Зачем-то ведь врезались в память эти строки Игоря Шкляревского: "Двадцатилетье со дня окончания школы /Загодя встретил. Сегодня туда не пойду..."? А я, дурень, пошёл. Даже не на "двадцатилетье", а на, бог знает, уж в какие глуби западающий школьный юбилей. Устроители оного поступили любопытно: "ближние" года выпусков — с табличками на белоскатертных столах, к коим надлежало швартоваться,— разместили по периметру танцпола, а все остальные, включая и мой стёршийся год,— в "рукавах" второго этажа, утыкающихся над танцполом в тупички. Освещение здесь подпитывалось источником танцпола, посему столы терялись в сдержанных сумерках, а столик с "моим" годом и вовсе уходил в потёмки. Но самое провиденциальное: я оказался за этим столом в полном одиночестве...
Примерно то же чувство я испытываю, когда листаю книгу "Приют неизвестных поэтов (Дикороссы)", изданную в две тысячи втором году московским издательством "Грааль". Я был её составителем. Вздрагиваю и холодею. Особенно — когда дохожу до пророческой строчки покойного Сергея Нохрина: "И на пустых скамейках нету места...". За промелькнувшее пятнадцатилетие из сорока авторов "Приюта..." в географическом охвате от Красноярска до Ставрополя скольких уже недостаёт на поверке! Не оттого ли, что дикороссы — это "поэты края бытия", как нарёк я их в одночасье на страницах "Литературной газеты"?
Если открыть первый раздел антологии и пробежаться взглядом сверху вниз только по заглавиям дикоросскихподборок, они выстроятся в некое метафизическое развитие русской души в её взлётах и падениях (во всяком случае, такую "каверзу" я закладывал, цепляя названия и содержание подборок друг к дружке). Вот только несколько из них в той самой последовательности: "Русские идут" (Андрей Канавщиков), "Пусть рукоятку чувствует рука (Сергей Лузан), "Отогретую флейту берёг" (Иван Воробьёв), "А крылатым тварям — только сети" (Надежда Герман), "Вожжи придумали позже (Алексей Шманов), "Он сруб рубил, а получился выруб" (Валерий Абанькин), "На этом пиру не участники" (Сергей Кузнечихин), "Мне даже лень перекреститься" (Борис Косенков), "Упал мужик в осеннее ненастье" (Александр Ёлтышев)... Далее — в том же брезжущем и смеркающемся ключе.
"Настоящие русские" — так именует дикороссов армянская писательница Нвард Авагян, живущая в Степанакерте — столице Нагорного Карабаха. В минувшем году оставшиеся в живых из тех сорока были буквально потрясены: Нвардперевела на один из древнейших языков мира — язык Григора Нарекаци и Егише Чаренца — всю антологию, а это более трёхсот страниц! Мало того, перевод был издан отдельной книгой и уже нашёл своих читателей в Арцахе. "Непризнанные" получили признание в "непризнанной республике", как принято называть в СМИ Нагорный Карабах. И это — во времена, когда мосты художественного перевода на постсоветском пространстве, если не напрочь разрушены и сожжены, то расшатаны, заброшены и неухожены, и по этим скрипучим и небезопасным сооруженьицам с трудом пробираются в оба конца отважные одиночки-проводники. Пробираются — без особых надежд на возвращение. Как написала мне Нвард в одном из электронных посланий: "Доброй ночи! У нас принято к этому ещё добавить: „И чтобы утром никто из нас не отсутствовал!..“ Потому что так бывает не часто. Часто же слышим, что на границе опять есть жертва (или жертвы)..."
Но, право слово, стоило немного в этой жизни подзадержаться, чтобы вас нарекли не "новыми", не "старыми", а "настоящими русскими"! Причём не на вашей Родине, а на дальнем осколке уже не существующей Империи, внушительной частью которой ваша Родина ещё относительно недавно была. Но и те, кто не подзадержались, думаю, никогда не теряли этого внутреннего и, если хотите, тайного знания — о настоящих русских.

— Нвард, выскажу предположение, что дикороссы раскиданы по всему земному шару и ждут своего часа для опознания окружающими. И пример неожиданного перенесения их русской языковой стихии в стихию армянского языка как нельзя лучше свидетельствует об этой моей догадке. Но всё-таки, что вас подвигло? Чётко знаю: сама книга в её старинно-типографском шелесте страниц до вас не дошла. Да, тексты "Приюта неизвестных поэтов" существовали в расширенном варианте в Сети. Но всё равно ведь нужно было на эти тексты набрести, каким-то образом за них зацепиться? Почему вы выбрали преимущественно никому не известных поэтов, а не признанных и премиальнораскрученных фигурантов? В конце концов, я бы даже дополнил эти вопросы простым и по-детски удивлённым: "Кто вы?!"

— Мы — это руководитель центра художеств "Воги Наири" (в переводе — дух Наири) поэт Грант Алексаняни я. А почему выбрали антологию дикороссов? Мне думается, Юрий, что, как вы сами напомнили, у "премиальнораскрученных фигурантов" от литературы, и в частности поэзии, вряд ли когда-либо был дефицит на переводчиков... А вот непризнанным поэтам такое внимание просто необходимо. Это — во-первых. Во-вторых, смотря о какой поэзии речь. Я представляю маленькую и юную республику, биография которой началась с протеста: во имя свободы, в защиту национального самосознания, против попрания всепризнанных и даже элементарных прав автохтонного, то есть коренного, народа. Потому и слово "протест" лично для меня исполнено уважения. И аналогия здесь единственная и простая: у большинства, если не всех, авторов, вошедших в антологию "Приют неизвестных поэтов (Дикороссы)", я обнаружила именно чувство протеста. Не бунта, заметьте, но благородного протеста, основывающегося на возмущении не столько из-за собственного униженного бытия, сколько из-за всего того негативного, получившего, кажется, постоянную прописку в их родной стране.
Приведу примеры из книги.

