Анна Щербакова
А за окном звенел февраль
За окном, завешанным плотными темно-зелёными шторами, звенел февраль, а с Терентием Павловичем происходило Бог знает что, но он давно чувствовал, что с ним творится что-то неладное и из ряда вон выходящее – уже несколько недель щемило, ныло и давило сердце.
– Болит, так болит! Мало ли у кого что болит! – вначале не сдавался он.
Но, кроме боли, в груди вроде что-то постоянно распирало и давило. Казалось, что нечто стороннее поселилось внутри него, и, постепенно разрастаясь, уминает, утрамбовывает соседние органы.
Пожилой врач, к которому он пришёл на приём, посмотрев кардиограмму, неодобрительно покачал головой:
– И чем это вы, батенька, сердце свое так перегрузили – так увеличено…
А потом, посмотрев сквозь затемненные стёкла очков печальным взглядом человека, которого достали люди, решил пошутить.
– А помните старый анекдот о печени алкоголика? Если лёгким из-за печени не хватает места, то лёгкие надо удалить!
Но Терентию Павловичу, который раньше бы посмеялся вместе с врачом, было не до шуток.
– Так что же мне делать? – задал он вопрос несколько раздраженным тоном.
Врач, опять погрустнев из-за человеческой чёрствости, выписал какие-то капли, таблетки и домашний режим.
– Покажетесь через неделю, а если, не дай Бог, ухудшение – вызывайте!
– Домашний, так домашний!
Терентий Павлович засел дома.
Человеком он был аккуратным, и хотя лечиться и болеть не любил, все предписания врача выполнял с большой точностью.
Шёл уже пятый день, а ему ничего не помогало. В груди продолжало колотиться и давить пуще прежнего, Терентий Павлович ощущал свое сердце, как нечто чужое, вернее, самостоятельно чужеродное, совсем отдельное от всего остального организма.
Прислушиваясь к ритму: то нормальному и чёткому, то тревожному, прерывающемуся и трепещущему, как птица в руках – он понял, что сердце уже заняло почти всё возможное пространство!
В его воображении оно было похоже на помещение со множеством комнат, переходов, коридоров, кладовок и стенных шкафов, в которых хранятся разные ненужные предметы и домашняя утварь, вроде пустых, давно забытых стеклянных банок.
Мысленно путешествуя по пространству своего сердца, он видел светлые, ярко освещённые комнаты и просторные залы, проходил темными галереям и коридорами, о которых раньше даже не подозревал, попадал в маленькие, без всякого освещения помещения и тупички, а затем вновь оказывался в светлых пространствах с большими окнами, сквозь которые заглядывала сверкающая инеем на солнце зима.
На полочках, заполнявших практически все помещения, были разложены все его достижения, успехи и неудачи, огорчения и счастливые моменты. Радость соседствовала с печалью, свет переходил во тьму в маленькие комнаты без окон, которые полностью были набиты обидами, горестями, болью, страхом и прочими малоприятными вещами…
В сердце обосновалось всё его прошлое, настоящее. И Терентий Павлович внезапно понял, что происходит: сердце было занято, наполнено тем, что в нём накопилось до этого времени, и места для будущего в нём просто не оставалось…
Терентий Павлович чувствовал – невзирая на приём лекарств, сердце увеличивается и увеличивается! В отчаянии он выбросил в мусор все таблетки и, едва превозмогая безумную, тяжелую как все беды земли усталость, уже больше не заботясь ни о чём, вышел на улицу в февраль!
– Кто знает, сколько мне осталось?
А внутри тем временем происходило какое-то движение, будто помещения в сердце менялись местами: светлые залы сами по себе делились на мелкие, тесные кладовки, а кладовочки и маленькие комнаты, объединяясь с коридорами и переходами, превращались в большие пространства.
Несмотря на всё это безобразие, вызывающее еще большую внутреннюю тяжесть, Терентий Павлович помог какой-то хрупкой как воробышек старушке спуститься по скользким ступенькам подземного перехода и перевёл её на другую сторону.
