Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Александр УЛАНОВ



РОБЕРТО КУСТЕРЛЕ


Крабу уютно на груди, девушка украшена крабом, оба остаются собой. Платье из сверкания рыб, осьминоги чашами лифа. Ожерелье из рыб живое – не живёт ли так же любое другое ожерелье? Но рыбы в ожерелье гибнут – как всякий остановленный предмет, как ожерелье, в котором видят только ожерелье и ничего иного. Серьги из цветов – жемчужина ягоды в серебре листьев – в шкатулку не положить, но тем более отвечают они неповторимости момента, когда их надели.
Есть ли смысл фотографировать предмет, если это одновременно не фотография мысли? Тем более, что мысль мало что может без предмета. Предмета в его необычности, в дистанции до него, позволяющей ему жить, меняться. Фотография – один из способов думать предметами. А мысль – часто критика.
Стать глиной, способной принять новый облик. Намерение копится внутри, материал уже готов. Удивление превращению. Так человек оглядывается с удивлением, куда он попал, хотя шёл, выдерживая это направление, только не знал, что там окажется. Привыкать к тому, что мы считали невероятным. Камень плачет рыбами. Но ракушка, осьминог, лист оттеняют красоту тела не менее, чем одежда.
Стать губчатым коралловым рифом, в который вмурованы ракушки. Но как иначе быть матерью жемчуга? Блики света под водой тоже становятся прожилками камня. Тело переходит в обломок скульптуры – но продолжает жить и этот обломок, в том числе и тем, что живут ракушки на нем. И все эти ракушки обитают в литорали. Тело в месте постоянных приливов и отливов. Не отличить, где оно переходит в изъеденный морскими червями камень. Где ещё голова, а где уже птица или раковина. Голова превращается чаще всего, самое подвижное, остальное пытается угнаться. Соревнуясь в медленности – превращение не внезапно, а постепенно (таково же и разрушение). В тишине отдельных движений.
Принимать превращения спокойно. Фигура с андрогинным бесстрастным лицом (напоминающим уставшую птицу – такие лица были у Клод Каон), безволосой головой и женской грудью, кажется, что та выросла на теле примерно таким же образом, как листья (и порой не на предполагаемом месте, а где-то значительно ниже). Глаза часто закрыты. Превращение внутри, и требует внимания там.
Человек не отделился от природы. Он растёт – как дерево. Косички – колосья. Почему бы не появиться листьям вместо причёсанных волос? они прикроют голову не хуже. Раковина – хорошая замена черепа, мозгу удобно в её перламутре, как раку-отшельнику. Жилы огромного листа на спине напоминают о примерно таких же чуть дальше, под кожей. Человек – дерево нервов, дерево сосудов. Кожа – оболочка ветвей, порой они прорываются наружу и дают пристанище птицам и зверям. Вместо завитков волос ягоды, по таким кудрям рукой провести – как соковыжималку на темя опрокинуть. Но почему бы человеку не плодоносить ягодами?
Многосторонность всего. Исчезновение лица в листьях – «головы кочан», но и помощь растения, прячущего то, что человек не хотел бы показать. Блеск рыб заслоняет глаза или заменяет глаза? Не понять, откуда иглы на голове – слипшиеся от грязи волосы, какое-то пристроившееся растение, или человек стал прорастать иглами сам. Отвернуться – значит прорасти иглами? И не следует же цветок чертополоха пучку волос, бабочка – венецианской маске? Камень подражает мягкости подушки – или каменному человеку, и подкладывать под голову каменную? Каменной маске – каменный глаз? Впрочем, язык не менее двусмыслен. Человек оставляет отпечаток: выходит из него и создаёт его.
Змея помогает слышать запах. Но осьминогу не заменить голову – лишь погрузить её. Человек даёт пространство. На голове могут завести соты пчёлы или свить гнездо камень. Но не слишком ли удобно устроилась там хищная птица? Встреча мужчин возможна через иное – через женщину между ними? Но не сведётся ли при этом иное только к женщине в её отличии от мужчины?
Открытие превращения, но одновременно и его кошмар – в неживое или нечеловеческое. Превращение человека в глиняного идола, украшенного тем, что попалось под руку близким к природе дикарям? Слишком видно, насколько неповоротлива и лишена тепла эта близость.
Камень передаёт человеку прожилки и пятна. Прививка терпения, стойкости. Может быть, эти линии – прообраз письма, которое тоже хранит. Но камень передаёт и падение. И остановку. Избыток спокойствия. Равновесие – это рот, заткнутый камнем.
Каменное объятие может быть только разъедено волнами и камнеточцами, но не разорвано. Но и вина будет вечно сгорбливать плечи.
