Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Валентина Маслова
Анализ одного стихотворения

Любое поэтическое произведение можно рассматривать как изолированный, самодостаточный текст и интерпретировать его, ограничиваясь только конкретным текстом. Но можно учитывать при анализе широкий контекст в творчестве данного поэта, а иногда и в творчестве других поэтов.
Дело в том, что в процессе коммуникации художественный текст как бы раздваивается на текст автора и текст читателя, отсюда и возможность его двоякого изучения. М.М. Бахтин предлагал начинать изучение текста с авторского текста, и данный подход закрепился в современном литературоведении.
Другой путь изучения – от читателя. Поставить проблему сотворчества с читателем заставляет нас развитие нарратологии, рецептивной эстетики, герменевтики.
Эти два подхода «не только не исключают друг друга, а – наоборот – взаимно дополняются” (Тарановский, 2000, с. 40), что и будет показано в дальнейшем анализе. Анализ и интерпретация понимаются нами как синонимы.
Итак, для поэтического текста важно превращение читателя в со-творца, который не просто испытывает эффект обратной связи, но и влияет на выделение места для произведения в культуре. Все это формирует новый тип эстетического сознания. В русле такого подхода нами будет рассмотрено далее стихотворение Дмитрия Бураго «В моих болотах ходят цапли…»:


В моих болотах ходят цапли, им не знакомы перебранки
Они глядят на свет с изнанки, и свет расходится на капли
в триумфе умиротворенья, когда блестят слова от плеска,
и ни к кому, и даже не с кем поговорить про ударенья,


с разбега, изо всей обиды влететь в растерянное детство
и, хлопнув дверью, разреветься, и умолять: меня простите,
простите, я уже не буду! Но никого в сыром пространстве,
и моросит. Какое пьянство вымаливать себе остуду.


Простите… За окном рябины дрожат с промокшими ногами.
Уже не будет середины. И никогда не будет мамы.
И от вины до наводненья, от ропота всего живого
проходит заново рожденье, удостоверившее слово.


Распахивая двери настежь, смотрю на свет в дневном проеме,
на рябь, на прожитое наспех в привороженном водоеме.


