В нашем бардаке тотальном
Быть веселым неуместно —
Остается быть печальным,
Что печально, если честно.

Шары из радуги над лысой
Башкой напрасно рвутся в даль.
Ему расстаться с долей львиной
Шаров роскошных просто жаль.
                        Он маг в душе и обыватель,
                        Когда по внешнему судить.
                        Смешной… довольно бедный, кстати,
                        Не знающий, как надо жить.
Шары из радуги — цветные
Легко качаются над ним.
Кругом палатки расписные
И шум, и сигаретный дым.
                        Идут родители и дети
                        И покупают те шары —
                        Их теребит тихонько ветер
                        В пределе ласковой игры.
Вот синих больше не осталось,
И скоро белые — тю-тю.
В душе уже остатком — жалость.
— Мам, сарик зелтый я хотю!
                        И покупают, покупают.
                        И к сумеркам подходит день.
                        А люди счастливы бывают
                        Лишь в отдалении от дел.
И он глядит на тех и этих,
Теряя больше, чем хотел,
И сам как будто не заметил,
Насколько за день постарел.

На оставшийся гривенник жизни
Счастья много ли купишь, дружок?
Половить бы плотвицы на Жиздре,
Водки сделавши жгучий глоток.
Или парком осенним, вбирая
Впечатленья, в последний разок
Прогуляться, в нем образы рая
Прозревая — который высок.
Ныне лето. Ночь рушила шквалом
Тополя во дворе, тяжелы.
На машины упали — завалом
Оскорбивши хозяев, стволы.
И пилили частями, тащили…
На площадке спортивной листва.
Холодеют июльские были.
Свет сереет. Стареет Москва.
На оставшийся гривенник жизни
Помечтай, просто глядя в окно,
Вспоминая июльские ливни,
И как ночью роскошно темно.

Начинка толщи вод —
Кораллы, рыбы,
Моллюски, их изгибы,
Актиния цветет.
Сады, костры, огни —
Все выпукло и немо.
А эти хризантемы —
Что под водой они
Забыли — тут?
Сиреневые кольца
С присосками растут.
Охоты всякой польза
Понятна, правда, спрут?
Подводный мох. И риф
Коралловый белеет,
Приемля стайку рыб
Бесстрастно — как умеет.
Мир совершенный — ты ль
Предстал на самом деле?
Понятна еле-еле
Сияющая быль,
Что много краше грез,
Цветастей радуг.
Растенья вроде пагод,
Ежи, мерцанье звезд.
Зияющая щель,
Края даны неровно.
Нет под водой углов, но
Все плавно. Мель?
Обман скалы? Она
Мощней церковной догмы.
А может, форма сна
И нарушенье нормы
Подводный тот
Мир тишины цветастой?
Нет, сам собой живет,
И, с космосом согласный,
Едва ли он зовет
Участвовать в подобной,
Весьма подробной
Чудесной жизни нас —
Достаточно опасных.
Мерцает чей-то глаз
Из дебрей нежно-красных.

Пальцы сумерек веранду тронут,
Скарб ее ощупают слегка.
Розы смотрят, постигая то вот,
Чем людская жизнь полна. Рука
Держит шланг, вода же — еле-еле.
— Санька, посильнее дай напор!
Мишка рвет укроп. Истома в теле.
Зелень заполняет каждый взор.

— Где накрыть? — На воздухе, Тамара!
Вилки, ложки, пыльная бутыль.
— Ну, скорей! Котлеты с пыла с жара.
Жестяная ванна. Ты ли, ты ль
В домике была когда-то? Ныне
На участке. Моют руки в ней.
Стол как сочетанье пестрых линий.
Помидоры огурцов нежней.

Лук, чеснок, укроп, редис отменный,
От картошки — беловатый пар.
Дачной очарованы вселенной
Все — и мал и стар. Дед очень стар.
Во главе стола сидит и стопку
Держит  крепко. — Ну, Виталий, блеск!
— Самогону предпочту я водку.
А вокруг  — садовый пышный лес.

Тут шесть соток. Яблони и сливы,
Груши и малинник. — Эдуард,
Заходи скорей! — И перспективы
Выпивки легко дают азарт.
И цикадный хор наполнит воздух.
За столом сидят шесть человек.
Дан людской разнообразно возраст.
Мерно завершается четверг.

Дачное житье. Ржавеет лейка,
И стоит под вишнями бильярд.
А под кленом — синяя скамейка.
— Том, а сколько это будет — ярд?
Жизнь густа. Садовые работы
Вечер завершит — такая власть.
Жизнь дарует образы свободы —
Дышит ею летний дачный пласт.