Стоит ли одно сохранение другого? Защитник сросся с защищаемым – уничтожив его и свою свободу. Окаменение заражает обнимающие живые ладони, пятна с камня переходят на них. Застывание незастывающего. Укус удовольствия будет длиться всю жизнь камня. Руки так и останутся подняты в танце. Соблазн окаменения, остановки в желанный момент. Окаменение ритуалов, хватающих когтистыми лапами за плечи. Камень может лишь разрушаться. Надёжность и слабость прочности. Даже бликам всегда меняющейся воды с этим ничего не поделать, она только волнуется рядом. Окаменевший становится неотличим от того, что он несёт – голова это или корзина. Окаменев, книга становится камнем на шее.
Окаменение – попытка быть в союзе не с иным, а лишь с собственным порождением. Но ветви – расти в сторону, а не врастать обратно в ствол. Обрастание ракушками и начинается от точки соприкосновения, избежать этого – только её меняя?
Дерево отторгает человека сильнее камня, потому что у него больше своей жизни. Человеку объединиться разве что с пнём. Тем более невозможно объединение через лес с другим человеком. Лишь выкручивать себя, врастать в землю через гнилую труху, покрываясь грибами и плющом. Отказ от себя. Последний поцелуй перед исчезновением.
Влюблённый в себя Нарцисс не над ручьем в кущах, а над лужей в пустыне. Рыба ничего не скажет плывущему на черепе. Уподобиться ей – присоединиться к молчанию. У совершенного камня голова и ноги внутри. Держаться корней – значит соединиться с почвой и не сдвинуться. Отказ не летает, у него сухие ветви вместо крыльев. Уверенность в камне – уверенность в опоре. Достаточно, чтобы идти – мало, чтобы лететь. На пустоте берега пустота скелета крыла. Слишком легко дышать огнём на сухие корни.
Но и память – древняя статуя древнего, лежащая в глубине и обрастающая следами новой жизни моллюсков и губок. Каменный динозавр, у которого медленно отъедают хвост? Гулять со скелетом собаки, остаться только с шорохом пустых стручков акации в руках? Скульптура – во многом надгробие. Спящий в цветах. Каменное желание возвращения к прежнему – тоже каменное, живое – иное, не прежнее. Человек всегда покрыт корой засохшего, ставшего. Защита и одновременно скорлупа, которую снова и снова взламывать изнутри. Человек не гладок. Слушать – значит быть готовым к прыжку навстречу или от.
Может быть, человек дает камню глаза. И волнение. Отталкиваясь с такой силой, что на камне остаётся отпечаток. Полёт заканчивается, когда улетают перья, начиная собственный полёт. Объятие ведёт к окаменению или одеревенению, если оно само по себе, а не чьё-то. Человек не отделён от природы, если открыт и не отделён от себя. И давит на камень, находясь под ношей своего камня.
Солёная вода не имеет синтеза с пресной. Чёрное тянется к белому, белое к чёрному, не растворяясь в сером. Люди объединены мгновенным узором, покрывшим их – как осенняя листва объединяет лежащие ветви и камни. Но если люди и касаются человеческими лицами – их другие, дикие, головы смотрят врозь.
Даже пришедший к источнику остаётся в потрескавшихся глиняных ладонях пустыни. Но всякий рост – на выжженной земле. И её трещины – тоже источник письма. Сшивать эти трещины – безнадёжное дело. Но из него приходит будущее. Если Сизиф несёт хворост, его труд не бесполезен. Всякий собирающий – браконьер, идущий против закона рассеивания. С иронией над гладкостью неудач. Сворачивающиеся в сон фотографии, из которых можно пить. Спящие лица и тела у горла кувшина. Птицы, сев на прутья, превращают их в локатор.
Миф – не обязательно объяснение. Миф – встречи и метаморфозы (Овидий пишет о них – и о любви). Метемпсихоз – переселение душ, метембиоз – переселение жизней (потому что души недостаточно). Тень очень прочна, выдерживает большой груз. Ночь перемешивает части тел. Рядом с землёй миллионов скульптур, накопившихся за почти три тысячи лет. Рядом с Адриатикой, самым средиземным в Средиземном, и печаль Венеции в конце. Человек просыпается из себя, из тяжести своего сна – переставая быть камнем. Он различен, и на нём кусочек иного времени. Пробуждение – тоже превращение. Лежать в воде камня. Гибкое пламя движений в сухой коре. Может быть, кожа жива тогда, когда её целуют люди – или улитки. Или осьминог своими присосками – человеку не по силам целовать сразу во многих местах.