И далее:

Это — Борис Косенков, на тот момент проживавший в Самаре. А теперь — живший в Обнинске, но рано ушедший Валерий Прокошин — в стихотворении "Письмо Иосифу":

А вот и строки из стихотворения "Пасынок" бесприютного омича Аркадия Кутилова, с которыми он обращается к матушке-России:

И наконец, также рано ушедший в мир иной Геннадий Кононов из псковского городка с более чем говорящим названием Пыталово:

Вы, как пристальный составитель антологии, наверняка скажете, что таких, высоких "протестных" примеров в ней едва ли не на каждой странице.
Но есть ещё и третий довод (и его можно считать главным) — почему мы обратили свой взор к дикороссам. Антология, чего греха таить, пленила нас биографиями авторов, соседствующими с "ядрёными" стихами... Ну, разве не захватывает: человек, извините, пьянствует, бомжует, удостаиваясь если не презрения, то всеобщего невнимания, и в то же время... пишет стихи. Да ещё какие! Горько-нежные, иногда — возмущённые, иногда — иронично-грустные, но всегда замечательные. Вспомним лукавые фразы из стихотворения "Вот диплом мой и паспорт..." того же Кононова:

Что тут скажешь? Дикороссы пишут подкупающе доверчиво и живут, может быть, во многом "согрешив", но только не перед родным языком. Они остаются "верными подданными" основ отечественной словесности, правда, слегка внося в нутро русского поэтического языка эссенцию европейской, западной поэзии. У жившего в Великих Луках Андрея Власова есть такие строки:

А теперь прочтём финал стихотворения "Лауреат" того же Бориса Косенкова, вероятно, так же как и у Валерия Прокошина, адресованного Бродскому:

Три разных поэта (не считая Бродского), а по отношению к родному языку перекличка явная...
Не секрет, что одной-двумя газетными или журнальными публикациями или в кои-то веки изданной тощим тиражом книжкой не станешь "общедоступным". Разве этого достаточно для того, чтобы донести до широкой публики поэзию дотоле неизвестного поэта? Спрашиваю потому, что вы свою битву за поэтов-дикороссов начали именно в газетах и журналах (сначала в "Трибуне", потом — "Труде", затем — в "Литературной газете", в дальнейшем — в журналах "День и ночь" и "Дети Ра") и наверняка знаете, чего стоит вывести даже одного неизвестного на арену. Но — антология! С охватом сорока "самовыращенных-дикорастущих" и потомунеизвестных-непризнанных поэтов! Так что, это вы и только вы, дорогой товарищ, совершили настоящий подвиг. Если хотите знать, взяться за столь трудоёмкую работу, каким является перевод толстой антологии, меня подтолкнули ещё ваши титанические усилия, ставшие как бы примером...

— Я всего лишь следовал действительно титаническому примеру Фиделя Кастро: "Тот, кто не способен бороться за других, никогда не будет в состоянии бороться за самого себя". Пушкинская крылатая обмолвка из "Пира во время чумы" "и бездны мрачной на краю" — это про них, про дикороссов. Их список, возрастающий в геометрической прогрессии, если окинуть взором всю поэтическую Россию, выглядит как приговор устройству российского социума: два пермских поэта Николай Бурашников и Борис Гашев — убиты, Анатолий Култышев выбросился из окна московскоймногоэтажки, попавший в драку екатеринбуржец Сергей Нохрин скончался от разрыва аорты, уже названный вами неприкаянный Аркадий Кутилов найден без признаков жизни в одном из скверов Омска, девятнадцатилетний Илья Тюрин утонул в Кировском затоне Москвы-реки. Это — только на момент издания книги. Однако за прошедшее пятнадцатилетие, кроме Геннадия Кононова и Валерия Прокошина, мы ещё потеряли Арсения Бессонова, Юрия Влодова(все ушли от тяжёлых болезней), Олега Балезина (разрыв аорты). Ставший бездомным пермский поэт Валерий Абанькин задохнулся от дыма в заброшенном и загоревшемся доме...
Но если сделать заступ за объём книги (а вы как переводчик именно такой заступ и совершили, взяв в арцахскуюантологию "Приюта..." авторов, представленных на сайте дикороссов), то тяжкий недуг отнял у нас и уже упомянутого вами Андрея Власова, поэзию которого ещё отмечал выдающийся лингвист Юрий Лотман. А недавно не стало и красноярского Гамлета Арутюняна. Будучи в больнице, он успел увидеть свои стихи в вашем переводе на армянский (книгу ему передал дикоросс Сергей Кузнечихин). Кстати, стихов Гамлета на дикоросском сайте нет, но тем не менее вы, очевидно, каким-то чутьём уловили его внутреннюю близость поэтам-дикороссам и уже без моего участия воссоединили их с Гамлетом, которого я знал заочно, по рассказам Сергея. Я понимаю, конечно: здесь сыграл какую-то роль армянский фактор, но, с вашей точки зрения, что подталкивает авторов к "уходу в дикороссы" (по аналогии с уходом в монастырь) и какие человеческие и поэтические признаки их роднят и сближают?

— И Гамлет, значит, ушёл... Жаль! Позвольте сказать, что когда бы поэты-дикороссы не ушли, они рано покидают нас... Вы правы: да, есть за мной маленький "грех": на свой страх и риск я включила в книгу стихи Гамлета. Но не только потому, что он Арутюнян... Буду откровенна: включить его в "нашу с вами" антологию окончательно подтолкнула статья Владимира Яранцева о сибирской антологии поэзии, где Гамлет неплохо соседствует с остальными авторами. Так сказать, не выглядит чужаком, а значит, имеет некое внутреннее родство с ними, хотя и не был ни плотником, ни лесорубом, как другие в массе своей, но — хирургом, доктором наук, академиком РАН! Так вот, Яранцев считает, что сибирская антология со своими авторами является "самосадом", что провинциальная поэзия диковольная, растёт "некультурно", сама по себе, как таёжные дикоросы. И статью-то свою он озаглавил не иначе, как "Сибирские дикоросы", правда, с одной "с", а не с двумя, как у вас. Ну, а раз так, думала я, то почему бы мне слегка не попартизанить, одного из авторов этой сибирской антологии "перенеся" к "чистокровным", что ли, дикороссам?.. Или слово "дикоросс" с подачи ещё одного поэта Андрея Канавщиковавошло в оборот русской поэзии не благодаря Юрию Беликову? Это в равной степени справедливо, как, собственно, и то, что "Приют неизвестных поэтов (Дикороссы)" увидел свет шестью годами ранее сибирской антологии...
Весть о том, что армянский вариант антологии дошёл до умирающего в больнице Гамлета, глубоко потрясла меня... Большое спасибо Сергею Даниловичу Кузнечихину, передавшему Гамлету эту книгу. Если своим переводом я и впрямь смогла хотя бы в морально-психологическом плане помочь кому-то из "поэтов края бытия", значит, не зря старалась. Однажды, когда я как-то по-шальному, встретив и прочитав одно стихотворение в Интернете (запомнила лишь фамилию автора — Даниловский), зацепилась за слово "край":

