Как спелась песнь о Вещем Олеге


Олег княжил больше 30 лет и умер в глубокой старости, окруженный знаками побед и славы, предводителем множества народов и грозного войска. Его смерть не могла быть смертью обычного человека. Или гибель в бою или смерть, явленные как знамение, как высшая воля, таинственная и неизбежная. Такая смерть, которая способна породить легенды и сказания, войти в сознание потомков навсегда, окончательно, и что особенно важно, персонифицировано – т.е. своя смерть, единственно возможная и никакая другая.
Летопись рассказывает, что «волхвы предсказали князю, что ему суждено умереть от любимого коня своего. С того времени он не хотел ездить на нем. Прошло четыре года: в осень пятого вспомнил Олег о предсказании, и, слыша, что конь давно умер, посмеялся над волхвами; захотел видеть его кости; стал ногою на череп и сказал: его ли мне бояться? Но в черепе таилася змея: она ужалила князя, и герой скончался…»
Эту хрестоматийную историю практически без изменений пересказал Пушкин. Разница, пожалуй, во временных рамках и хронологии событий, но так ли уж важны они, если речь идет о легенде. Художественная форма стала надежным хранилищем летописной истории, в который раз подтверждая ту мысль, что искусство имеет несоизмеримо больше возможностей утверждать свою истину, единственную в своем художественном воплощении, нежели сотни фактов очевидных, зримых, предлагаемых той или иной наукой (например, историей).
Запомни же нынче ты слово моё:
Воителю слава – отрада;
Победой прославлено имя твоё;
Твой щит на вратах Цареграда;
И волны и суша покорны тебе;
Завидует недруг столь дивной судьбе.
И далее, как закон, как высшая воля, неизбежная и неотвратимая:
Но примешь ты смерть от коня своего.
А вот Карамзин, воспроизводя летописный текст, заключает его весьма символично: «Можем верить и не верить, что Олег в самом деле был ужален змеёй на могиле любимого коня его, но мнимое пророчество волхвов или кудесников есть явная народная басня, достойная замечания по своей древности».
Это высказывание можно условно разделить на две части. Первая – «можно верить и не верить, что Олег был ужален змеёй» и – «народная басня, достойная замечания по своей древности».
Эти части, на первый взгляд, не взаимодействуют между собой, не образуют причинно-следственные связи. С одной стороны – история (вымышленная или нет) гибели князя, с другой – утверждение древности народного сказания. Мы же склонны предполагать, что и первая и вторая части высказывания взаимообразны, т.е. определить, что было первым – событие, изложенное в летописи или сказание, названное Карамзиным «народной басней», едва ли возможно.

А почему бы и нет? – был ужален и от этого умер. Дело в старину обычное или, как сказали бы раньше, обыкновенное. Единственное, что мешает, эта самая «обыкновенность». Не в бою погиб князь, не от злого заклинания, тайного заговора, черного предательства, а от самой обычной змеи, например, гадюки. Нелепая гибель. Князь почувствовал острую боль в месте укуса, далее отек, кровоизлияние, кровь свернулась в сосудах, и всё.
Как чёрная лента, вкруг ног обвилась…
И вскрикнул внезапно ужаленный князь.
Если и возникала полемика по поводу злосчастной змеи, то только в связи с ее разновидностью: что же это за такая сверхядовитая гадюка, свалившая насмерть князя. Да и укус, если помните, был в ногу. В наших широтах ни гюрзы, ни кобры, ни эфы вроде бы не встречали – так что или с испугу умер князь или летописец увлекся мифотворчеством, или же на территории Киевской Руси и вправду водились какие-то чрезвычайно ядовитые пресмыкающиеся. Как тут не согласиться с Карамзиным: можно верить и не верить.
Так или иначе, вопрос о правдивости данной легенды давно вышел за рамки истории. Воплотившись в художественных формах, мелькнув на страницах учебников по истории для младшей и средней школы, сказание о гибели князя если и занимает исследователей, то исследователей художественного творчества или как сказал Карамзин «народных басен». Т.е. одними данная версия смерти князя Олега принимается безоговорочно, другими не принимается вовсе и не только не принимается, но активно отвергается. Причина неприятия здесь вовсе не в отсутствии веры («верить не верить»), а исключительно в ссылке на летописные источники, указывающие на то, что Олег, дожив до глубокой старости, умер не в Киеве, а во время похода на север и похоронен в Ладоге. Впрочем, первые, те, кто полностью доверяют сказанию, отсылают неверующих к другим источникам, подтверждающим факт захоронения Олега в Киеве. Таким образом, дилемма вовсе не в том, была или не была змея, укусившая князя, равно как и вся вышеназванная история, а в том, где похоронен человек, провозгласивший Киев матерью городов русских. Спор этот, как доказывает время, был результативным исключительно в политических затеях, но никак не с точки зрения самой истории. Более того, одни научились принимать как данность летописное сказание, другие же напротив, привыкли отвергать его не задумываясь. Выиграла от этого литература и сама легенда, дошедшая до нас без изменений, комментариев и купюр. «Хотите верьте, хотите нет» – откликается летописец. «Можно верить и не верить» – пожимает плечами Карамзин.

