Тексты, которые приведены ниже, объединяет место их рождения - Фейсбук (далее - ФБ), где они были написаны в качестве реплики диалога, комментария по-разному поводу – это могли быть найденные в сети новости литературы, искусства, посты, связанные с откликами на происходящие в мире события, чьи-то дни рождения, предложения для участия в акциях и прочих игровых ситуациях, включая предложения от самого ФБ. Помещая тексты в альманах, я включаю их в новый режим чтения, который как бы обнуляет предыдущий опыт, и предлагаю другой реестр идентификации – как авторского слова и литературного жанра. Если последнее для читателя здесь обозначается более чётко, то для автора незримым держателем (и подрывателем) текста остаётся всё-таки социальная сеть. И эта «память» сетевого контекста, как мне кажется, не уходит, срабатывая как уровень подразумевания и со-держания (не-)возможного смысла, как в «РПР», где встретились письмо и реальность и сыграли свой параллельный и местами даже парный танец, соединив разные «коды чтения» текста в рамках задания, казалось бы, «общей» языковой игры.
Такой переход текста из одного контекста письма и чтения в другой заставляет задать вопрос, а что «на выходе», стихи ли это (да и «на входе» что было?)? Разве социальная сеть не размывает – и окончательно - границу между художественным и нехудожественным словом? И что заставляет думать, будто перенос текста в другой контекст – книги - эту границу восстанавливает? Не нуждается ли при таком переносе сам текст в дополнительной аранжировке, а то и подробном комментарии с тем, чтобы прежний контекст восстановить? По крайней мере, в некоторых случаях трудно удержаться и не «рассказать историю его написания», которая может оказаться занимательна не менее, а то и более, чем он сам. Но вопрос, зачем и нужно ли это делать, остаётся. Да и что значит, рассказать? Ведь в книге невозможно разместить пост, фотографии или видео, на которые даётся комментарий. И тогда «история» невольно уходит в название как в Cheka Sando - First Meeting. Part IV. Last Conques, «Запятая после седьмого слова», «Кузнечик», «Как сказать правильно», «Биография на ФБ». Известны и текста трансформации, по-видимому, неизбежные, когда он как бы «дописывается» и вбирает в себя «историю своего происхождения», как в тексте «Новый год с Дада». Перенос текста из комментария к посту художника, где содержался призыв возродить Дада-движение и открыть соответствующее кафе, на свою страничку в ФБ не могло удержать всех поясняющих обстоятельств и потребовало уточнения первой сточки, без добавления оной сам комментарий воспринимался бы как только экстравагантный жест для постороннего читателя. Но вопрос остаётся, как такого рода попытки объясняют, что перед нами именно стихи? И на выходе, и на входе?
Сетевое взаимодействие строится на событиях языка более, чем можно предположить. Но когда поэт пишет или размещает свой текст в сети, он предъявляет себя как человек определённой ситуации и позиции. Поэт здесь опознаётся, прежде всего, как держатель нового для себя соглашения подвергнуть свои тексты испытанию чужим словом, которое вовсе не ищет диалога, но способно вывернуть наизнанку всё то, что написано. «Контекст слова-действия», или, назовём это «практикой сетевой коммуникации», когда автор как неустранимую данность своего занятия находит новую систему мобильных устройств сообщения с присущими им режимами чтения и неограниченным числом читателей на устанавливаемых интернет-ресурсах, открывает новую эру и в поэзии.
Границы поэтического задания, а с ним и языка, выстраиваются здесь как-то иначе, не стесняясь более идеей автономии творчества. Не связаны они и с известными институтами признания. Последнее, если и осуществляется, то в реальном времени и месте интернет-контакта. В произвольном и неприготовленном до конца общении, которое предполагает наложение и встречу разных культурных горизонтов и уровней языковой компетенции, а значит, и наращивание опыта обратной связи с самой разнообразной аудиторией, можно попробовать увидеть не только новый источник преодоления консервации языка. (Напоминая поэту его «задачу» по исправлению нанесённых языку «повреждений», о которых волновались ещё дадаисты). Привлекательность сетевого общения для поэта состоит в том, что, включаясь в многостороннюю переписку, он впервые, возможно, открывает для себя то, что я назвала бы «поэзией текста».
