Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Юрий ПОЛЯКОВ


По ту сторону вдохновения


В мае в издательстве "АСТ" выходит в свет новая книга Юрия Полякова "По ту сторону вдохновения". Сам автор относит её к редкому жанру "мемуарной публицистики". Предлагаем вниманию читателей фрагмент эссе "Как я построил "Демгородок".


Шабаш непослушания

Сегодня, спустя четверть века после обвала Советского Союза, мне трудно даже передать отчаяние, охватившее мою душу при виде происходившего. Великая страна, Родина, держава, огромное, местами обветшалое, где-то торопливо и невпопад нагромождённое, но в целом величественное и устойчивое историческое со-оружение, пережившее самую страшную за всю историю войну, дрогнуло, качнулось и осело, превращаясь в пыль, подобно старому небоскрёбу, в самые уязвимые точки которого по всем правилам взрывотехники заложили заряды. Бу-ух – и груда щебня. Толпящиеся вокруг зеваки, журналисты, международная публика щёлкают вспышками, цокают языками, восклицают "вау!", весело обсуждая геополитическую сенсацию. Мол, ещё вчера, казалось, не обойти, не объехать эту громадину, а теперь осталось лишь убрать мусор.
Отречение жалкого Горбачёва и триумф хмельного, надувшегося, как индюк, Ельцина, – всё это, показанное по телевизору, вызывало отчаяние и тоску. Вокруг нового начальника обкромсанной по краям страны суетились непонятные люди. В телевизор набилось, на удивление, много радостных соплеменников, как будто шёл бесконечный репортаж с весёлого национального праздника. Любой разговор они обязательно сворачивали на свою тематику, вызывая раздражение у всех, кому не повезло с "пятым пунктом". Даже меня, воспитанного в духе непререкаемого советского интернационализма, переходящего в родовое бесчувствие, это злило и озадачивало. Известный советский критик Михаил Синельников, с которым я дружил, кипел: "Не понимаю! Такое впечатление, что им поручили разжечь антисемитизм в стране!" Вскоре Михаил Хананович умер, убитый происходящим.
Когда в Кремле спустили флаг СССР, я напился.
Страна превратилась в огромную кунсткамеру, уродцы, сидевшие при советской власти в спирту, повыскакивали из банок и устроили шабаш непослушания. Телевизор без конца являл нам Егора Гайдара, он, закатывая поросячьи глазки, хрюкал что-то про умный рынок и про удочку, которую реформаторы дадут народу вместо рыбы. На прилавках было шаром покати, с витрин исчезли даже пыльные пирамиды банок с несъедобным "Завтраком туриста". За водку бились в очередях насмерть. Сизый дымок всенародного самогоноварения подёрнул Отечество. А вот удочкой, точнее, навороченным спиннингом, стала Останкинская башня, с её помощью в мутное море перемен забрасывались пустые блёсны, и за ними гонялось сбитое с толку народонаселение.
По ТВ показывали правительство "молодых реформаторов". У некоторых в глазах ещё стоял испуг валютного спекулянта, взятого возле "Метрополя" за перекупку долларов у интуристов. Парни, кажется, до конца не поняли, что на самом деле победили и вся страна в их жадных неумелых руках. Во власть полезли странные типы вроде кучерявого эмигрантского вьюноши Бревнова. Он, кажется, учился вместе с кем-то из реформаторов в одной спецшколе и вдруг возглавил "Газпром" или "Роснефть" – не помню точно. Помню лишь: когда теледиктор назвал его зарплату, моя жена резала хлеб и чуть не отхватила себе ножом палец. Жил Бревнов в Нью-Йорке, летая на рабочую пятидневку в Москву особым самолётом. Следом за ним на другом казённом лайнере следовала его тёща: она просыпалась позже. Похмельному гаранту наябедничали, что личный самолёт есть не только у президента, случился скандал, и Бревнов с тёщей исчезли. Сколько таких бревновых, озолотившихся на обломках страны, вернулись потом в свои манхэттены и палестины, никто не знает...