Дмитрий Сергеевич Бураго – украинский поэт, пишущий на русском языке. Многие его стихотворения посвящены неумолимому ходу времени, быстротечности жизни, потребности творить.
Традиционный анализ данного стихотворения может быть следующим:
Стихотворение состоит из семи катренов с опоясывающей рифмой (абба). Примечателен тот факт, что границы строфы не всегда совпадают с границами предложения. Стихотворный метр, используемый в данном произведении, – ямб с пиррихием. По форме стихотворение напоминает «онегинскую строфу», но в то же время обладает перекрестной внутренней рифмой: «В моих болотах ходят цапли, им не знакомы перебранки // Они глядят на свет с изнанки, и свет расходится на капли...»), что несвойственно вышеуказанному виду сонета.
Наличие внутренней неточной рифмы говорит о том, что автору важна не музыкальность стихотворения, а максимальное самовыражение в смысловом отношении.
Данное произведение поэта относится к философской лирике. Ведущее переживание, которое сохраняется на протяжении всего стихотворения, выделить трудно, т.к. оно представлено разными чувствами и их оттенками. Здесь и сожаление о том, что сделано и что не сделано, раскаяние, но, в то же время спокойное осознание того, что прожитую жизнь не вернешь, поэтому остается спокойно смотреть на прошлое, анализируя картины прожитых лет.
Автор размышляет о своем долге, призвании, о смысле жизни, утверждая, что нет ничего дороже жизни, радости творчества, а потому мы должны дорожить каждым прожитым мгновением. Стихотворение передает разные эмоции, сопровождающие мысли лирического героя. Сначала это спокойное созерцание, потом беспокойное возвращение в прошлое, терзания, в итоге – мудрый взгляд на прошедшие годы. Эмоциональный накал растет до середины стихотворения, к его концу автор опять приходит к настроению созерцания.
Стихотворение как бы подводит итог отношения автора к жизни. Это размышления о том, чего он добился, и что потерял. Лирический герой достиг зрелости, теперь он может сделать выводы и вспомнить то, что пережил, жалея лишь о том, что спешил жить:
Распахивая двери настежь, смотрю на свет в дневном проеме,
на рябь, на прожитое наспех в привороженном водоеме.
Размышляя о прожитой жизни, поэт грустит и тоскует (…Уже не будет середины, и никогда не будет мамы), в то же время он пишет о восторге творчества (…в триумфе умиротворенья, когда блестят слова от плеска…), о чувстве вины, присущем каждому интеллигентному человеку (…И от вины до наводненья…), о детстве (…с разбега, изо всей обиды влететь в растерянное детство и, хлопнув дверью, разреветься).
В то же время современные подходы к анализу стихотворения позволяют увидеть еще одну его ипостась – поиск адекватного читателя. Текст без читателя – мертвый материал. Художественный текст – не единая репрезентация авторского сознания, а диалог равноправных сознаний – автора и читателя. Всякий читатель – есть исследователь и интерпретатор текста, ибо он обладает собственным жизненным и культурным опытом. Автор же подсознательно стремится отыскать равного себе собеседника, который смог бы стать со-творцом.
Если читатель – со-творец стихотворения, то особую значимость при его анализе приобретают прагматические аспекты создания и восприятия. Под прагматикой текста следует понимать аспект функционирования языковых единиц, выбор которых определяется интенционалъными воздействующими задачами отправителя текста, учитывающего ситуативные условия акта общения и принятые в данном функциональном стиле нормативные способы употребления языка.
В случае с художественным текстом прагмалингвистический анализ направлен, прежде всего, на анализ языковой личности автора (тип языковой личности, индивидуальное речевое поведение), на языковые средства, используемые автором для общения с читателем и передачи ощущений и идейно-тематического содержания. Данные языковые средства анализируются в совокупности с формируемым в произведении ассоциативным фоном, историческим и литературным контекстом, контекстом жизни и творчества автора.
В случае с анализируемым стихотворением Д. Бураго можно говорить об интровертированном речевом поведении автора, на что указывает отсутствие прямых обращений к читателю, за исключением глагола «простите». Глагол в повелительном наклонении «простите» в данном случае относится к двум временным пластам прошлому/настоящему, в первом случае можно говорить о детстве (в этой связи употреблен своеобразный перифраз стандартного для детской речи выражения «я больше не буду» / «я уже не буду» – дихотомия прошлое / настоящее, детство / старость, сила / бессилие), в настоящем «простите» может быть обращено к читателю, окружению автора, человечеству). На интровертированный тип личности автора указывает использование местоимений «моих», «я», глагола в первом лице «смотрю».
Само художественное пространство с первых строк стихотворения замкнуто. Образы, так или иначе влияющие на формирование представлений о пространстве – болота, некое «сырое пространство», указание на присутствие окон (автор внутри здания) – закрывают автора от внешнего мира. Кроме того, употребление слова «изнанка», сквозь которую «свет расходится на капли» создает ярко выраженную ассоциацию света, проходящего через материю (следует вспомнить этот зрительный эффект рассеивания света, проникающего через ткань и напоминающего капли) – взгляд на вещи через определенный покров, что также указывает на самоуглубленность.
Специфическим переходом от внутреннего я к внешнему миру становится граница третьей и четвертой строфы «распахивая двери настежь…». Это раскрытие связано с рождением поэзии, что находит подтверждение в строке «приходит заново рождение, удостоверившее слово».