Пытошная камера пиита —
Скалится хорей, смеется ямб.
Озаренья — много ярче ламп —
Редкие, как ярая молитва.

Сквер у Склифа, где лежал — одна
Из дорожек прямо к телу морга.
Свет в окошках синеват — для мозга
Матерьял, чья сущность холодна.

Холоднее морга часто мозг,
А порою — будто куст горящий.
Я не ведал жизни настоящей,
Ибо вечно к звездам строил мост.

"Я" ассоциировать свое
С телом — заурядная ошибка.
Строчка, разогнавшаяся шибко,
Нечто непонятное поет.

Морг. Тела хранятся. И тела,
Что теперь обслуживают мертвых.
Место — поминальный зал — из черных.
Скорбные звучат колокола.

Скорбные колокола звучат
По поэту или инженеру,
Иль бомжу, покинувшему сферу
Бытия, похожего на ад.

Бытия, в каком порою рай
Нежностью малиновой играет.
Шарики чернеющего грая
Рифмами поэт оперить рад.

Пытошная камера, пиит,
Все-таки просвеченная солнцем:
На салазках малышок смеется,
Отрицая смерти колорит.

Я маленькая птичка,
Я тоже жить хочу.
Подкормите привычно —
Я в небо полечу.

Ах, небо грандиозно,
Там пиршество чудес!
И облачные гнезда,
И светом соткан лес.

Я маленькая птичка,
Поэту я сестра.
Он пишет преотлично
О торжестве добра.

Иллюзии? Конечно.
Но, бедный, воспарит.
Волшебное колечко
Вон в облаках блестит.

Я птичка просто, люди,
Но он же, он — поэт.
И безразличьем люто
Его казните. Бред!

За что? За песни, или
Желание летать?
Ах, небеса вместили
То, что вам не узнать.

Вам — сытость, косность яви
И больше ничего.
Поэта вы не вправе
Судить, убив его.

Раскроет крылья птица Рух —
Тень ляжет на сады златые
Великолепной Византии,
Что разбивались тыщей рук.

Слоями воздух всколыхнув,
Полет свой замедляет птица,
Вниз обратив гигантский клюв,
Коснуться купола стремится.

Софии купол свешен со
Небес, а цепи золотые.
История сбирает все
В хранилища свои благие.

А птица Рух стремит полет
Из аравийского предела,
Где халифата зреет плод,
Чье полнят соки смысла тело.

Великолепна птица Рух,
Соединяющая время,
Чтоб возвеличить всякий дух,
Чья немощь — из явлений вредных.

Стихи гуляют в интернете —
Как будто виртуальный ветер,
Клочки бумаг твоих подъяв,
Швыряет их то так, то этак,
Но улетает — напоследок
Хвостом задевши книжный шкаф:
Стих от стиха родиться может,
Из шара боли; или Моцарт,
Звуча, подарит новый стих.
Стихи гуляют в интернете.
Их забываешь — хоть в ответе
Своей душою ты за них.

Искры разлетятся от костра —
Рыжая симфония в ночи
Сколь ясна, настолько же остра —
Звукопись ее, герой, учи.
Искры золотые, как скрижаль,
На которой истины для нас
Точно начертала вертикаль.
Откололись искры, свет погас.
Мы скрижаль разбили — поводырь
Ныне хромоногая мораль.
Искрам золотым открыта ширь,
А для нас закрыта вертикаль.
Так, слепые Брейгеля идут.
Кто им подает? Ответа нет.
Тянущийся в никуда маршрут —
Скорбный, что кладбищенский, сюжет.
…брызги в детстве, мальчиком любил —
Жидкий летний озера хрусталь,
Что весьма богат на брызги был.
Озеро — всегда горизонталь.
Брызги — искры: общее тут есть.
Толстое и косное приняв
Альфой, забывают люди весть,
Исказив души своей состав.
Искры золотые от костра
Сутью света пусть в уме живут.
Ибо боль от суета остра,
Пусть костры судьбы ее сожгут.

Чтобы в душу лебеди летели,
Чтобы пели в оной соловьи.
Чтобы никогда не постарели
Строфы своеродные мои.
Для чего я жил — известно Богу,
Также — для чего еще живу.
Но не знаю — совершил дорогу
Я свою насколько наяву.

Снег выпал ночью — белый-белый,
Такой великолепный снег.
И ты, от счастья очумелый,
Седобородый человек,
Глядишь, как маленький мальчишка,
На белизну и синеву —
Как будто радостная книжка
Раскрыта темой: я живу!

Волк, став министром, ни на чуть
Свою не поменяет суть.

Разбил
Мечтаний хрустальный шарик
Собирал как дитя руками
Осколки
Поранил душу