Постоянно с какими-то вздорными идеями возникали в эфире Лившиц, Чубайс, Авен, Бурбулис, Шахрай, Немцов, Борис Фёдоров, Гавриил Попов, Починок, Сосковец и Носовец, а также Станкевич, похожий на увеличенного в человеческий рост целлулоидного Кена – друга куклы Барби. Все они были, по сути, персонажами комическими, если бы не жуткий результат их косорукой деловитости. Страну растаскивали, как горящий склад дефицитов, – жуткий сюжет, напророченный Распутиным в повести "Пожар". Если когда-нибудь решат подсчитать, сколько в те годы всего спёрли и сплавили за рубеж, к аудиторам надо бы приставить психиатров, иначе счетоводы просто спятят от масштабов украденного.
Всех реформаторов объединяло общее хитрованское выражение лиц, словно они знали про нас всех что-то очень забавное, но пока ещё не говорили вслух. Замелькало вороватое словечко "ваучер". Министр обороны почему-то тоже всегда ухмылялся, и офицеры, которых тысячами гнали из армии, звали его "человек, который смеётся". Иногда транслировали по телевизору мстительную физиономию Руслана Хасбулатова, председателя Верховного Совета, решившего, кажется, поквитаться за все обиды чеченского, а заодно и ингушского народов. От занудных лекторских интонаций Имрановича хотелось впасть в летаргический сон. Зато кипели депутаты, сообразившие, что они натворили, поддержав роспуск СССР. Задиристо крутил бретёрские усы вице-президент Руцкой, грозя открыть свои чемоданы с компроматом на младореформаторов. Так и не открыл: украли. Олигархов словно специально подбирали по фамилиям: Гусинский, Смоленский, Березовский, Ходорковский... Огонёк неприязни к оборотистым инородцам загорался в обиженных сердцах, к тому же нувориши вели себя с комиссарской развязностью и нэпманской кичливостью, выставляя напоказ своё внезапное богатство.
В Доме правительства целый этаж отдали американским консультантам, помогавшим нам проводить реформы. Как нарочно, постоянно показывали по ТВ мрачного низколобого генерала Стерлигова. С людоедским блеском в глазах он грозил вскоре покончить с антинародным и антинациональным режимом. Интересно, сколько ему за это платили? Эфир заполонили проповедники самых затейливых сект, а также колдуны и знахарки, на расстоянии лечившие народ мановением рук. Ельцин, пугая граждан тяжёлым набрякшим лицом, обещал, если что не так, лечь на рельсы. Но верили ему только те, кто страдал провалами в памяти. На Северном Кавказе начали грабить пассажирские и товарные поезда. С помощью фальшивых авизо туда уходили огромные средства, потраченные потом "повстанцами" на войну с "федералами", именно так именовало сражавшиеся стороны российское телевидение. Говоруны в эфире откровенно веселились, разительно отличаясь развязностью от похоронной степенности советских дикторов. Сначала это забавляло, но бесконечные шуточки, приколы, хохмы, перемигивания вскоре осточертели, и я бы дорого дал, чтобы услышать державный бас Балашова, читающего доклад генсека.
Мои друзья-журналисты, ещё недавно бившиеся за свободу слова, менялись на глазах. В 1988 году я летал в Америку на встречу "Восходящих лидеров". В делегацию тогда включили всех "взглядовцев" во главе с Владом Листьевым. В самолёте во время долгого пути мы выпивали, спорили, обсуждали новости. Они были очень горды тем, что, несмотря на запрет Горбачёва, пустили в эфир сюжет про Шеварднадзе. Тот, объявив о возможности фашистского переворота в стране, пригрозил отставкой. Не знаю, где уж он нашёл у нас фашистов? Впрочем, красно-коричневой угрозой тогда все пугали друг друга, как в пионерском лагере мы стращали сами себя сказкой про гроб на колёсиках. Все политики не дружат с правдой, но Шеварднадзе был уникальным, эпическим интриганом и лжецом, что потом и подтвердил, став президентом Грузии. Я тогда ответил "взглядовцам", мол, бывают ситуации, о которых в эфире надо рассказывать осторожно, иногда и умалчивать в интересах самого же общества. Они набросились на меня с хмельной принципиальностью:
– Ты понимаешь, что сказал?! Да если нас заставят хоть на йоту поступиться правдой, мы швырнём заявление об уходе! Мы пришли в эфир ради правды! А ты хочешь цензуры?
