Русский народ — испокон веку художник, особо возлюбивший поэзию, тем паче, если стих обращался в народную песню; и, бывало, народ — голодный, холодный, в тяжких трудах и скорбях, — но всё одно стихи слагает. Истинно народным, природным поэтом, Царствие ему Небесное, был мой друг Анатолий Горбунов, и в его лирике я слышал голоса русских веков, зрел мерцание Вселенной, и в памяти оживало посвящённое мне стихотворение...

* * *
В душе теплело, светлело, веселело, словно, наблудившись в сумрачном таёжном буреломе, вдруг вышел на ясную поляну, где нежатся под тихим солнцем щедрые травы, где из муравы ласково, игриво — бело, синё и зорево — светятся цветы. Эдакое впечатление рождалось, когда читал стихи и сказы Анатолия Горбунова, когда видел, слышал или живо вспоминал старинного друга.
Анатолий Горбунов — писатель народный, ибо не вышел из народа. Помню деревенскую побаску... Задубелый второгодник, которому бы хвосты быкам крутить, а не за партой ёрзать, под зорким учительским оком вымучивал некрасовский стих: “Однажды в студёную зимнюю пору // я из лесу вышел... — дальше двоечник забыл и, надеясь высмотреть забытые строки, зыркал в потолок, в окошко, где, укрытые снежной кухтой, призрачно синели школьные ёлочки. — Я из лесу вышел... и снова зашёл...” Укоротил парнишка стих, ибо лишь строку и выучил: “Я из лесу вышел...”, но ловко, оголец, завершил: “И снова зашёл...” Вот и Анатолий Горбунов, уроженец сибирского села Мутино, что на реке Лене, однажды в студёную либо жаркую пору шатнулся из народа, помыкался да вскоре обратно зашёл в народ. А и счастье писателя: возросши и заматерев средь сельского люда, в простолюдье и ужился обличкой, привычкой, словом и душой. И всё, Богом отпущенное народу по совести, попущенное по грехам, выпало и писателю: и свет, и сумрак души, и радости, и горести, и нужа со стужей, что и воплотилось в лирике.

Коли поэт не сумел или не смел выйти из народа, добывая в тайге хлеб насущный, то стихи и проза писателя, краснопевца, краснобая, были похожи на живые беседы у таёжного костра и закатной реки, в заиндевелой зимовьюшке и рыбачьем балагане, у счерневшей и вызеленившей избы и сельской поскотины, в сенокосных лугах и осенних брусничниках.

Произведения Анатолия Горбунова откровенно учительны, и учат любви: любви к ближнему, коя предтеча любви к Вышнему, к природе — Творению Божиему, к малой родине — Сибири, без коей нет любви к Великой Родине России, а есть лишь лукавое пустобайство.

Песенное слово Анатолия Горбунова — не унижающее, но возвышающее чувство опечаленной любви к тихо уходящему родному, русскому... У иного же собрата по слову — чувство искренно, сердечно, но обряжено в серое рубище, потому и не волнует читательской души; у другого, хуже того, мастерское слово виснет в душевной пустоте; а у третьего и вовсе — ни чувства, ни слова, лишь громкая, трескучая, корявая фраза. Но посмотришь иной раз, корявый и борзый стихоплёт уже и воз книг навалял, и денег у хитреца, как у дурака махорки, а с деньгами волен и надписи из нужника печатать.
Поэт не вздымается над простолюдьем, что перебивается с хлеба на квас и не видит просвета; поэт живёт той же мирской судьбой; поэт не увеселяется грехами, скорбями и немочами родного народа, чем потешаются смехачи из “голубого ящика”, но поэт и не наряжает русское простолюдье в лубочных матрёшек и петрушек.

Сибирская природа и земляки — приленские чалдоны — одарили писателя таким народным художественным даром, какой по нынешней Руси днём с огнём поискать, а ночью — с лучиной. Почитывая толстые русские журналы, читая стихотворные сборники, радуясь народному духу и мудрому слову, редко встречал я на поэтической ниве России стихотворцев, кои бы, как Анатолий Горбунов, с эдаким любовным знанием живописали природу.