Имеет смысл продолжать держать вопрос открытым, что значит для поэта осуществлять здесь языковую игру. До конца пока непонятно, чем она обернётся при той свободе обращения с текстами, которую сегодня обнаруживаем. Эта свобода не может не найти в самой себе не до конца выявляемое пока ограничение. Перенос текста в состав нового сетевого режима письма и чтения и обратно оставляет читателя с голой записью и потребует (это не значит, что требование всегда выполняется) в самой записи предъявления «кода» как бы обратного доступа, маркеры исполнения языка. Запись не может не нести в себе этого «кода», другое дело, что последний не всегда считывается, оставляя текст загадкой, не до конца или не сходу разгадываемой («РПР», «Камень», «Запятая после седьмого слова»). Упрощая примеры, запись может предъявлять маркер сообщества, понятный только его членам, а также иметь «авторское лицо», кодируя в себе и определённый «язык чтения», способ обращения с текстом, направляя его «исполнение» (понятом в самом широком смысле). В этом плане «подразумевание» смысла всегда требует не только конкретного его обналичивания, но и общего опыта (знания способа) его извлечения.
«Общее» опыта не всегда сегодня достижимо, но именно оно отвечает за то, что запись обретает прозрачность, а слово, как и любой другой её маркер, будет стоять лишь там, где поставлено (и не сможет уже иначе). И не потому, что это диктует грамматика известного языка, но потому, что случилась и закрепилась именно (именем известного опыта) такая запись. Она - с её пустотой пробелов, ритмом строк – и есть чаемый лингвистами «индивидуальный язык», равно как и «алфавит», в потенциале «общий», для всех, кто захочет ему обучиться.
Интернет устанавливает свои режимы чтения и способы записи, которые формируют новое «сообщество» читателей и писателей (эти позиции здесь взаимообратимы), что стабилизирует ситуацию, обращая наше внимание на «лицо» текста, находя в открытии и установлении множества таковых установлений меру пресечения пустой болтовни, как и путь конкретного в своём проявлении смысла. Мы читаем тексты, которые как бы ещё только должны стать носителями значения, в этом их «поэзия». Новые «контексты» в качестве «кодов доступа» каким-то образом могут быть интегрированы в текст, поскольку ищут возможности мигрировать вместе с ним при переносе, как в нашем случае, в другой режим чтения, опровергая и одновременно подтверждая тезис «о том, что корень понимания текста в его контексте». Каждый раз мы наблюдаем здесь формирование состава нового, или, по крайней мере, не до конца известного текстового (языкового) сознания.
Сопротивление текста произвольному толкованию, безусловно, не закроет до конца - в рамках принятых, или принимаемых заново конвенций записи и чтения – способность свободного обращения со смыслом. Любое выворачивание смысла наизнанку - непременное условие поиска его будущего исполнения, а значит, и обнаружения шифра текста. Но кто здесь поэт? Тот, кто изобретает новые способы записи как пути общего задания смысла, стремясь быть «понятным» в любом пространстве и времени? Активизация спора между пишущими в рифму или верлибром как условие формирования определённых «общностей» здесь не случайна. Или поэт - тот, кто делает из текста новую загадку? Вопрос открыт, разговор начат. Открывая «поэзию текста», идя навстречу новым условиям жизни, на которые поэт вправе, впрочем, как и любой другой человек, по-разному реагировать, не теряет ли он что-то ещё, что определяло смысл его занятия? Нужно ли так ставить вопрос? А пока ответ созревает, несколько текстов, которые в некоторых случаях (что-то осталось и на свободное чтение) не избежали «общего знаменателя» - своего комментария, которым, при желании, можно ведь и пренебречь.