Прочла и почему-то подумала о том, как вообще слово может превзойти свои границы. Край... у края... на краю... за край... а теперь и ваши "поэты края бытия"! Вот так слово становится символом целого явления, символом человеческой трагедии.
Беда в том, что до сих пор бытует плоское представление: дескать, несомненный талант сам пробьётся... Ну а если у кого-то нет этой пробивной силы? Или же, будучи не только талантливым поэтом, но и человеком гордым, он не приемлет подобно многим толкаться локтями? Да что там неизвестные поэты?! Иногда, явно недооценивая, шлагбаум опускают и перед более или менее известными...
Вероятно, и вам ведомо, что сказал Кирилл Ковальджи, когда ему показали стихи Всеволода Некрасова (об этом я прочла, уж не помню, на каком сайте, но прекрасно помню, какой мороз пробежал у меня по коже): "Да, знаю. Вот умрёт, тогда напечатаем". И у нас, армян, это звучит почти так же: "Гна мерир-ари сирем (иди умирай, и мы полюбим тебя). Однако многим и посмертно не светит признание... Не везде найдётся Юрий Беликов, чтобы найти тебя, вывести из тьмы непризнания в литературный свет. Потому и приходится констатировать, что продолжается весьма бесцеремонное отношение к непризнанным талантам.

— Честно говоря, несколько резанула слух вот эта фраза, якобы принадлежащая интеллигентнейшему КириллуКовальджи. Тем более адресованная стихам Всеволода Некрасова. Насколько мне известно, Кирилл Владимирович на протяжении всей своей жизни, и особенно работая в журнале "Юность", напротив, помогал напечататься многим авторам авангардного замеса. Если предположить, что это его слова, скорее он мог так обмолвиться не про Всеволода Некрасова, а про какого-нибудь дикоросса... типа Геннадия Кононова или Андрея Власова. Даже не обмолвиться (обмолвиться — вряд ли), подумать... Но вернёмся к Гамлету.

— В его стихах я действительно ощутила долю от дикоросского "дыхания". Вам не кажутся знакомыми грусть и лёгкая ирония в его произведениях? В "Эпитафии", например. Или — в "Звезде Падучей":

Но его грусть всегда светится, теплится оптимизмом:

Поэт как-то признался, что после перестройки произошла переоценка судьбы его родителей (они были репрессированы по статье №58, а потом реабилитированы), и у него возникла внутренняя потребность написать об этом стихи. Чем не судьба дикоросса? А дальше что? Будучи всегда занятым, прежде всего, психологически тяжёлым трудом ("карма" онкологов), он действительно имел право сказать, что гордится тем, что сумел прорваться к своему читателю...

— Вы упомянули перестройку... Приходится согласиться: после того как не стало Советского Союза, начали разрушаться и доселе существовавшие, пусть не лишённые некоторого чрезмерного пафоса, культурные связи между народами, жившими в РФ. И вдруг — событие из ряда вон выходящее: в Нагорном Карабахе перевели поэтов-дикороссов.Многих из них это известие буквально разбудило, привело в чувство, потому что, когда автор свыкается с мыслью, что он со своими писаниями не очень-то и нужен на Родине (а уж и государству-то и подавно!), он может впасть в творческий анабиоз, а то и приговорить себя к немоте, унылому превращению в обывателя. Так что это именно вы,Нвард, по отношению к русским поэтам совершили своего рода подвиг, а может быть, и отвели кого-то из них от края той самой бездны. Хотя мы уже как будто условились, что дикороссов всё равно тянет на край. Но очень хочется узнать: сколько, к примеру, вы затратили времени на перевод сорока авторов из России? Как вы перевоплощались в каждого из них (ведь перевод сродни перевоплощению, а потом ведь надо выйти из одной образной системы, чтобы перейти в другую)? Кто из поэтов стал для вас наиболее "трудным" и почему?

— Букет вопросов! Отвечу на них поочерёдно, дабы упростить себе задачу.
Антологию я перевела за четыре месяца и считаю, что за месяц "освоить" по десять поэтов в рамках стихотворной подборки не совсем нормально. Но как говорится, дорогу осилит идущий. Да и был поставлен чёткий срок сдачи книги, и стало некуда деваться. Сказать, что мобилизовала все мои силы, значит, ничего не сказать. Да, для переводчика иметь дело с одним автором, как вы сами подметили, "перевоплощаться" в него, гораздо легче, чем когда перед тобой сразу четыре десятка поэтов! Чтобы в достаточной мере понять стиль и манеру письма каждого, его мироощущение и многое другое, конечно, требуется время. Пришлось не довольствоваться лишь одной подборкой авторов, данной в антологии. Искала их произведения везде и всюду, где только можно. Особенно туго приходилось с теми из них, чьи тексты перенасыщены народными фразами, диалектными словами, сленгом... Однажды, когда и фразеологический словарь оказался бессильным, за помощью пришлось обратиться к давнему другу, который вырос и живёт в российской глубинке. Он-то и объяснил смысл... одной крепкой мужской фразы! Смешно, да?

— Скорее, поражают тщательность и скрупулёзность, с какими вы принялись за "окультуривание" нашенскихдикороссов на армянский лад...