– Я не хочу, чтобы с помощью телевидения разрушали страну!
– А мы, значит, разрушаем?!
В общем, поссорились. Прошло четыре года. Меня после большого перерыва снова позвали во "Взгляд". Там я и вывалил в эфир всё: про развал СССР, про ураганное обнищание, про бессовестных нуворишей, про новое очернение русской истории в духе пресловутого академика Покровского. Его имя, если кто забыл, почти 10 лет носил Московский государственный университет, потом, слава богу, одумались и вспомнили про Ломоносова. Листьев слушал меня с какой-то ветхозаветной грустью, но не перебивал, лишь тонко улыбался, когда я горячился, разоблачая антинародный курс Ельцина. Отговорив своё в эфире, я отправился к знакомым девушкам в редакцию "До и после полуночи" и вышел из телецентра часа через три. Долго бродил, разыскивая брошенный в спешке на обширной стоянке мой тёмно-синий "Москвич-2141", которым страшно гордился. Потом я понял, почему не сразу нашёл свою гордость: её загородил огромный никелированный джип. Такой и сейчас-то мало кому доступен, а тогда внедорожник производил впечатление инопланетного средства передвижения.
У джипа стоял Листьев. Увидав меня, он немного смутился, потом спросил:
– Как тебе тачка?
– Фантастика!
– На ней даже по болоту ездить можно.
– А как тебе моё выступление?
– Молодец. Ты знаешь, что мы теперь в записи выходим?
– Не-ет...
– Теперь так... Ну давай, не забывай нас!
Мы разъехались. Все мои филиппики против антинародного режима, конечно, вырезали. Во "Взгляд" меня больше не приглашали. А Влада вскоре убили. Из-за денег.
Тем временем пенсия в переводе на доллары составила что-то около пяти баксов, дикая инфляция сожрала всё, отложенное на чёрный день. Даже мне, по прежним меркам хорошо зарабатывавшему писателю, трудно было сводить концы с концами. Жена начала "челночить". Но тут молодой нефтяник Валерий Белоусов, возмущённый происходящим в стране, решил издавать оппозиционную газету "Гражданин России" и пригласил меня в сотрудники. Платил он в месяц сто долларов, и я чувствовал себя богатым, даже немного стеснялся своей обеспеченности, ведь по помойкам рылись пенсионеры и ветераны. Впрочем, для сравнения: Сорос платил сотрудникам либеральных изданий вроде журнала "Знамя" жалованье от тысячи долларов в месяц, сумма в ту пору невообразимая. Понятно, почему эта общечеловеческая ватага сегодня вспоминает 1990-е как золотой век. Ещё бы!

"Там человек сгорел!"

Примерно тогда же мне вдруг позвонил Сергей Станкевич. С ним я познакомился в той же поездке в Чикаго на встрече "Восходящих лидеров": я был секретарём комитета ВЛКСМ Союза писателей, а он, кажется, секретарём комитета ВЛКСМ Института общей истории АН СССР. По возвращении из США Станкевич вдруг стал одним из руководителей Народного фронта, потом вице-мэром Москвы, затем советником президента. У меня сложилось такое впечатление, что колониальную администрацию и компрадорскую буржуазию стали готовить загодя, до того, как развалился СССР. Встреча "Восходящих лидеров" была чем-то вроде смотрин. К нашей группе писателей американцы прикрепили даму по имени Наташа с хорошим русским языком и с ещё лучшей выправкой. После моего выступления на круглом столе она потеряла ко мне всякий интерес…
Позвонив, Станкевич предложил встретиться для серьёзного разговора в спортклубе у метро "Октябрьская", рядом с французским посольством. Прежде там был оздоровительный центр, выстроенный на излёте советской власти каким-то богатым оборонным заводом. Но центр приватизировали и переоборудовали, превратив в то, что теперь называется SPA. На фронтоне ещё виднелась аббревиатура завода-изготовителя, полуприкрытая ярким названием вроде "Sunny beach". Я долго ждал на ступеньках, продуваемый зимним ветром, пока не подъехал чёрный "мерседес" в сопровождении джипа охраны. Из машины устало вылез Станкевич в длинном кашемировом пальто песочного – по тогдашней моде – цвета.
