Соты № 1, 2014-2016

(Водоём между Олимпийским стадионом и Черепановой горой)

Это озерцо, бутылочно-цветное в апреле, чистое, как бельё невесты, сохранилось лишь в моей голове. Входя в него в солнечный воздух, душа моя трепещет, как зоб ярко-зелёной жабы, которых там тогда было пруд пруди. Все они пели от радости и благодарили меня. Только меня! Ах, покорю ли я когда-нибудь сердце озёрной жабы, что благоговела передо мной?! Только не торопитесь ловить меня на логической ошибке. Не так легко вой­ти в реку даже единожды, когда от смущения хочется плакать. Жаба ныряет в моих слезах. Она видит себя моей невестой ещё до того, как станет девушкой, а я – юношей. Она пускает пузыри и мечет икру. Да нет, это я пускаю пузыри и мечу икру. Это я воспеваю огромный шар, внутри которого я замер в ожидании глаз. Увидьте меня! А я – её – увидел! Я, ребёнок, озеро, воздух. Амфибия мысли-языка и слова без мысли. Жаба – это мысль озера. А я? А я – его слово. Счастье найти друг друга в себе. И детство, и жизнь, и Сам Бог – они все одно это озеро, из которого я выхожу на берег, не понимая, что со мной случилось. И смеюсь им.
Я возвращаюсь в дом под горой с воронкой озера, образовавшегося в котловане так и не построенного бассейна, который, построенный ниже, вскоре сгорел, озарив рассвет моей юности. И выношу из этого обилия воды, талой и грунтовой, баночку с настоя­щим тритоном, шевелящимся в зеленовато-жёлтой мути. Это мозг Бога. Мой глаз – Его сердце. А мой Анус – вся глубина, что связывает нас сейчас как телесная молитва.
Материализовав Память, я преодолеваю материю. Понравиться тому, кому уже нравишься, так же невозможно, как полюбить своего убийцу. Но я всегда предпочитал невыносимые мысли и невыполнимые миссии. Как мальчик, напряжённо следящий за пальцами фокусника, чтобы поймать его на подтасовке, я никак не могу понять, как человек снаружи становится человеком внутри – и как, глядя на сумасшедшего, я сам становлюсь им, оставаясь собой. Озеро детства превратило в метафору меня самого. Я лишь способ, каким эта метафора проявляет себя. Я стебель цветка, пузырёк жабы, блик в окне. Но существовал ли бы реальный внешний мир без этой метафоры, которую я ощущаю как своё собственное существо? Вот истина, какая не может быть проверена на опыте, ибо вне опыта она не может быть сформулирована даже как ложь. Лишь озеро Памяти открывает мне мир, где истина может существовать вне опыта. Потому что не только отражение жабы в моём глазу, но и сам мой глаз равно принадлежит и ей, и мне. Вне мысли о жабе, жаба невозможна. Вне жабы невозможен я сам, ибо моя мысль о ней зависит от её восприятия меня. Здесь не экология мысли, но её (мысли) обусловленность контекстом её (мысли же) нахождения. Только в памяти озеро может стать озером не одной жабы, но и моим собственным органом, питающим меня пространством – вторым Анусом, существующим лишь у девственниц.
Метафизика сознания развёртывается не в сознании, а памяти – и развёртывается она как гомософия. Совсем по Анаксагору, моя мысль такая же часть мира, как жаба и мальчик. Они гомеоморфны, и в качестве этих Анаксагоровых гомеомерий, превращают своё существование в беспрерывную гомосексуальность, ибо подобное любит подобное, когда мыслит его как свою противоположность. Истина – это пуля без Выстрела. Любовь – это озеро в Голове. Моё сознание не вмещается ни в Истине, где оно повергнуто в отчаяние, ни в Любви, где оно в основном несчастно. Я хожу по берегу своего детства со своим сознанием – и не знаю, где его спрятать и куда приткнуть. А вот из воды выходит и страшная Цапля и думает меня проглотить, ибо я равноценен с жабой не только в своих глазах. Я прыгаю из своих глаз в лилии, и сам превращаюсь в одну из них. Ведь я их – вижу! Моё сознание без конца отрицает самоё себя, чтобы быть попеременно всем, подтверждая свою мыслимость своей видимостью. Но метафора зрящего языка соединяет эти случайные скачки в мою реальность. Не различив меня с лилией, страшная Цапля проходит мимо. Так я становлюсь девушкой с именем цветка. Метонимия смысла делает всё озеро реальностью моего сознания, а не моего восприятия. Язык знаменует моё бессмертие, подорванное соитием с Бездной. Как же отличить себя от языка? Как быть метафорой и оставаться в теле? Вспомним лилию и жабу – моё сознание есть жаба на лилии, т.е. мир цветущий «просто смыслом». А он чувственно воспринимаем как всё, что может быть помыслено в нём. Именно благодаря Цвету внутренней реальности, мысля жабу внутри, я всё же не становлюсь жабой снаружи.
Моё короткое предисловие к философскому озероведению есть не более чем потреб­ность человека «найти во внешней реальности не инертный и чужеродный объект, а место, благоприятное для духовной активности» (Эмиль Брейе, французский философ, 1876–1952). Несомненно, разрешив противоречие между жабой, которой я не стал, и лилией, в которую я превратился, я хоть немного объясню, как мне, несмотря на столь очевидные логические трудности, удалось самому полюбить то, что я любил ещё до встречи с ним. Конечно, никто не утопился бы, если бы я ушёл из семьи и основал другую. Небо бы не упало, если бы вместо жабы я сошёлся с жаворонком. Но, простите, я так и не сумел улететь.