— Я исходила из поставленной перед собой задачи: насколько можно целостной сохранить как саму "канву" каждого стихотворения, так и его "узоры", не теряя цветовую гамму последних. Думаю, в основном мне это удалось.
О том, как я переводила? Не скажу, что легко. Ну разве с Юрием Влодовым или Андреем Канавщиковымможет быть легко? Чтобы перевести подборку "Русские идут" поэта из Великих Лук Канавщикова, и в частности его триптих "София", несмотря на то, что я находилась в цейтноте, мне всё-таки пришлось сколь можно глубже, уж во всяком случае не по школьной и даже университетской программе, покопаться в истории стрелецкого бунта, в так называемой Хованщине, да и заново разобраться вообще в "петровщине"...
Много энергозатрат потребовал от меня и новосибирец Константин Иванов... Трудно приходилось, прежде всего, в плане сохранения без потерь особенностей его словесного оформления. Не исключено, конечно, что в переводах, при более, что ли, пристальном взгляде, могут найтись кое-какие не переданные тонкости, но я, право же, думаю, что свела их к возможному минимуму. Не стану скрывать: в процессе перевода его "Грустных строк" и "Каждый в меру подымает ношу" пришлось особенно "потужиться", дабы не допустить механического "калькирования" подлинника, не утратить ту красочность и особенную экспрессивность, которыми сильно отличаются эти стихотворения. А также — не внести чуждых автору мировоззренческих черт, правильно понять его мысли, потому что поэтика Константина Иванова, "слышащего Гильгамеша", построена на более чем философском осмыслении мира и человеческой жизни:

Или вот ещё, на мой взгляд, характеризующее тайный крест самих дикороссов:

Труднопереводимых лиц не так-то и мало в антологии, но чем труднее, тем интереснее. Огромное получила удовольствие, к примеру, работая над стихами Сутулова-Катеринича, Арсения Бессонова, Сергея Лузана, Сергея Нохрина, Владимира Монахова, Сергея Кузнечихина. У меня в ушах и сейчас звучит грустно-звенящая мелодия "Печорского тракта" Юрия Асланьяна: "То ли мысли мои бесконечны, знобящи и строги,
То ли тянется ветер по Печорскому тракту в остроги..." А "Волкопёс в зоопарке" Сергея Кузнечихина? Стихи заставляют в собачьей трагедии искать схожесть... с трагедиею человеческой! Посмотрите вокруг — и убедитесь в этом.

Взгляните хотя бы в глаза детей покинутых — бастардов нелюбви эпохи нуворишей...

Для меня это стихотворение одно из лучших поэтических произведений, которые пришлось прочитать в двадцать первом веке. Вообще, читаешь их, дикороссов, и на сердце давит ощущение большой несправедливости, и в голову приходит грешная мысль: а если бы не было Беликова или если бы он не делал того, что сделал, что стало бы с дальнейшими судьбами этих несчастных и замечательных поэтов?

— Знаете, Нвард, в моей домашней библиотеке — ставший раритетным экземпляр дикоросского "Приюта...", начальные страницы которого испещрены почерками его авторов. Некоторых, повторюсь, увы, уже нет в живых. Автографы свои со всяческими мыслями-пожеланиями они оставляли в две тысячи втором году на "соборе дикороссов", как нарёк нашу сходку Константин Иванов, о котором вы уже сказали. А была она организована в столичном Домжурередакцией московской газеты "Трибуна", взявшей под своё крыло и издание самой книги, и возможность собрать из разных концов огромной России, пусть не всех, но заметную часть авторов антологии. Я сейчас отметаю в сторону "титулы", коими в дружеском порыве награждали вашего покорного слугу растроганные дикороссы, но "расшифрую" хотя бы две из тех памятных надписей: "Юре Беликову... который тратит своё драгоценное время на вытаскивание за шиворот на свет обитателей поэтических подворотен". "Юрию... с благодарностью за дело, блестяще начатое и реализованное". А дальше — прямо-таки предсказание: "С течением времени это поймут даже те, кто об этом не думал". Но тут вот какая печальная притча: я, быть может, спас и продолжаю спасать творчество дикороссов, но я не спас и, видимо, не могу спасти их физически — как личностей. К великому моему сожалению... С Богом не поспоришь. Но я хотел бы спросить о другом: чьи стихи из авторов антологии совпали с вашим личным мироощущением?

— Это, прежде всего,— москвич Евгений Степанов. В этом лишний раз убедилась на днях, прочитав его уже вне дикоросской подборки. Приведу, опять же, отдельные строки, которые наиболее, как мне кажется, созвучны смоими. У Степанова:

И "побег" Степанова от этого и от много ещё чего... в деревню, к матери-природе:

Есть и у меня цикл стихов в том же ключе. Замечу, что у Степанова замечательно, очень естественно получаются анжамбеманы. То есть ритмические и синтаксические перешагивания. Он вообще, как его тонко и метко охарактеризовал один из современников (боюсь ошибиться, но, по-моему, Евгений Харитонов), "воспитанный" авангардист, когда на уровне удачного синтеза в человеке уживаются две сути — авангардистская и традиционалистская. Ещё об одном авторе антологии. Верлибров я не пишу. Почти... Но мне нравятся чистые верлибры, подчёркиваю, чистые, и в данном случае — верлибры Владимира Монахова, отсутствие в которых привычных поэтических атрибутов освежает слова, их сцепление, да и неожиданную логику образов. Например:

— А что вы ещё почерпнули в собственном знании о России и русском народе, когда поставили точку в своём переводческом труде?