Бабушка благодарно улыбнулась:
– Спасибо вам! Такой видный мужчина с большим сердцем! – умильно пробормотала она вслед.
– Откуда она знает о большом сердце? Неужели это так заметно для посторонних? – Терентий Павлович испуганно ощупал грудную клетку, но внешне всё было в порядке. Не зная, куда себя деть, он случайно забрёл на одну из аллеей парка, располагавшегося напротив его дома.
– Ох, и тяжело же тебе, браток, – сочувственно пробормотал пробегающий мимо него дедушка с окладистой бородой. Ему было уже много лет, но бежал он легко, как юноша.
– Тяжело, – вздохнув, согласился Терентий Павлович, опустившись на скамейку. – И что же мне делать? – задал он вопрос, скорее самому себе, чем подвижному дедку.
Давно не рассчитывающий на человеческие ответы старичок от удивления даже приостановился, и внимательно взглянув в лицо Терентия Павловича, посоветовал:
– А ты разгрузи, почисть сердце-то! – и, не вдаваясь в объяснения как именно это сделать, как его разгрузить, помчался дальше догонять что-то, то ли молодость, то ли стремительно уходящие из его жизни желания.
Вернувшись из парка, в котором, в общем-то, было довольно тоскливо, Терентий Павлович заглянул во двор. Дышать стало совсем уж невмоготу, сердце, постепенно пробираясь к горлу, билось, стучало, будто рвалось из тела вон. В глазах потемнело, и он присел на скамейку возле детской площадки.
– Дядя, вам плохо? – участливый детский голос заставил открыть глаза.
На него в упор смотрели две огромные черно-синие сливы, занявшие большую часть бледного круглого личика, обрамлённого черными кудряшками.
У девочки глаза занимают всё пространство, а у меня – сердце, пришло в голову глупое сравнение.
– Скажи, если в чем-то чего-то слишком много, а это что-то полностью закрыто, как оттуда всё извлечь, достать? – вдруг задал он ребёнку странный вопрос. Но дети любят странные вопросы, потому что сами их часто задают.
– Очень просто, – ответила девочка, загребая сапожками снег. – Надо взять ножницы – любые, и прорезать маленькую-маленькую дырочку, а потом ее увеличить – всё оттуда и выпадет! – пояснила она, авторитетно вздохнув, удивляясь, что взрослый дядя не понимает таких элементарных вещей.
Немного подумав, девочка с глазами-сливами открыла рюкзак и, нежно постучав по затылку игрушечного мишку, висевшего на короткой цепочке, вытащила небольшие ножнички для рукоделия с закруглёнными кончиками.
– У вас, наверное, ножниц нет! Могу одолжить, – и с серьезным видом протянула ему их на раскрытой ладошке. – Только обязательно отдадите! Завтра в это время
после уроков я здесь на скамейке буду сидеть и ждать. Не забудете? А то мама ругает, что всё теряю... – и, не дожидаясь ответа, девочка, счастливо улыбнувшись, резво убежала прочь, махнув на прощание хрупкой ладошкой, запачканной темно-фиолетовой пастой шариковой ручки.
– Так всё просто? Отверстие? – изумился Терентий Павлович. – А почему бы и в самом деле не попробовать?
В другой части двора, где он думал найти укромное место и там разобраться с ножничками и дырочками, несмотря на довольно прохладный и влажно звенящий зимний день было многолюдно и шумно как на остановке городского транспорта в час пик.
Все скамейки были облеплены стайками старшеклассников и студентов близлежащих колледжей и университета.
– Вот досада! – тихо вознегодовал Терентий. Сильно огорчившись, он почувствовал, как сердце больно толкнулось о ребро. – Боже, еще увеличилось! Куда уж больше? – испугался совсем.
Зайти в подъезд, подняться в свою квартиру просто не было сил, и он пошёл за угол дома.
Никого. Тишина… Только ничья собака предупреждающе рыкнула на него из под густых кустов.
