, дочери Марины Цветаевой, эта история выглядит несколько иначе. Она пишет, что Борис –
"…герой поэмы сам постучался в двери поэта. В комнату вошёл молоденький красноармеец, по-крестьянски румяный и синеглазый… Мы пили желудёвый кофе с солдатскими сухарями, слушали рассказы о мальчишеских и героических его днях – среди революции и гражданской войны, о беспримерных бедах и победах… Юноша, он любил эту землю… Говоря о земле, он помогал словам ладонями, лепил фразы, как пекарь – хлебы, и обещал этот хлеб нам, всем, сей России, всей земле. Цветаева слушала, задумываясь, любуясь рассказчиком и его грядущими хлебами…"
"…командировка его была недолгой; поэт и герой поэмы вскоре расстались навсегда. Почти пять десятилетий спустя он разыскал меня – совсем седой и всё ещё синеглазый человек, всю жизнь посвятивший земле, агрономом из "глубинки". Он не сказал мне: “Узнаёте?” – слишком много лет прошло для узнавания! – он спросил: “Помните?”
Помнили мы оба".
Опубликованы эти строки в 1981 году, этим объясняется их "идейная" приглаженность и даже сентиментальный налёт. А ведь было о чём – трагическом! – поговорить с бывшим красноармейцем! Советская власть погубила родителей Ариадны Сергеевны и ей самой сломала жизнь тюрьмой и ссылкой. И всё-таки… Кроме правды исторической, кроме правды житейской есть ещё правда поэтическая. Вот она, – она осталась и останется в этих строках из незавершённой поэмы "Егорушка":
Где меж парней нынешних
Столп-возьму-опорушку?
Эх, каб мне, Маринушке,
Да тебя – Егорушку!
За тобой без посвисту –
Вскачь – в снега сибирские!
И пошли бы по свету –
Парни богатырские!
Не видала б горюшка
Русь по день по нынешний –
Каб тебе, Егорушке,
Да меня, Маринушку!
"Сижу и внимательно слушаю свою боль… я невинно решила, что Вас жду.
Но слушаю не только боль, ещё молодого красноармейца (коммуниста), с которым дружила до Вашей книги, в котором видела и Советскую Россию и Святую Русь, а теперь вижу, что это просто зазнавшийся дворник, а прогнать не могу. Слушаю дурацкий хамский смех и возгласы, вроде: – “Эх, чорт! Что-то башка не варит!” – и чувствую себя оскорбленной до заледенения, а ничего поделать не могу.".
Запись 14 декабря 1921 года:
"Егорушку из-за встречи с С.М.В. не кончила – пошли Ученик и всё другое. Герой, с которого писала, верней дурак, с которого писала героя – омерзел.".
("Егорушка" – поэма, связанная с образом Бориса, С.М.В. – упомянутый Волконский).
Не стану комментировать. Скажу только, что это не аннигиляция: убеждён в искренности Марины Цветаевой. Две Марины? Безоглядная воспламеняемость (одна) и беспощадный ум (другая). И добавлю, что всё это совершенно непостижимо для моей мужской сущности. Ни такой взлёт обожания, ни такая тотальность разочарования.
Или дело не столько в женщине, сколько в чрезмерности исключительной личности?
P.S.
В воспоминаниях Ариадны Сергеевны, дочери Марины Цветаевой, эта история выглядит несколько иначе. Она пишет, что Борис –
"…герой поэмы сам постучался в двери поэта. В комнату вошёл молоденький красноармеец, по-крестьянски румяный и синеглазый… Мы пили желудёвый кофе с солдатскими сухарями, слушали рассказы о мальчишеских и героических его днях – среди революции и гражданской войны, о беспримерных бедах и победах… Юноша, он любил эту землю… Говоря о земле, он помогал словам ладонями, лепил фразы, как пекарь – хлебы, и обещал этот хлеб нам, всем, сей России, всей земле. Цветаева слушала, задумываясь, любуясь рассказчиком и его грядущими хлебами…"
"…командировка его была недолгой; поэт и герой поэмы вскоре расстались навсегда. Почти пять десятилетий спустя он разыскал меня – совсем седой и всё ещё синеглазый человек, всю жизнь посвятивший земле, агрономом из "глубинки". Он не сказал мне: “Узнаёте?” – слишком много лет прошло для узнавания! – он спросил: “Помните?”
Помнили мы оба".
Опубликованы эти строки в 1981 году, этим объясняется их "идейная" приглаженность и даже сентиментальный налёт. А ведь было о чём – трагическом! – поговорить с бывшим красноармейцем! Советская власть погубила родителей Ариадны Сергеевны и ей самой сломала жизнь тюрьмой и ссылкой. И всё-таки… Кроме правды исторической, кроме правды житейской есть ещё правда поэтическая. Вот она, – она осталась и останется в этих строках из незавершённой поэмы "Егорушка":
Где меж парней нынешних
Столп-возьму-опорушку?
Эх, каб мне, Маринушке,
Да тебя – Егорушку!
За тобой без посвисту –
Вскачь – в снега сибирские!
И пошли бы по свету –
Парни богатырские!
Не видала б горюшка
Русь по день по нынешний –
Каб тебе, Егорушке,
Да меня, Маринушку!