— Дело в том, Юрий, что Арцах всегда был той стороной Армении, где не только достаточно знали о России, но и больше всех почитали русский язык. Назову факты. До злосчастной для нас, армян, Октябрьской революции и вплоть до двадцатого года прошлого века, когда тридцать тысяч моих соотечественников в Шуши (современники, в том числе иностранцы, называли его "маленьким Тифлисом") пали жертвами от пуль турецких аскеров, ятагановзактурецкой черни, от пожарищ и массовой резни, учинённых ими в армянском квартале (об этой трагедии писали Городецкий, Мандельштам и другие), в городе издавалось более двадцати газет и журналов, из коих восемнадцать — на армянском языке и три — на русском: "Шушинский листок", "Шушинская жизнь" и "Голос народа". И что здесь важно: издавались они силами армянских интеллигентов. Да и в наши дни, опять же, в маленьком Степанакерте действовали две русские средние школы, когда общее количество школ в городе состояло из десяти. Приплюсуйте к этому ещё отдельный факультет русского языка и литературы в государственном вузе, и, полагаю, станет ясно отношение арцахцев к русскому языку и культуре.
Помню время, когда в Степанакерте чаще организовывались вечера русской поэзии. И — когда на этих вечерах лучшие произведения классиков и современных поэтов декламировала рядовая учительница, но большой знаток русской литературы, влюблённая душа Маргарита Тёр-Карапетян (Царствие ей небесное!), а зал чуть ли не треснул от аплодисментов...
Так вот, возвращаясь к прочитанной и переведённой антологии дикороссов и к тому, что я в ней почерпнула. Первым долгом — то, что у неординарного, талантливого и в хорошем смысле дерзкого человека, человека-правдолюбца в большинстве своём не судьба, но рок. Правда, она везде глаза колет. Второе: что, несмотря на это, у России, вопреки всем и всему, всегда храниться золотой запас настоящих поэтов. Русский поэт может жить впроголодь, в лохмотьях, но только не без песни в душе. Весёлой ли, грустной, но — песни. Как в стихах убиенного Николая Бурашникова: "Я счастлив тем, что слёзы у меня,
А я-то думал — плакать не могу..." Ну а простой народ... Он также всегда в России живёт и питается... терпением и ожиданием лучших дней. И так до тех пор, пока не иссякнут последние капли этого терпения и народ не возьмётся за топор... Как бы парадоксально это ни звучало, но в русском человеке есть два начала: царственное и пугачёвское...

— Но тут, на мой взгляд, никакого взаимоисключающего противоречия, если учесть, что Пугачёв выдавал себя за императора Петра Третьего...

— Поэтому я думаю, что в некотором смысле нынче мало настоящих русских... и это большая беда для России. Сколь бы она ни была сверхдержавой на многогрешной Земле. И в данном случае дикороссы для меня — те самые настоящие русские. Во время работы над книгой и после стало яснее, как важны подобного рода общения между литераторами и, вообще, интеллигенцией наших народов. Вы правы, в начале нашего разговора сказав, что с упразднением единого государства и страны, "разошлись и континенты языков", и мы, может, и не полностью, но потеряли взаимные культурные связи. Так что давно пора восстановить этот важный мост — мост обогащения друг другом...

— Если вы помните, Нвард (поскольку вы, уже за скобками книги и дикоросского сайта, перевели и даже опубликовали в арцахском журнале "Гехарм" и мои стихи), у меня есть такая строчка, с которой начинается стихотворение: "Никогда я не был в Армении...". Правда, позднее я всё-таки в Армении побывал. Это случилось в девяносто первом году, во время пограничного армяно-азербайджанского конфликта. Если быть точным, вообще-то конфликт тогда перерос в войну. В ту пору я был автором и членом редколлегии журнала "Юность". Один из моих московских знакомых, ныне довольно известный и популярный прозаик Анатолий Королёв, узнав, что я собираюсь в армяно-азербайджанское приграничье, со свойственной ему парадоксальностью предостерёг: "Не поднимай голову, когда свистят птицы!" Именно так и назвал я впоследствии свой очерк, опубликованный на страницах "Юности". В памяти — аэропорт Звартноц, в который то и дело откладывались рейсы из Москвы, Ереван, но в особенности — Сисиан, горная местность Армении, ослепившая меня своей первозданностью: эти водопады, эти причудливые каменные изваяния, которые иногда сравнивают с древней обсерваторией...

— Простите, что прерываю... но не могу не сказать, что приятно удивлена услышанным. В то время многие из числа известных русских интеллигентов побывали в Арцахе: академик Сахаров, Галина Старовойтова, писатель и публицист Андрей Нуйкин, прозаик Инесса Буркова, поэт Михаил Дудин... Да разве всех припомнишь (побывали у нас даже Борис Ельцин и Александр Лебедь). И вот двадцать лет спустя узнаю, что к судьбам моего края, к существующему там по настоящее время более чем драматическому положению неравнодушно отнеслась ещё одна добрая душа... из нашего профессионального цеха — поэт из далёкой Перми.

— Увы, мне запомнилась не только первозданная красота приближённых к небу возвышенностей. Помню и другое: как мы приехали на "уазике" в армянскую деревню Нижний Хндзореск, зашли в дом, а его хозяин показывает следы от крупнокалиберных пуль над койкой, где спала его малолетняя дочь (пуля снесла над койкой никелированный шар!). Мы вышли на воздух. Я увидел бородатых, осунувшихся мужчин с охотничьими ружьями за плечами. Вдали, в сгущающихся сумерках посыпался сухой горох автоматных очередей. Мы решили ехать. А наутро узнали, что через полчаса после нашего отъезда в эту деревню вошёл азербайджанский ОМОН. Потом у меня родятся строки: "Я в байроны вышел. Я с длинным стволом обороны в числе фидаинов на русские пули ходил...". Дело в том, что на противоположной стороне в боевых и нередко карательных действиях тогда, в девяносто первом, участвовали советские, сиречь русские, солдаты. Ясно, что не по доброй воле, а выполняя приказ. Но, по-моему, с той поры у армян сложился некий комплекс или предубеждение по отношению к русским: мол, что же вы, братья во Христе, нас тогда подставили?