Сердце, раздвинув рёбра, нахально выпирая, стучало под самой кожей, как мотор. Осторожно нащупав край твёрдой мышцы, он аккуратнейшим образом вырезал в коже, а затем и в той живой ткани маленькое круглое отверстие. Было страшно, немного больно, но эта боль и в сравнение не шла с тем, что он чувствовал постоянно!
Из дырочки сразу же что-то выпало, но ему даже не захотелось посмотреть, что именно. Сделав шаг, он внезапно почувствовал, что тяжесть в груди стала меньше!
С каждым его движением из отверстия что-то со стуком падало, высыпалось на дорожку, а ему становилось всё легче и легче. С каждым шагом давление внутри исчезало, и он будто видел, как сердце постепенно сжимаясь, уменьшается в объёме. Исчезают комнаты, залы и тёмные коридоры, в пыль рассыпаются полки в кладовочках. Теперь они были совсем не нужны, потому как всё, что находилось там, внутри, одно за другим вываливалось из маленького круглого отверстия, теряясь на расчищенном от снега асфальте.
– Бог мой, сколько всего накопилось!
Он шёл, гордо выпрямившись, и люди, которые видели его до встречи с девочкой, просто не узнавали Терентия Павловича! Обернувшись, Терентий увидел, как один из пробегающих мимо мужчин нагнулся и поднял что-то выпавшее из его сердца. Оглядев со всех сторон находку, прохожий, тщательно отряхнув её и почистив, спрятал в портфель, девушка с теплой повязкой на гладких рыжих волосах тоже что-то присмотрев для себя, подняла и спрятала в карман клетчатого пальто, но ему это всё уже стало безразличным.
Непривычная легкость радовала до головокружения. В квартиру Терентий Павлович, даже не воспользовавшись лифтом, взлетел по ступеням, как в восемнадцать лет!
– Не забыть бы завтра девочке ножницы отдать… – улыбнулся, вспомнив внимательные «чёрно-синие сливы» и мелкие симпатичные кудряшки.
Его внимание привлекло разнообразие звуков, ворвавшееся в комнату вместе с легким предвесенним влажным воздухом. Он прислушался к музыке улицы и понял, что это за окном, завешанным тёмно-зелёными плотными шторами, радостно звенит февраль!
Дверь
Он знал, что эта дверь существует … Старая, серо-голубая, потрёпанная и потёртая – c волнистой оборочкой небрежно присохших капель по краям. Тот, кто сделал её, не пожалел краски!
Возможно, она привиделась, приснилась ему или он просто её придумал, но твёрдо знал, что она реальна – так же реальна, как и всё то, что его окружает. Он закрывал глаза и видел полутёмный коридор, чисто вымытые плитки с серо-коричневым орнаментом, кое-где ещё поблескивающие на полу зеленоватыми вкраплениями стекла или какого-то тёмно-зеленого минерала.
Знал, что как только подойдет к ней – увидит, что на ней нет замка, и она не плотно закрыта. Покачиваясь на потемневших, слегка проржавевших от времени петлях и поскрипывая, она как бы хочет открыться, нерешительно и осторожно приглашая войти вовнутрь.
Но там, за этой старой потертой простотой светилось что-то невероятное. Краешком глаза он увидел, что там, за дверью, как бездна колеблется красно-серое пространство.
Куда ведет эта дверь? Что за ней? Что за той дверью – Рай или Ад? А может быть и то, и другое вместе…
Возникшее в нём с первой секунды напряженное ощущение … нет … скорее – знание, убеждение, что ни в коем случае нельзя допустить, чтобы «оно», то, что там светилось цветом мутного сизого перламутра, проникло в их общую реальность.
Это нечто было очень опасным, значительным, ужасным для всех смертных, и он чувствовал, понимал, что позволив «ему войти», он, возможно, навсегда разрушит мир людей.
Знание тайны наполнило его существование особым смыслом. Он понял, что стал хранителем чего-то необыкновенного, волнующего, существующего, возможно в ирреальном пространстве, но от этого не менее важного и значительного.
И теперь его предназначением стало, сберечь эту тайну до определенного времени, а может быть и передать следующему хранителю.
