Флоренция всегда и во всём претендовала на исключительность, и нет ничего удивительного в том, что она считала и считает "свои любовные истории" необыкновенными и поразительными. Почему бы не издать серию бестселлеров "Любовь по-флорентийски"? Безусловно, первым шёл бы рассказ о бессмертной любви Данте Алигьери к прекрасной даме Беатриче. Номер два, без сомнения, принадлежал бы описанию жизнерадостного пира во время чумы, вышедшему из-под пера Боккаччо. Список можно было бы продолжить новеллой о трагическом завершении второго брака Франческо Медичи, сына первого великого герцога Тосканы.
Капризная дама генетика позволила себе немного отдохнуть во время работы над Франческо. Он унаследовал от папы самое сильное государство Италии, но не его способности и характер. Впрочем, ему были не чужды интеллектуальные интересы, всегда отличавшие Медичи. Он, например, интересовался химией. В палаццо Веккьо у Франческо была маленькая лаборатория, где он проводил эксперименты. Насколько это было серьёзно, трудно сказать, но своего секретаря он часто встречал с кузнечными мехами в руках. Кроме химии Франческо интересовался искусством, и именно с него началась художественная галерея Уффици, за что огромное спасибо химику-любителю.
После смерти жены, от которой у него осталась дочь Мария Медичи, Франческо узаконил длительные любовные отношения с красавицей Бианкой Капелло. Прекрасная венецианка ради могущественного любовника оставила мужа. Однако через несколько лет для заключения брака с герцогом бывший супруг стал помехой, и его пришлось устранить: то ли прибегнуть к услугам наёмного убийцы, то ли дать денег, чтобы он сам исчез навсегда.
В 1580 году знаменитый философ Монтень увидел уже немолодых любовников в ресторане, о чём любезно оставил нам запись в дневнике: "Герцогиня, в понимании итальянцев, красива. У неё приятное и благородное лицо, большой бюст, что итальянцами весьма ценится". Возможно, именно сия особенность телосложения Бианки привела французского мыслителя к выводу, что бывшая синьора Капелло "вполне могла очаровать этого принца и держать его у своих ног долгое время". Так или иначе, но они любили друг друга. В городе, правда, поговаривали, что супружеская пара номер один в Тоскане уж слишком близко сошлась с Бахусом. Так ведь флорентийцы всегда любили посплетничать и сказать какую-нибудь гадость в адрес ближнего.
Конец счастью наступил неожиданно для всех: супруги умерли один за другим с разницей в несколько часов. Естественно, все заподозрили яд. Какой роскошный материал для пытливого ума! Ведь так до сих пор и не выявлено, кто кого отравил. Одни считают, что вместо знатного гостя жена по ошибке угостила смертельным десертом мужа и, придя в ужас от содеянного, совершила самоубийство. Другие полагают, что это дело рук коварного высокопоставленного посетителя. Он подлил герцогской паре яду в вино, чтобы не мешали его политическим планам. Нельзя исключать и чью-то месть. Зато всем известно, что от случившейся трагедии выиграл родной брат герцога Фердинанд. Так как мужского наследника у Франческо не было, то младший сын Козимо I унаследовал титул правителя Тосканы. Какой мог бы получиться любовный триллер!
Несколько ранее случилась во Флоренции другая love story. Жила-была юная красавица родом из богатой и знатной семьи, и была она влюблена в милого юношу, который отвечал ей пылкой взаимностью. Родители, как тогда часто случалось, не одобрили выбор дочери и выдали её замуж за другого. От горя и тоски по возлюбленному молодая женщина не нашла ничего лучшего, как взять и внезапно умереть. Неожиданная смерть прекрасной флорентийки поразила всех как гром среди ясного неба. Родители горевали, муж переживал, жители города сочувственно сплетничали, а отвергнутый семьёй возлюбленный был искренне безутешен.
Покойницу одели в белое платье, и гроб с телом выставили для прощания в ближайшей церкви. Родственники не поскупились на цветы, свечи и рыдания. Все отметили, что усопшая была прекрасна как ангел. Погребение решено было совершить на следующий день, и тело оставили в запертом храме до утра. А ночью молодая женщина очнулась от летаргического сна. Она ужасно испугалась. Думаю, многие бы сделали то же самое на её месте. Каково вместо супружеской кровати оказаться лежащей в гробу, пусть и очень дорогом! Надо отдать должное воскресшей, она сумела преодолеть охвативший её ужас и в прямом смысле восстала из мёртвых, выбралась из церкви и побежала по пустынным улицам домой, к мужу.