— Знаете, год девяносто первый мы часто просто называем годом... "Операции „Кольцо“". Центром было объявлено чрезвычайное положение, а в область введены части внутренних войск МВД СССР и Советской армии. Советские власти, оставив отговорки о беспристрастности, начали открыто поддерживать азербайджанцев. Край был в глухой блокаде. Перепахана была взлётная полоса аэродрома Мартакерта, Степанакертский же аэропорт передан азербайджанскому ОМОНу. Область находилась также в информационной блокаде: была введена жесточайшая цензура (помню, даже за одно слово нам, журналистам, пришлось долгими часами, аж до утра, биться с военным цензором). Закрыты были радио и телевидение. Объективной информации через этот панцирь редко удавалось просачиваться во внешний мир. С десятого апреля по двадцать второе мая в Шаумяновском районе вкупе с Геташенским подрайоном и ещё в пяти районах Арцаха шла этническая чистка автохтонов — депортация армянского населения. И в ответ народ предпринимал попытки организовать самооборону. Согласно данным российской правозащитной организации "Мемориал", за январь — апрель девяносто первого года на мирное армянское население было совершено восемьдесят нападений вооружённых боевиков, брошено в тюрьмы, убито сотни армян.
А теперь давайте-ка, Юрий, вместе переместимся в день седьмого декабря восемьдесят восьмого года.Спитакское одиннадцатибалльное землетрясение. Вопреки официальным данным — не двадцать пять тысяч жертв, но в разы больше. Горбачёв — с опозданием! — в ставшем за пять минут огромнейшим кладбищем втором по величине городе Армении — Гюмри. И в этом аду... потерявшие, а многие ещё искавшие под развалинами своих родных гюмрийцы со всех сторон окружают главу СССР и, как в той песне поётся, "со слезами на глазах" задают вопрос: "Когда же, наконец, решите проблему Карабаха?" Генсек выходит из себя, кричит: "Как вы можете даже в таком положении думать и говорить о Карабахе?!" А вот и можем! А вот и смогли! Потому что то, что сделала большевистская власть с Карабахом в тысяча девятьсот двадцать первом году (не говоря уж о судьбеНахиджевана...) — по волюнтаристическому решению Сталина он был оторван от Армении и насильно поставлен под юрисдикцию новопровозглашенной Аз. ССР, для пережившего геноцид и потерявшего половину родины в лице Западной Армении армянского народа было хуже любого гиперземлетрясения, гиперцунами. И вот, семьдесят с лишним лет спустя,— операция "Кольцо". После Сумгаита, Баку, Кировабада... Снова насилие, снова жертвы, опять масштабная депортация...

— Совершенно чётко помню тогда, в девяносто первом (об этом тоже написано в моём очерке), наше общение с выпущенными из плена армянскими милиционерами. В плену над ними издевались, их унижали. Я и мой спутник, поэт и журналист Михаил Сарыч-Белоплотов, пили с ними прозрачную как слеза тутовую водку, постепенно размягчающую сердца, но эта фраза, прозвучавшая над нашим походным застольем под открытым небом, врезалась в меня, кажется, навсегда: "Мы думали, что больше никогда с русскими не выпьем..." После публикации очерка в "Юности" на моё имя пришло две телеграммы: первая — с признательностью (от армян), вторая — уничижительная и угрожающая, со словами: "Русский пьяница..." (соответственно — от противоположного лагеря). Что характерно: в ней явно делалось ударение на слове "русский".
Как наблюдатель тех давних уже событий могу сказать так: вначале, с моей точки зрения, армянская сторона была унижаемой и подавляемой (охотничьи ружья против стрелкового оружия и БТРов!), затем и армяне, как говорится, за порохом в карман не лезли... Даже абстрагировавшись, в межэтническом конфликте, как правило, сложно найти правых и виноватых. Но, как сказал мне живший тогда в Ереване, пишущий на русском и учившийся вЛитинститутепоэт Армен Асриян, существует "культура войны". Странное, конечно, почти невозможное словосочетание. Однако... "убивать можно по-разному",— говорил мне мой собеседник. "Одни расстреливают, другие отрезают головы..." С того времени прошло более четверти века — и, кажется, только теперь, когда мир сфокусирован на сирийско-иракском Апокалипсисе, он начинает осознавать, отчего эти два слова-антагониста могут стоять рядом.
Я потому так углубился в воспоминания, что, мне кажется, именно с тех событий — сперва в Нагорном Карабахе, затем на границе Армении с Азербайджаном — берут начало кровавые вспышки на всём постсоветском пространстве. Но если об Армении и Азербайджане нам в России хоть что-то да известно, то о том, что сейчас происходит в Нагорном Карабахе, фактически живущем уже более двух десятилетий в изоляции, о чём думают его жители, его писатели и поэты, о чём они мечтают и тоскуют, мы не знаем...

— "Мы думали, что больше никогда с русскими не выпьем"? О, да... Несоизмеримой была тогда наша боль, а ещё больше — разочарование. Но мы, армяне (хотелось бы воскликнуть "увы!", но я всё же скажу "к счастью!"), незлопамятный народ. Умеем пожимать руку искренне раскаявшегося. Надо же, как здесь к месту возвращает нас к себе Гамлет — к своему стихотворению "Разговор с шофёром", которое начинается этими строками:

Это говорит в Сибирь сосланных родителей сын! Потому что он — армянин. Думаете, мало разочарований для нас сегодня? Как бы не так. Наш стратегический союзник Россия продаёт нашему же действующему (и заклятому) врагу наступательное оружие массового уничтожения... Именно это оружие и в апреле минувшего года было задействовано против нас, за четыре дня отняв жизнь более ста наших молодых ребят. Кстати, за эту сделку в адрес властей страны с упрёком и неодобрением выступило несколько русских политологов и даже военных экспертов... Ничего не решающее, почти ничтожное утешение, да, но всё равно — бальзам моральный! Уж будьте уверены: мы знаем и всегда знали, что существует две России... И стихотворение Гамлета Арутюняна, о котором я только что упомянула, есть своего рода политический диалог о смысле происходящих перемен в стране, попытка открыть философскую глубину настоящего времени, не всегда и не во всём справедливого...
Наша сегодняшняя Республика Арцах живёт и созидает под оком Всевышнего и благодаря непоколебимому духу своего народа, его славной Армии Обороны. И да будет с нами всегда свет! Существо армянина соткано из благородства. В триста семнадцатом году н. э. спарапет (главнокомандующий всеми войсками) Мушех Мамиконян так перебил войско напавшего на Армению персидского короля Шапуха Второго, что тот ускакал к себе в Персию, даже оставив свой многочисленный гарем. Все ждали худшего, но Мушех, дав сопровождение и послов, выслал гарем обратно. Главный перс был настолько удивлён и тронут таким поступком, что приказал на своём золотом кубке выгравировать портрет спарапета и каждый раз, поднимая кубок с вином, всматривался в лицо благородного армянина и тихо повторял: "Во славу белого Всадника!" Об этом историческом факте свидетельствует даже старинная миниатюра. Разве это не есть... та самая "культура войны" — в наилучшем виде? А наш сегодняшний ворог хуже пещерного существа. Он рубит головы и живых, и мёртвых девятнадцатилетних пленных. Или изуродует мёртвое тело девяностолетней женщины потому, что она армянка...
Мы не дети тьмы! И таковыми не были никогда. Мы лишь хотим свободно жить на своей же земле, спокойно строить, созидать, землю пахать, стихи писать, детей растить, воспитывая их в духе не только зашиты всех достояний своих предков, но и в духе уважения как к собственной истории и культуре, так и культуре и истории остальных народов.