Старый квартал, в котором он родился и жил испокон веков, был расположен на высоком холме, почти горе. Ступени вместо улиц, тесные ряды домов вдоль них,
плотно смыкающихся боками и через узкий промежуток улиц почти смыкающихся верхними этажами, через окна которых можно было пожать руку соседям напротив. Перешагнув через этот незначительный провал, можно было просто зайти к ним в гости, посидеть, побеседовать о разных вещах, запивая плавно текущую беседу крепким зеленым чаем, остро пахнущим свежей мятой, сладким, как заколдованные плоды любви и молодости, растущие в королевских волшебных садах.
Все это было знакомым и любимым с детских лет. Но знать досконально их квартал, его подвалы, крыши, подземные переходы и выходы от дома к дому, мало кому удавалось. Многое в этом и для него до сих пор оставалось неизведанным. Ведь все древние кварталы старинных городов тщательно оберегают свои тайны, открывая их только
избранным …
Он любил свой большой и красивый город на берегу моря, плывущий среди зелени пальм и эвкалиптов как бело-голубой океанский лайнер, а иногда он представлял его огромным воздушным кораблем-дирижаблем, обмываемым морскими и горными ветрами плывущим в жарком мареве раскаленного солнца…
А еще, он, как и все его друзья, любил, покуривая, сидеть у моря на песчаных пляжах и следить за рождением волн, наблюдая, как одна переходит в другую, а затем умирает, рассыпаясь пеной и брызгами в мелком песке.
Любил играть в футбол на берегу в своей дворовой команде, и каждая клетка его тела радовалась молодости и жизни, впитывая морскую соль, солнечные лучи и запахи холмов.
По вечерам, расположившись в любимой чайной на тех же холмах, приятно было следить за закатом солнца и слушать шум города, разнообразие его голосов и предвечернее пение птиц. Над городом витали запахи суеты, разговоров, цветов, крепкого кофе и мятного чая. День уходил, а с ним уходили мысли, связанные с ощущениями, впечатлениями, и событиями, произошедшими на его протяжении… Опускался вечер, закрывались магазины. С его приходом с улиц исчезали торопливые женщины и красивые девушки с говорящими темными, как ночное небо, глазами… Время текло легко и беззаботно.
Но все это было до того, как он узнал о двери и комнате. С тех пор жизнь его круто изменилась. Почувствовав себя значительным, посвященным в тайну, он осознал, что кроме тех простых радостей, которыми он жил, теперь появилось предназначение, которому должен следовать. И, несмотря на то, что ощущение и вкус жизни он любил больше всего на свете, роль хранителя приобретала в его глазах сокровенный смысл. Постоянно думая об этом, и оберегая от посторонних глаз знание о неизвестной двери, ведущей в таинственно светящееся пространство, он больше не решался вести прежнее существование.
Теперь ему никогда и ни на что не хватало времени: кто-то влюблялся, женился, рожал детей, делал карьеру, его же предназначением было мысленно охранять загадочное помещение, наполненное несметными богатствами рая или ужасной огненной горечью ада. Там было неизведанное и необыкновенное, и это теперь составляло весь смысл его бытия.
Время шло, розовый песок его часов непрерывно перетекал из одной прозрачной чашечки в другую. Как-то раз, спустившись в подвал по какому-то незначительному поводу, он заблудился в длинных коридорах, изучить которые не хватило бы жизни, и забрел в ту часть, в которую никогда раньше не заходил. Когда же, обнаружив неизвестный ему переход, он уже почти вышел к площадке, ведущей наверх, вдруг остановился – перед ним была дверь. Старая деревянная дверь серо-голубого цвета с оборочкой краски по боку – точно такая, именно та, какую он видел в своих мыслях!
Едва заметное движение изнутри показывало, что прикрыта она не плотно – дрожала, как живая, словно приглашая его войти. Жемчужно-серый, с легким красноватым налетом свет, манил его, поблескивая в узкой таинственно приоткрывающейся щели. Оправившись от шока, он сделал нерешительное движение в её сторону, осторожно протянув руку.