На нетерпеливый стук в дверь муж выглянул из окна. Увидев женщину в белом, утверждавшую, что она его законная половина, он стал неистово креститься и кричать: "Исчезни, нечистая сила! Прочь, ведьма!" – и захлопнул окно. Несчастная отвергнутая супруга поспешила к родительскому дому. Но и здесь её постигла неудача. Отец и мать в страхе отказались от собственной дочери. Как и их зять, они приняли бедняжку за видение с того света. Что ей оставалось делать? Куда идти? О, мудрый читатель, ты догадался! Конечно же, непризнанная жена и дочь не стала прыгать с моста Веккьо в реку Арно, она пошла к возлюбленному. С замиранием сердца она думала: "Если и ты, мой любимый, откажешься от меня, то тогда действительно нет никакого смысла задерживаться мне на этом свете".
Первая любовь не подвела, не обманула. Обнаружив у своей входной двери белоснежное видение, молодой человек воскликнул: "Ты не досталась мне при жизни, так будь же моей после смерти!" И раскрыл призраку объятья.
Счастью воссоединившихся влюблённых не было предела, но продлилось оно недолго. Утром священник и врач подтвердили воскрешение молодой женщины: мол, и раньше такое случалось, сие означает, что душа умершей была исключительно чиста и непорочна. Немедленно муж и родители заявили права на несостоявшуюся покойницу. "Ты принадлежишь нам", – сказали они. "Как бы не так!" – ответил возлюбленный и подал иск в местный, самый гуманный на тот момент суд в Европе. Флорентийский правоохранительный орган внимательно рассмотрел дело и удовлетворил прошение истца. Его вердикт гласил следующее: "Муж и родители громогласно (соседи все слышали) отказались от жены и дочери, считая, что она умерла, что было официально засвидетельствовано. Однако свершилось чудо – жизнь к ней вернулась, и поверил в случившееся единственный человек. Он безоговорочно принял отвергнутую всеми, поэтому ему-то и должна она достаться. Пусть каждому воздастся по вере его". Какой чудесный хеппи-энд! Говорят, они жили долго и счастливо.
Другое флорентийское предание заканчивается менее оптимистично, но зато оно очень нравоучительно. Давным-давно жил во Флоренции прекрасный юноша. И была у него подружка – очаровательная, хорошенькая и словоохотливая. Молодые люди прекрасно проводили время. Они гуляли по окрестностям города, отдыхали на вершине холма, откуда открывался волшебный вид на самый красивый в мире город – Флоренцию. Свой визуальный восторг они подкрепляли холодными мясными закусками и благородным вином с местных виноградников. Еду доставал из корзинки верный слуга, всюду сопровождавший своего господина. Молодые люди ели, пили, болтали о том о сём, смеялись и беззаботно радовались жизни. Вечером юноша провожал даму сердца до дому, вежливо отклоняя приглашение зайти на ужин.
Шло время. Взаимная склонность влюблённых возрастала, и в один прекрасный день юноша сделал предложение руки и сердца, от которого юная леди не отказалась. Наступила прекрасная пора помолвки, когда мечтается о чём-то большем, чем скромные поцелуи и объятья украдкой. Единственное, что смущало девушку, так это вечерние исчезновения наречённого. Все чаще и чаще она приставала к нему с расспросами: почему да почему его нет рядом с ней по вечерам, и где он пропадает, и нет ли у него другой.
В конце концов юноша решил удовлетворить любопытство невесты, но прежде взял с неё слово, что никому на всём белом свете она не расскажет то, что сейчас услышит. Девушка немедленно поклялась: всё сказанное навсегда останется в её любящем сердце. Разве мог он ей не поверить? Не мог. И раскрыл свою тайну. Он заколдован и по ночам превращается в дикого кабана. Так будет продолжаться до тех пор, пока он не женится и не исполнит супружеские обязанности в первую брачную ночь. Но если об этом узнают посторонние, то он навсегда останется зверем.
День близился к вечеру, и молодой человек поспешил домой, чтобы, заперевшись в спальне, спокойно провести ночные часы на охапке свежего душистого сена. А девушка со всех ног бросилась к матери и тут же, дрожа от возбуждения, выложила ей breaking news, правда, потребовав от мамочки держать язык за зубами. Через полчаса вся Флоренция знала ужасную тайну и с нетерпением ждала дальнейшего развития событий. Что ж, долго ждать не пришлось.