— И, судя по всему, вы, в том числе и по этой причине, так много времени отдаёте искусству перевода? ПрозаМежелайтиса, стихи Ходасевича и Кублановского, почти целая книга стихов Сэды Вермишевой и даже... хрестоматия культуры Китая... Теперь вот антология дикороссов. Если учесть, что вы сами — автор одного романа, трёх сборников рассказов и пяти стихотворных книг, то есть действующая писательница, остаётся только догадываться, через какие цейтноты вы проходите... Но лично меня не мог не "зацепить" тот факт, что шестую книгу стихов вы, когда-то ободрённая приезжавшим в Нагорный Карабах Михаилом Дудиным, написали на русском языке. Это "Арцахскийдневник". И если у Фета "рояль был весь раскрыт, и струны в нём дрожали...", то у Нвард Авагян "рояль... с пылью на зубах", оттого что "лает всё снаряд с огненным хвостом". А одно из стихотворений так и называется — "Тоска по тишине". По той самой, когда можно будет стереть пыль с рояля и в нём вновь задрожат фетовские струны... И здесь мне хотелось бы уяснить одно: я понимаю, отчего Гамлет Арутюнян писал стихи на русском (оттого что русский стал его родным), но что заставляет вас, воспитанной в стихии армянского языка, перейти на русский стихотворный?

— Вы не первый задаёте этот вопрос. Иногда мне приходится его слышать у себя жe на родине. И для меня ответить на него — каждый раз заглянуть себе внутрь... Не знаю, как так получилось: не то шести, не то семиклассницей национальной школы на задание учителя русского языка и литературы — написать изложение по теме "Образ Ниловны", я сдала чуть ли не маленький реферат — шестистраничное сочинение, получив при этом, между прочим, пятёрку. Или, как, будучи выпускницей той же нерусской да плюс ещё деревенской школы, на вузовских приёмных экзаменах в большом, незнакомом и в основном русскоязычном городе экзамен по русскому языку (диктант!) сдала, опять-таки, на "отл." (потому как красным чернилам там буквально нечего было делать), удивив тем самым аж самого заведующего кафедрой русского языка и литературы Юдкина. Может, Бог вселил в меня эту тягу к русскому языку? Классики же русской литературы превратили её в любовь... Но давайте вернёмся к тому времени, когда в силу возвышенных, с одной стороны, а с другой — более чем драматических событий (беспрерывные многотысячные мирные митинги в Степанакерте и в ответ на это — "сумгаит" в Сумгаите) в числе многих известных людей страны в Арцахе появился поэт Михаил Дудин. Вокруг центральной площади — колючая проволока... Кругом вооружённые солдаты. Перед моим кабинетом, как и перед другими, в редакции главной газетыАрцаха (а я тогда была завотделом) стоят во всеоружии "стражи порядка": тандем офицеров внутренних войск и КГБ... Несмотря на их запрет, улучив момент, мы разговариваем с солдатами, пытаемся объяснить им всю правду о нас, дабы они, в случае чего, не выстрелили в народ... Но увы, как поётся в песне, "броня крепка, и танки наши быстры"... И я чувствую, что делаем мало. И вот поздними вечерами ко мне прилетают русские слова, целые строки, сплетающиеся в стихотворную форму. Я и раньше, ещё студенткой, баловала себя "чужестишками", но то было, скорее всего, игрой. А тут, в такой трагидраматической обстановке, какая может быть игра! Так рождаются "горячие" стихи, сначала "излишней политичностью" хромающие на одну ногу, но потом постепенно становящиеся на свои места. И я предлагаю их почитать солдатам и даже некоторым офицерам, и удивляюсь, когда... те берут их и действительно читают, например, мою "Депешу в Кремль" или "Сумгаит":

Один из читающих, лейтенант из Курска, даже подружился с нами (впрочем, его товарищи тоже). Оказалось, что и он, как сам выразился, "иногда чиркнёт" стихи... Вот так. Вот что может делать с людьми поэзия! Мост между противоположными берегами... Когда же я целый цикл стихов показала Дудину, он, несмотря на цейтнот, быстро прочитал их и коротко оценил: "А у вас, знаете, неплохо получается. Можно сказать, я даже удивлён... Обязательно продолжайте, побольше внимания уделив художественности слога". Я и сама знала об этом. У меня был "взрыв", а при взрыве осколки летят неравномерно... Меня и сегодня завораживает русская словесность. И рука нет-нет да и тянется к авторучке... Но я, разумеется, была и остаюсь армянским писателем и не мыслю себя без родного языка и всего того, что связано с ним. Язык же русский для меня... ну, как окно в богатейшую литературу и культуру русского народа. И потом... это сейчас кто горазд, тот сразу берётся за перевод зарубежной литературы с языка оригинала. А моё поколение львиную долю мировой литературы изучало благодаря русским переводам...