Прежде чем принять ту или иную сторону, давайте попробуем представить себя на месте коренного населения Киевской Руси, посмотреть их глазами на князя Олега и его соратников. Итак, кем же были для многочисленных славянских народов эти скандинавские воины. Званные гости? – но не гостить они пришли, а править. Завоеватели? – скорее предводители. Выдающиеся мореплаватели, управлявшиеся со своими драккарами с поразительной ловкостью, викинги для славян были воплощением мужества, примером совершенных воинов. Со временем, впрочем, к этому образу добавилась купеческая составляющая. Варяги стали восприниматься как торговый люд (не случайно в русском языке слово «варяжить» долгое время означало торговать, осуществлять сделки и т.д.)
Викинги пришли со своими традициями, культурой, представлениями о мироустройстве. В отличие от других народов, они верили, что боги смертны, более того, подвержены старости, болезням и опасностям.
Попробуем посмотреть на известный нам сюжет с точки зрения скандинавской мифологии. У нас есть три участника действа. Есть конь – боевой товарищ князя, загадочный змей – воплощение судьбы, неизбежности своей участи. И собственно сам князь – великий воин, обреченный как всякий смертный, на гибель. Очевидно, что перед нами интерпретация одного из древнейших скандинавских мифов, символизирующего представление викингов о мировом устройстве. Основой мира викинги считали исполинский ясень, называемый Иггдрасилем (древо жизни и судьбы, соединяющее небо, землю и подземные миры). Корни Иггдрасиля подтачивает огромный змей, но усилия его безуспешны, ибо Иггдрасиль обновляется вечно. (Итак, у нас появляется первый участник летописного сказания – загадочный змей). Слово «иггдрасиль» буквально означает «конь Игга», т.е. конь Одина (Игг – одно из имен Одина) и отражает миф о мучительной инициации (посвящении) Одина, который, пронзенный копьем ровно девять дней (число, ставшее для славян значимым в поминальных обрядах) провисел на дереве. Иггдрасиль символизирует путь из одного мира в другой – это и дерево, как направление странствий от трех корней до самой верхушки, где сидит золотой петух, стерегущий Асгард от врагов, и конь, преодолевающий пространство, тот, кто совершает путь.
В таком контексте сказание о Вещем Олеге приобретает совершенно иное звучание. И змея, и конь, и сам князь воспринимаются как персонажи реконструированного скандинавского ритуала. Князь Олег – мудрый правитель, великий воин, символизирует для своих соратников одиническое начало, а значит, его смерть уподобляется посвящению Одина: он погибает, чтобы воскреснуть через девять дней. Возможно, обряд погребения князя включал в себя театрализованные эпизоды, где были и пронзание Одина копьем, и символическое дерево Иггдрасиль, и змея, стремящаяся погубить коня Игга. Для посвященных, т.е. тех, кто поклонялся Одину, происходящее воспринималось как традиционный обряд погребения великого воина. Остальными же ритуальные сцены мыслились не как символические, а вполне конкретные описания гибели Олега. Так обозначились участники будущего сказания: князь, конь, и злополучная змея.
Лишь немногие славяне были включены в круг скандинавских представлений, а значит, большинство коренного населения все увиденное приняли за чистую монету. Змея кусает коня (или князя?) или дерево – сейчас трудно восстановить сюжет ритуального действа, важно другое – в сознании непосвященных образ гибели князя Олега навсегда соединился с образами змеи и его коня. Далее настала очередь интерпретации, или, как сказал Карамзин, «народной басни». История обросла подробностями, появился сюжет, объединивший всех участников действа, а через некоторое время возникло летописное сказание, замечательное хотя бы тем, что вдохновило А.С. Пушкина на создание «Песни о Вещем Олеге».