Проснувшись с первыми лучами солнца, юноша понял, что с ним что-то не так – он не превращался в человека. Несчастный догадался, что возлюбленная не сдержала данного слова. Навалившись на дверь всей тяжестью своего навсегда кабаньего тела, он выломал её. Распугав проснувшихся от шума слуг, юноша-кабан вырвался из дома на улицу и помчался к той, которая предала его. Когда он пробегал по Новой рыночной площади, на соседней церкви зазвонили колокола. Разъярённый зверь остановился как вкопанный и мгновенно превратился в бронзовое изваяние, ставшее флорентийской достопримечательностью.
Если вы мне не верите, то приходите на площадь и сами убедитесь, что кабанчик всё ещё здесь. Люди жалеют его, особенно туристы, подходят, гладят его, отчего металл местами отливает золотом. Прямо скажем, страшная расплата за доверчивость.
"А что сталось с виновницей несчастья, постигшего прекрасного юношу?" – спросите вы. Ответ, возможно, удивит вас. Наверняка найдутся те, кто засомневается в его правдивости, и будут те, кто скажет: "Так этой предательнице и надо!" Дело в том, что девушка, погубившая своей болтливостью жениха, превратилась в лягушку. Сидит она с тех пор в луже и квакает оттуда в своё оправдание, жалуется на судьбу.
Если рассказ про кабанчика и лягушку – сказочная притча, то иначе обстоит дело с красной розой Элизабет Барретт Браунинг. Флорентийский финал английской любовной истории – чистая правда.
Однажды я посетила так называемое Английское кладбище. Собственно говоря, к флорентийцам Английское кладбище имеет косвенное отношение. В двадцатых годах XIX века город продал швейцарской евангелистской церкви небольшой участок земли за крепостной стеной, воздвигнутой давным-давно знаменитым архитектором Арнольфо ди Камбио. На этой земле стали хоронить всех некатоликов и неевреев, имевших неосторожность уйти из жизни не на родине, а в главном городе Тосканы. Таким образом, на кладбище оказались люди разных национальностей и конфессий, но больше всего здесь покоится англичан, поэтому оно и называется Английским.
В XIX веке англоязычная община Флоренции была самой многочисленной. Британских выходцев из среднего класса сюда влекли дешевизна проживания и вера в слова поэта Шелли о том, что Италия – "солнечный рай эмигрантов". В этом раю зимой они ужасно мёрзли, а летом страдали от непривычной жары. Однако скромные доходы позволяли им чувствовать себя господами, неплохо питаться, иметь достаточное количество прислуги и квадратных метров жилплощади.
Краткое пребывание Флоренции в роли столицы объединённой Италии в конце XIX века сопровождалось мощным строительным бумом. Новые транспортные артерии потребовали сноса старинных домов, дворцов, башен и крепостной стены, защищавшей город от врагов долгие пять веков. В память о шедевре Арнольфо были оставлены все ворота оборонительного каменного сооружения и часть стены на Ольтрарно, и сегодня мы можем представить себе, что безвозвратно потеряли. Вместо стены появились площади с бессмысленными воротами и неполное бульварное кольцо, внутри которого живёт старый город.
После падения флорентийской стены городские власти приняли мудрое решение не беспокоить кости и души умерших, погребённых на Английском кладбище. Оно превратилось в островок безопасности посреди бурной транспортной реки-бульвара, и ему присвоили адрес: площадь Донателло. Весной по всему периметру острова зацветают нежные сиреневые ирисы. Из окна автомобиля, а ещё лучше автобуса, когда проезжаешь мимо кладбища, можно разглядеть поднимающуюся вверх аллею, обсаженную кипарисами, а по обе стороны от неё надгробные памятники, как правило, светлого камня или мрамора. Они не такие пышные, как в Пантеоне церкви Санта Кроче, и имена на них не столь великие, но всё здесь дышит покоем. В тишине и безлюдье легко думается о вечности.
Мне очень хотелось побродить по этому мемориальному острову, но моё желание никак не совпадало с временем работы погоста, на что я и пожаловалась Полю Лудка – лучшему консьержу гостиницы Four Seasons, в которой мы часто останавливались. Внимательно меня выслушав, он сказал: "Посмотрим, что я могу для вас сделать, мадам". И тут же стал кому-то звонить. Поговорив недолго по телефону, Поль сообщил, что, если у меня сейчас есть время, он готов проводить меня до площади Донателло. "Нас ждёт сестра Джулия, – добавил он. – Она добровольная смотрительница этого места, всё знает и с удовольствием покажет самое интересное".