— Но в сегодняшней России нет того читательского и зрительского отклика на поэтическое слово, какой был, скажем, во времена, когда стихи могли звучать на стадионе в Лужниках и в зале Политехнического. Слабое утешение: мол, стихам и не надо таких гигантских аудиторий, потому что поэзия — удел избранных, ими спасётся малое стадо. Экивоки в сторону Интернета и социальных сетей, куда, дескать, переместился читательский отклик, тоже не заменят того прочного читательского (именно читательского, а не писательского) интереса к поэтическому слову. Согласитесь: когда поэты комментируют поэтов, а зрителями на поэтических вечерах становятся приглашённые стихотворцы, это попахивает некой порчей Божьего замысла, потому что Слово не только для избранных, но и для всех, для каждого.

— Да, читательский дефицит налицо. И ситуация такова везде. Роль распространения поэзии вместо "толстых" журналов стал играть Интернет, однако, как мне кажется, сформировавшаяся "сетевая" поэзия отличительных и самостоятельных черт не приобрела. И вряд ли обретёт. Интернет, безусловно, даёт возможность получить аудиторию, иногда даже способствует появлению новых одарённых имён, но ведь гораздо больше он приводит и к распространению графомании...

— Вы написали мне о переведённой вами на армянский и опубликованной у вас в Арцахе подборке моих стихотворений (цитирую): "Рада сообщить, что она сразу привлекла к себе внимание армянского читателя..." С этого места, как принято говорить у нас в России, "пожалуйста, поподробнее". Я давно, например, не припомню, чтобы публикации моих стихов или вообще чьих-либо стихов в том или ином отечественном журнале или альманахе привлекали бы, тем более "сразу", внимание российского читателя. А армянского, оказывается, эта публикация привлекла?.. Может, армянский читатель чем-то принципиально отличается от российского? И у читателя маленького Арцахасовсем иной менталитет, нежели у читателя великанской и как бы потягивающейся во сне России? Прямо-таки как в том же моём, переведённом вами стихотворении: армянин, оказавшийся в Перми после того, как на его Родине "сократилась мышца Земли" (это о землетрясении), никому не отдаёт ключей от оставленного и, скорее всего, разрушенного дома.

Но сейчас практически из тех же "глубин мирозданья" мне "прилетело", что, стоило стихам вашего покорного слуги перенестись на арцахскую почву, как они тут же пополнили список "привлёкших внимание". Однако армяне — зело внимательный народ... Я не прав?

— Когда я впервые прочла это стихотворение, подумала: не только когда "сократилась мышца земли". Оказалось, я это произнесла вслух и мою "реплику" услышала вошедшая в тот момент в кабинет внучка-студентка. Она, моя Ани, удивлённо спросила: "О чём ты это, баб, сама с собой разговариваешь?" Молча дала ей почитать. Прочла и с задумчивым, затуманенным взглядом: "Сильно! Особенно финал. Просто душу выворачивает... Интересно пишет".
Однако объясню моё "не только когда..." Семья двоюродной сестры Лизы, уроженки Арцаха, оказалась в Средней Азии из-за репрессированного и сосланного в Сибирь отца. (Позднее его, как и миллионы несправедливо осуждённых, реабилитировали.) Так вот, она жила сначала в Андижане, затем в Душанбе, а когда, не без вмешательства извне, и там полыхнула национальная рознь и пошли армянские погромы, еле унесла ноги... Оставила заработанную за долгие годы и на зависть обставленную квартиру, дачу и в кармане лишь два ключа, после долгих скитаний вместе с детьми беженкой пришвартовалась к Финляндии. Это тоже было в наши дни, всего-то двадцать пять с лишним лет назад. Так что же мы услышим "...из глубин мирозданья" на сей счёт?

— Либо — раздирающее душу молчание, либо всё то же: " — Не отдам!" Нельзя отдавать родину предков, совесть, чистоту и красоту, пусть даже искорёженного мира... Иначе противно жить.

— Согласна с вами. И поэтому вернусь к переводу ваших стихов. Перевела их я по двум причинам. Первая и главная: не прошла мимо прочитанного... Оно отозвалось в моём сердце и наткнуло на размышления. Причина вторая: ведь не секрет, что те, кто наши стихи любит, не разочаровывается в них, они же их передают другим... Поэтому я думала: стихи пермского поэта Беликова найдут место в умах и сердцах от природы наделённых поэтическим слухом и чувством моих соотечественников. И не ошиблась. Прочитавший вашу подборку сначала в журнале "???arm" ("Гехарм"), то есть мой перевод, а потом изъявивший желание прочесть их... на языке оригинала наш восьмидесятишестилетний патриарх от литературы, "требовательный дядя", да ещё хорошо знающий русскую поэзию Максим Ованесян, поделился со мной своими впечатлениями: "В этих стихах кроется глубокое духовное начало. В них есть философские большие заряды. Первое, что пришло ко мне на ум при чтении,— мысль о том, что автор знает цену слова и дорожит им. У него богатый, яркий и одновременно естественный язык, а строки обдают душевным теплом — к людям, к отдельно взятой человеческой личности, к стране, к природе". Правда, удивительно, как он с первого же взгляда кратко, но достаточно ёмко уловил всё это? Ведь не читал же он, как я, скажем, ваши "Сосны — как Дмитрий Донской", где, как мне кажется, в спрессованном виде есть всё им перечисленное. Скажу со всей искренностью: когда я прочла это стихотворение, то вот от этих слов обомлела душа:

— Это — о моём поколении родившихся в пятидесятых-шестидесятых годах прошлого века, о поколении, мучительно застывшем между небом и землёй и, быть может, так и оставшемся, по большому счёту, не реализовавшимся и неузнанным...

— Однако для меня узнавание произошло. И мне ясно, что такому мастеру, как вы, по плечу "захватить" в свои владения всё то, что необходимо для настоящей, сверкающей поэзии. Вы словно раздвигаете свои границы к третьему измерению... Ну и отвечая на ваш последний вопрос: думаю, да, вы не ошиблись, предположив, что армяне "зело внимательный народ"... Мы действительно такие, Юрий,— внимательные и даже очень. А впрочем... как к хорошему, так и к плохому. И поскольку прекрасно чувствуем дефицит первого, то и ценим его высоко.