– Извини, президент задержал... – хмуря государственные брови, сообщил он.
С мороза мы вошли в клуб, там зеленели пальмы и хищно цвели орхидеи. Не помню насчёт колибри, но зато юные девы в коротких, вроде туник, халатиках порхали во всех направлениях. Кресла, столики, шторы – всё укладывалось в ныне забытое советское слово "фирма" с ударением на последнем слоге. Когда в СССР снимали кино про зарубежную жизнь, даже совместными усилиями бутафоров "Мосфильма", "Ленфильма" и студии имени Довженко не удавалось воссоздать атмосферу и обстановку этого капиталистического комфорта. А тут – на тебе! Станкевич у стойки предъявил свою золотую членскую карточку, а за меня, как за гостя, заплатил пятьдесят долларов одной бумажкой. Моё сердце сжалось от классового недоумения.
– Энергетические коктейли пить будете? – спросила девушка с нежно-предупредительной улыбкой, неизвестно откуда взявшейся в нашей стране, которая ещё недавно славилась тотальным хамством в сфере обслуживания.
– Будем, – кивнул Станкевич и отдал ещё полсотни баксов.
Сердце моё заболело от классовой обиды. Напомню: сто долларов в месяц я получал в "Гражданине России", считая себя богачом в сравнении с резко обнищавшими писателями-патриотами. Не заметив моей оторопи, он повёл меня в раздевалку. Я глянул на Станкевича, облачившегося в радужный адидасовский комплект и кроссовки стерильной белизны, и почувствовал себя в советском "тренике" крестьянским ходоком, забредшим в высший свет. Мы уселись на велотренажёры с дисплеями и стали накручивать километры, оставаясь на месте. Станкевич рассказывал мне о сложном политическом моменте, о назревающем конфликте между президентом и Верховным Советом. Он задумал выпускать газету "Ступени", у него имелись свои виды на будущее России, но ему нужен был главный редактор с именем, чтобы раскрутить новое издание. Из его осторожного рассказа стало ясно: амбиции бывшего комсорга простираются много дальше должности советника президента. Девушка в тунике грациозно принесла высокие стаканы с энергетическим коктейлем, очень похожим на обыкновенный яблочный мусс, который давали нам в детском саду.
– Если ситуация в этой стране будет и дальше развиваться так, как сейчас, надо сваливать... – задумчиво молвил Станкевич, хлебнув чудо-напитка.
Я чуть не рухнул с велотренажёра. Один из тех, кто затевал в стране бучу, приведшую к развалу и одичанию, один из тех, кто обещал, убрав от власти коммунистов, превратить страну в цветущий сад наподобие спортивно-оздоровительного клуба, один из тех, кто сулил рыночное изобилие, теперь собирался сваливать из "этой страны", не оправдавшей его доверия. А Станкевич уже говорил о саботаже со стороны старых кадров и вероятности введения в России диктатуры во благо демократии. М-да, изнасилование как способ полового просвещения – это вполне в духе российских либералов...
Накрутив положенное количество километров, мы поплавали в бассейне, потом он предложил позагорать и повёл меня в солярий, где стояли "вафельницы", похожие на капсулы для межгалактического сна из фильмов Стенли Кубрика. Одна "вафельница" медленно открылась, и оттуда вылез, позёвывая, узнаваемый член межрегиональной группы, водивший шахтёров стучать касками на Горбатом мосту у Белого дома.