Противный ноябрьский дождик не мог меня остановить, и уже через четыре минуты мы входили в открытую для нас калитку. Сестра Джулия оказалась приятной немолодой голубоглазой англичанкой, и если бы не головной убор неведомого мне монашеского ордена, то я бы сказала, что передо мной милая добропорядочная британская пожилая дама, но только без аккуратного перманента в стиле "букольки", без маникюра и без скрюченных артритом рук. Несмотря на долгие годы, прожитые в США, Африке и Италии, сестра Джулия сохранила бесподобное оксфордское произношение, настолько чёткое и понятное, что даже безграмотные африканские беженцы, которых она обучает английскому, без труда её понимают.
Узнав, что я из Москвы, сестра Джулия в первую очередь стала показывать русские могилы. Их было немало, выглядели они грустно: заброшенные, с полустёртыми буквами, отчего имена и фамилии угадывались с трудом. За 185 лет земля насыпного кладбищенского холма местами просела, и покосившиеся надгробья взывали о помощи, а некоторые предупреждали посетителей табличками: "Опасно! Не подходить!"
Сестра Джулия негромко и проникновенно говорила о трудностях, об отсутствии финансирования, о безразличии городских властей. Она была так убедительна и ненавязчива, что хотелось немедленно вооружиться лопатой, граблями, секатором и приступить к уборке территории. Усилившийся дождь помешал благим намерениям, и я решила просто пожертвовать набольшую сумму наличности на первейшие кладбищенские нужды.
От ортодоксов сестра Джулия перешла к протестантам. Мы медленно поднимались по центральной аллее к вершине холма, и вдруг я увидела полуобнажённый куст, над которым, как флаг, реяла огромная ярко-красная чашеобразная роза. Её погибшие сестры превратились в капельки крови на опавшей листве, покрывавшей плотным ковром пожухлую траву. А эта гордая красавица из последних сил боролась за жизнь, оплакивая ушедшее лето слезами дождя, медленно скатывающимися по вздрагивающим лепесткам.
У меня невольно вырвалось: "Кто это?" Сестра Джулия, прерванная на полуслове, удивлённо спросила: "Вы о ком?" Я извинилась и поинтересовалась, чьей могиле принадлежит розовый куст с уцелевшим красным цветком. Сестра Джулия умилённо улыбнулась и с восторженным придыханием сообщила, что красную розу на могиле великой английской поэтессы Элизабет Барретт Браунинг в 1905 году посадил профессор Найт из Эдинбургского университета. Теперь настала моя очередь умилённо восхищаться мужским благородством. Приехал человек во Флоренцию, зашёл на кладбище поклониться праху знаменитой соотечественницы и, выказывая любовь к творчеству прекрасной дамы, преподнёс ей изумительный куст красных роз.
Меня настолько растрогала история флористического подарка, что захотелось узнать как можно больше о жизни и творчестве Элизабет Барретт Браунинг. Про её удивительный роман с другим английским поэтом – Робертом Браунингом – я уже кое-что знала. История их любви в начале двадцатого века превратилась в бродвейский хит, дважды удостоившийся экранизации.
Элизабет Моултон Барретт родилась в 1806 году в состоятельной семье рабовладельца-плантатора. Пока владения мистера Барретта разрастались на Ямайке и приносили прекрасный доход, он растил и воспитывал детей в Англии, не жалея денег на их образование. Элизабет, старшая из двенадцати детей, обожала отца, прекрасно училась, читала запоем, в восемь лет переводила Гомера, а в десять написала поэму "Марафонская битва". Родители поощряли поэтические опыты дочери, и на четырнадцатилетие отец подарил Элизабет пятьдесят копий её первого сборника стихов.
В пятнадцать лет у Элизабет проявились признаки тяжёлого недуга – страшные головные боли и боли в спине. Диагноз так никогда и не был поставлен. Ей становилось то лучше, то хуже, доктора давали разные рекомендации и лечили единственными в ту пору обезболивающими средствами – производными опиума и морфия. Возможно, эти лекарства ещё больше стимулировали и без того живое воображение девушки, ещё больше обостряли её чувствительность и восприятие действительности.
Говоря сегодня об Элизабет Барретт, мы бы сказали, что она была ангажирована и политически, и социально. Она писала о бесправном положении женщины в обществе, о непосильном детском труде на фабриках. Она выступала против рабовладения и приветствовала освободительное движение в Италии. Опубликованная в 1856 году поэма "Аврора Ли" была высоко оценена современниками, а известный литературный критик Рескин даже назвал её лучшим поэтическим произведением XIX века в Англии.
История молодой девушки, решившей стать поэтом и отстаивающей свою позицию, вдохновила художника прерафаэлита Хьюза на создание изящного полотна "Аврора Ли отказывает своему жениху Ромни". Правда, к концу восьмой части поэмы предшественнице будущих суфражисток удаётся отстоять и право на самоопределение, и право на простое бабское счастье. Получилось весьма автобиографично.