Мотив угасания и возрождения через поэзию явно выражен автором. Активно выражены частицы НЕ и НИ и образования с ними: не к кому, никого, не с кем, незнакомы, не буду, не будет, что также формирует лирический образ внутренне одинокого, зрелого, возможно, переживающего внутренний кризис человека. Автор часто переосмысливает широко распространенные языковые единицы: «свет в дневном проеме» (формирует ассоциацию, работающую на сужение данного зримого автором света, «дневной проем» – небольшой участок дня среди, естественно, ночи – это просветление, временное успокоение, но не полное света бытие), специфической игрой слов является строчка «проходит заново рождение, удостоверившее слово» (обыкновенно словом можно удостоверить, но не наоборот, в данном же случае удостоверяется само слово, что ставит его как концепт на первое место в системе образов (библ. «вначале было слово»), перифраз «изо всей обиды» («изо всей дури» или «изо всей силы»), направленный на передачу эмоционального фона, сопутствующего детской ранимости и др.
В стихотворении нет сюжета, а лишь образы чувств и переживаний лирического героя. Оно весьма экспрессивно, наполнено художественными образами и символами. Центральным из них является образ болота. Болота являются символом уединения, глуши, ухода. Они передают чувства и мысли поэта об окружающем мире, о размытых ценностях. Творческому человеку необходимо место для уединения, размышления. Об этом писали и Пушкин («Приветствую тебя, пустынный уголок, приют спокойствия, трудов и вдохновенья, где льется дней моих невидимый поток на лоне счастья и забвенья…»), и Цветаева («Уединение: уйди в себя, как прадеды в феоды. Уединение: в груди ищи и находи свободу»). О ценности уединения пишет и Дмитрий Бураго («В моих болотах ходят цапли, им не знакомы перебранки, они глядят на свет с изнанки, и свет расходится на капли…»). Автор ощущает себя белой вороной – цаплей. Цапля в данном контексте выступает символом одиночества, спокойствия, печали, погружения в себя. Отметим, что эти образы (болото, цапля) встречаются и в других произведениях Дмитрия («В ней мысль одна торчит, как цапля средь болота…»).
Один из ярких образов в стихотворении – образ воды. Весь текст проникнут указаниями на присутствие воды, притом, эти указания явно градационны «капли – плеск – морось – рябины с промокшими ногами – наводнение», вода нарастает в тексте по мере возрастания внутреннего напряжения автора, впоследствии «выливающегося» в «привороженный водоем» (возможно, это и есть итог творческой деятельности), ставший отражением рефлексирующей личности. Вода в данном контексте связана не только с созиданием (известный символ жизни), но и с осенью (рябины), отсутствием уюта (сырое пространство), хаосом (наводнение).
Важный образ в стихотворении – дверь (хлопнув дверью, распахивая двери настежь) – грань между внутренней и внешней жизнью, образ иномирия, ухода, отрешения.
Сказанное подтверждает более скрупулезный анализ языковых единиц. Тему стихотворения можно определить как «тоску по прожитой жизни». Лирический герой размышляет о своем одиночестве («...и ни к кому, и даже не с кем поговорить про ударенья...»), о чувстве вины за совершённое ранее («...и умолять: меня простите, простите, я уже не буду!»), о невозможности вернуть былое время («...Уже не будет середины. И никогда не будет мамы»), о «прожитом наспех». Лирический герой предстает перед читателем человеком зрелого возраста, оглядывающимся на свою жизнь и осознающим скоротечность и необратимость хода времени.
Среди тропов, употребляемых в данном стихотворении, преобладают эпитеты (растерянное детство, сырое пространство, привороженный водоем), метафоры (цапли ... глядят на свет с изнанки, свет расходится на капли, блестят слова от плеска), также присутствует развернутая метафора (с разбега, изо всей обиды влететь в растерянное детство // и, хлопнув дверью, разреветься), олицетворение (цаплям не знакомы перебранки, рябины дрожат с промокшими ногами; рожденье, удостоверившее слово).
Из стилистических фигур назовем анафору («Простите…»), частые повторы союза и. Можно сказать, что автором применен такой прием, как градация, описание жизненных этапов, возвращение к молодости, итог – созерцание жизни в зрелом возрасте. Присутствуют многочисленные инверсии, повторы.
Что касается поэтической фонетики, то нужно отметить, что автор не очень активно её использует по сравнению с другими стихотворениями (жалость заживо сживает – жилы рвет или Винница. / Узница./ Какая /разница/ на какой улице по лицу слеза) использует в качестве приема звуковые повторы, в частности ассонанс (повтор о, и), аллитерацию (р, ш – повторение данных звуков хорошо передает беспокойство, тревогу автора.
Итак, образ лирического героя представлен умудренным жизнью человеком, трезво смотрящим на прошлое, сделавшим свои выводы. Мы видим в стихотворении здесь прихотливое движение мысли, сложные образы болота, воды, цапли, и другие приемы, развивающие традиции русского стиха.
Поэзия, как утверждает Р. Барт, – уклончивая, т.е. играющая знаковая система. Она уклоняется «от языка в пределах самого языка» (Барт), хочет преодолеть его жесткость, косность, избитость. Вот и в данном стихотворении поэт стремится вернуть слову утраченную обыденным языком образность, пользуясь для этого тропами и фигурами. Поэтому в данном стихотворении не всегда речь идет о том, «о чем говорят слова» (Г. Гуковский). В нем играют вторичные смыслы, коннотации, символические подтексты, которые находят отклик в душе читателя, достраивающего поэтический образ, создаваемый автором.
Каждый человек становится немного художником, слыша живое слово поэзии. Уитмен сказал: «Великая поэзия возможна только при наличии великих читателей». М. Цветаева считала читателя своим соавтором, потому что, создавая стихотворение, она как бы «расколдовывала» стихию и тем самым помогала читателю войти в нее. Ц. Тодоров пишет: «Текст – это всего лишь пикник, на который автор пригласит слова, а читатели – смысл». Читатель должен уметь подхватить любую ассоциацию поэта, достроить образную и мыслительную цепи. Поэтическое произведение, способное породить в душе читателя причудливые ассоциации, должно жить долго. Именно таково стихотворение Дмитрия Бураго «В моих болотах ходят цапли…».