– Эге, – подумалось мне. – Шахтёры теперь о лаву головами стучат, а этот в "Sunny beach" загорает".
– Чуть не заснул – так хорошо! – улыбнулся он, потягиваясь.
Если бы горняки увидели его здесь в таком виде, то прикончили бы на месте отбойными молотками.
Станкевич улёгся в "вафельницу". Я же не рискнул, с детства опасаясь замкнутого пространства. Мне захотелось выпить пива – от впечатлений и энергетического коктейля во рту пересохло, но, заглянув в меню и увидев, сколько стоит кружка, я ограничился водой из-под крана. Потом я снова плавал в голубом бассейне, размышляя, что, вероятно, обещанный после реформ скачок уровня жизни населения не может произойти сразу, сначала возникнут оазисы благополучия среди разрухи вроде этого клуба, потом европейские стандарты ползучим счастьем распространятся по всей державе, и граждане насладятся комфортным изобилием. Но тогда чем этот путь отличается от того, которым пошли в своё время коммунисты с их распределителями и закрытыми санаториями? Они тоже сулили народу неуклонное удовлетворение растущих потребностей, даже частично выполнили обещания. Вот и этот оздоровительный центр завод построил для работяг... Рассекавший воду в другом конце бассейна волосатый пузан, едва державшийся на плаву из-за золотой якорной цепи на жирной шее, вяло махнул рукой, и девушка в тунике метнулась к нему с энергетическим коктейлем.
Вдруг на кафельном берегу я заметил нервозную суету, заметался испуганный персонал, люди в белых халатах побежали в солярий с криками:
– Сгорел... Человек сгорел... Какой ужас!
– А вы куда смотрели?
– "Там человек сгорел!" – вспомнил я строчку из Фета и увидел, как врачи ведут под руки шатающегося Станкевича.
На фоне докторских халатов его обгоревшее тело напоминало кусок свежей, не успевшей заветриться говядины. На малиновом лице страдали огромные, белые от ужаса глаза, лохматые пшеничные брови стояли дыбом.
– Сергей! – позвал я из воды.
Он в ответ лишь плеснул детской ладошкой, прощаясь навсегда. Впрочем, ничего страшного с ним не случилось, ожог оказался не опасным. Кто ж не сгорал на море в первый день пляжной дремоты? Кошмар с ним произошёл потом, когда его обвинили во взятке, и Станкевич на десять лет скрылся в Польше, оказавшись вдруг этническим ляхом, чьи предки были сосланы в Сибирь за участие в восстании против царя. Всё-таки склонность к бузотёрству передаётся по наследству. Потом он вернулся, но на былой уровень вскарабкаться не сумел. На самом деле, думаю, его покарали за двурушническую позицию в конфликте Ельцина с Верховным Советом. Станкевич, как и положено, держал яйца в разных корзинах, в результате остался без яиц. Его нынешние выступления на телевидении напоминают мне пение политического кастрата.
Я оделся и постарался незаметно проскочить мимо рецепции, опасаясь, как бы с меня не стребовали деньги за какую-нибудь нечаянную услугу, потреблённую по неведению, а зелёных полусотен в моих карманах не было. Выйдя из оазиса будущего благоденствия, я поехал домой. Москва после 1991-го как-то сразу обветшала и замусорилась. Улица Горького, снова став Тверской, превратилась от Красной площади до Белорусского вокзала в бесконечные торговые ряды, точнее, в барахолку. На ящиках и коробках лежало всё, что можно продать: от сушёных грибов до собрания сочинений Сервантеса. Тогдашний мэр Гавриил Попов, похожий на крота, говорил, что рынок начинается с барахолки. Росли никем не убираемые помойки, крысы бегали почти беззаботно, как кошки. На задах дорогих ресторанов вроде "Метрополя" можно было увидеть кучи выеденных устричных раковин, которые страшно воняли…