Два события серьёзно повлияли на психическое здоровье мистера Барретта-старшего – смерть жены и отмена рабовладения в английских колониях. Потеряв чернокожих рабов, он тем не менее остался рабовладельцем. Только теперь он безраздельно властвовал в семье, требуя беспрекословного подчинения от окружающих. Взрослые дети превратились в бесправных заложников деспота-отца. Малейший шаг к самостоятельности расценивался как предательство и преступление, за которым следовало суровое наказание – отлучение от семьи, лишение наследства и запрет на упоминание имён провинившихся.
Страшно сказать, но болезнь дочери очень устраивала отца. Элизабет была его любимицей, он ею гордился, окружал её заботой и вниманием. Ужасная трагедия, в которой Элизабет винила себя, – гибель любимого брата Эдварда – не только нанесла тяжёлый удар по её и так хрупкому здоровью, но и ещё теснее связала отца с дочерью. Она стала добровольной затворницей в лондонском доме на Уимпол-стрит, 50. Кроме домашних Элизабет виделась лишь с подругой – поэтессой Мэри Милфорд – и мистером Кеньоном – другом семьи, весьма состоятельным джентльменом с репутацией покровителя искусств.
Элизабет не покидала своей комнаты на верхнем этаже и почти всё время проводила в постели. Ей казалось, что она скоро умрет, её не только мучили боли, но и беспокоил солнечный свет, поэтому шторы на окнах по большей части оставались задёрнутыми. Восточный ветер приносил невыносимые страдания, и плотная бумага заклеивала все оконные щели. Девушка жаждала тишины, от звуков в доме больную защищала двойная дверь. Зато дверь в комнату отца легко открывалась, и каждый вечер он входил к дочери без предупреждения, подходил к изголовью постели, брал её руку, и они вместе молились. "…Но не по книге, – писала Элизабет подруге, – а по наитию, с искренним чувством. Моя рука лежит в его руке, и в мире нет никого, кроме нас двоих…"
Вообще-то кое-кто третий при этих душещипательных сценах присутствовал, и звали его Флаш. Он самозабвенно и бескорыстно любил Элизабет всю свою жизнь. Он даже внешне был на неё похож: такие же огромные печальные глаза, а шелковистые длинные уши, характерные для спаниеля, поразительно напоминали тёмные кудри хозяйки, обрамлявшие её бледное худенькое личико.
Элизабет искренне считала, что дни её сочтены, но подобное убеждение не мешало её творческой жизни. Более того, болезнь, затворничество, отсутствие домашних обязанностей позволяли ей всецело отдаваться работе. Она много читала, вела обширную переписку и, конечно, писала стихи. Изданный в 1844 году двухтомник "Поэмы" принёс отшельнице настоящую известность. Она стала одним из самых популярных и читаемых поэтов в стране.
Авторское тщеславие нашёптывало Элизабет: "Пусть тебя скоро не станет, но, согласись, умирать знаменитой льстит самолюбию". Однако у судьбы были другие планы, и для начала она превратила умирающую затворницу в спящую красавицу, правда, в отличие от сказочной не очень юную и немного подвядшую. Принц не заставил себя долго ждать. Им оказался молодой тридцатитрёхлетний поэт Роберт Браунинг, писавший слегка заумные, трудные для восприятия стихи, но тем не менее известный в литературных кругах.
Пробуждение Элизабет началось с его восторженного письма от 10 января 1845 года. Он писал: "Я всем сердцем полюбил Ваши стихи, дорогая мисс Барретт, но я не хочу ограничиваться банальными комплиментами… Я полюбил Ваши книги, как уже сказал, всем сердцем, но я полюбил и Вас…"
Признание неизвестного обожателя вызвало неподдельную панику у Элизабет. Она никогда не получала писем с признаниями в любви и с просьбами о свидании. Она прочла его стихи – он талантлив и молод. А она? Она выглядела старше тридцати восьми лет. Болезнь не пощадила Элизабет, когда-то очень привлекательную, по мнению окружающих, даже красивую. Нет, нет и нет! Никогда она с ним не встретится! И Роберт получил вежливый, но решительный отказ. Однако это его не смутило. Он решил добиться своего любой ценой: однажды заколдованная поэтесса с его помощью избавится от злых чар и будет ему принадлежать. Роберт приступил к осаде замка на Уимпол-стрит, которая длилась почти полтора года.

Окончание главы в следующем номере.