* * *
Анатолий Константинович Горбунов родился на Лене-реке в деревне Мутино Киренского района Иркутской области; рос в большой семье, рано пошёл работать: пастушил, пилил лес, плавал на пароходе кочегаром, пахал в авиации — не лётчик, но и не лёдчик, кои лёд долбят на взлётной полосе, а радист. Стихи печатал в сибирских и столичных журналах. Автор книг, выходивших в Иркутске и Москве: “Чудница”, “Осенцы”, “Тайга и люди”, “Звонница”, “Перекаты”. Жил и процветал Анатолий во благо русской словесности. Меж стихами удил рыбу, бродил по тайге...
Полвека жил поэт тайгой и рыбалкой, но тяжек промысловый хлеб, а на склоне жизненного века мужика хвори одолели, и помню, с протянутой рукой сутуло шаркал поэт из кабинета в кабинет, Христа ради просил у чиновников и буржуев на издания книг и на жизнь. Бился, колотился на конкурсах, но к денежным премиям так и не пробился: откровенно либеральные, что с русофобским душком, за версту обходил, а лукавые конкурсы, вроде “Ясной Поляны”, ради заманчивой вывески премиально польстив всесветно славленым советским писателям, нынешних народных писателей, увы, не жаловали, предпочитая книжных и смутных; а премии Союза писателей России — на исподники хватит, а на портки взаймы проси. И так четверть века... И всё же поклон тем чиновникам и купцам, что учуяли народный песенный дар поэта и подали в протянутую руку...
Долго Анатолий Горбунов таился в тихом скрадке; хворал, книг не печатал, лишь по газетам и журналам — стихи, сказы, словно белые и синие подснежники на солнцепёчных проталинах, но вышел сборник “Сторона речная” и две книжки для малых сибирячков, а потом и книга прозы, стаяла хмарь, и в литературном небе засветилась и его путеводная русская звезда. Лишь бы мы, утупившие суетные взоры в закаменелую земь, лишь бы мы, бегущие по жизни сломя голову, вдруг замерли, отрадно оглядели небо и в звёздной россыпи высмотрели звезду поэта, и отеплели душой, словно донеслись с небес едва внятные, но ласковые голоса родичей: любите землю русскую, как мы её любили, за которую столь народу головы сложили... Как в стихе Анатолия Горбунова: “Землю и небо любили, // Свет и застолье даря, // Доброе в людях будили, // Век свой прожили не зря”.
Анатолий Горбунов взрос и заматерел в народном безбожии, да ещё и таёжничал изрядно, а таёги, как со вздохом говаривали пахотные мужики, месяцами не моются, пню горелому молятся; а потом, очутившись в Иркутске, ленский чалдон окунулся ещё и в здешнюю богему, хмельную и любострастную. И даже когда, кажется, слово Божие вместила душа, но... “хоть церковь и близко, да ходить склизко; а кабак далеко, да идти легко”. Но догорела молодость, как в таёжных хребтах догорают кострами сиреневые заросли багула, и подступила старость... “Душа грустит о небесах...” — тихо молвил усталый поэт Есенин; вот и душа сибирского писателя, измученная скорбями и хворями, тревожно и томительно вгляделась в небеса: что ждёт душу, коя день во грехах, ночь во слезах. Оно, конечно, “без греха веку не изживёшь, без стыда рожи не износишь”, да и у Бога милости много, не как у мужика-горюна, а всё одно, щемит душу лихо...

Пришла на память баешная притча или притчевая байка, кою я запечатлел в очерке о писательском служении царю искусств — отчему слову...
“Ангелы тьмы крючьями сдёрнули писательскую душу с лествицы мытарств и повлекли в ад кромешный, где “плач и скрежет зубов”, “где червь не умирает и огонь не угасает”. Миновали лютого разбойника... душегуб варился в копотном котле, что висел над яростным огнём... и подвели писателя к надраенному котлу, под коим шаял тусклый костерок. Глянулось писателю: нежарко... Долго ли, коротко ли, но костёр под разбойником стал слабеть, а под писателем разгораться; и возопил горемычный сочинитель: де, отчего же у разбойника огонь стихает, а у меня, знаменитого писателя, пуще ярится...” Ангел тьмы ответил: “Разбойник уже не грешит, и богомолы, земные и небесные, замаливают его грехи; а ты и на небе смертно грешишь, ибо тьма читающих твои сочинения и поныне искушается похотями, кои ты, безумец, воспел...”.
Истинно, истинно, иереи, архиреи, патриархи отвечают не токмо за души свои, но и за души прихожан; воспитатели детского сада и школьные учителя — за детские души; писатели же, пока живы их сочинения, — за души своих читателей, как и прочие искусники — за души своих поклонников. А посему, не дай Бог писателю оставить после себя воспетые в слове страсти земные, да, упаси Бог, ещё и талантливо воспетые, ибо “рече же [Иисус] ко ученикам своим: не возможно... не прийти соблазнам, горе же через кого приходят; лучше ему было бы, аще жернов мельничный повесили на выю его и ввергли в море... (Лк. 17: 1-2)
О лирике Анатолия Горбунова можно сказать словами Пушкина: “...здесь русский дух, здесь Русью пахнет...”, “...и милость к падшим призывал...”, “...велению Божию, о муза, [была] послушна... “ Писатели — люди земные, смертные, не ведают, как их слово отзовётся в небесах, но коль воспели любовь к Богу, да хоть к ближнему, что предтеча любви к Вышнему, и воспели любовь к земле — Изножью Божию, то и Господь будет милостив не по грехам их. На то и уповаю, читая стихи и сказы Анатолия Горбунова, и молюсь: “Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего Анатолия, и прости ему вся согрешения вольная и невольная, и даруй ему Царствие Небесное”. Аминь.