Мысли метались как испуганные птицы. Но страх, мешавший ему сделать решительный шаг, просто меркнул перед любопытством и желанием узнать, что же там, там внутри. Сильное желание увидеть не давало ему покоя до такой степени, что он даже ощутил покалывание и дрожь в кончиках пальцев.
Что же на самом деле таится там, в глубине за дверью, о которой он так много думал и как редкую драгоценность тщательно охранял такое длительное время?
Закрыв в глаза, он шагнул вперед, почувствовав, как тихо скрипнув, дверь поддалась, и остановился, замерев на месте.
– Что? – пытался понять он, не размыкая век.
Ничего не происходило. Но через мгновение ему показалось, что кто-то едва слышно, будто вскользь осторожно коснулся лица, волос…
Медленно приоткрыв глаза, он понял, что это луч солнца, пробившийся сквозь небольшое запыленное окошко полуподвала, которое ещё сохранило остатки цветного старого витража, скользнул по его щеке. С недоумением оглядевшись, он вдруг понял, что ни рая, ни ада здесь нет, никогда не было и не могло быть!
Это была просто кладовая комнатка, в центре которой стоял старый колченогий стол, на котором возвышалась древняя пишущая машинка с поломанной клавиатурой, а в углу большой нескладной кучей лежали, валялись целые и поломанные швабры, рядом с которыми мирно соседствовали ведра и тряпки для мытья полов.
– Как же? … А где же? – оторопело и растеряно оглядывался он в поисках тайны.
Тем временем из коридора внезапно донеслась веселая песенка и через секунду соседская девочка с первого этажа, позванивая разноцветными браслетами, влетела в кладовку.
Вскрикнув от неожиданности, она испуганно затормозила, чуть не сбив его с ног.
– Что? Что Вы здесь делаете? – удивленно и застенчиво подняла она огромные глаза, которые словно разбрызгивали счастье юности.
Девочка впоследствии обещала стать красавицей, но сейчас ещё рано было об этом говорить.
– А ты что здесь делаешь? Давно знаешь об этой двери, то есть, комнате? – все еще недоверчиво оглядываясь, спросил он.
– Конечно! Я каждый день помогаю маме убирать коридоры и лестницу, – уже смелее ответила девочка.
Смущенно оглянувшись по сторонам, она схватила нужные для уборки швабры и быстро убежала, успев окинуть его любопытствующим взглядом темных смеющихся глаз, и он опять услышал ту же веселую мелодию, уходящую по ступенькам наверх.
Трудно даже было сказать, что он почувствовал в этот момент. Разочарование?
Нет, разочарованием это назвать было нельзя … Скорее, он был опустошен настолько, что не чувствовал ничего. Все, во что он верил, считал своей миссией, тайной, оказалось старыми швабрами, тряпками и разбитым столом.
Сквозь полуподвальное окно с остатками цветных стекол светило солнце, освещая цветом мутного сизого перламутра старые бутылки темно-зеленого стекла. Свет играл с пылью, полосами ложился на серый, истёртый веками плиточный пол с вкраплениями какого-то темно-зеленого минерала…
Внезапно выскользнув из кладовки, один из лучей лёг на подвальные ступеньки, ведущие к выходу, по которым недавно убежала поющая девочка, будто предлагая идти за ним.
Наконец он осознал, что вся его значимость и знание тайны было обманом, иллюзией…, как и сама тайна. Ощущение, будто его обокрали, обездолили, лишили чего-то грандиозного, вызвало внезапную вспышку обиды. Он понял, что не прав, что на самом деле этого грандиозного, как оказалось, никогда и не было …
Ещё минуту постояв, он двинулся по ходу солнечного луча, стараясь не наступать на него. Поднявшись наверх к выходу, он заметил, что луч, указавший ему путь из подвала, исчез. Но это уже было неважно, потому что голоса города, улиц, его шум и суета шквалом обрушились на него, смыв остатки обиды и недоумения.
Спускаясь по ступеням улицы, он вышел из своего квартала, и, услышав море, пошел к набережной. Сила реальности с каждым шагом наполняла его тело, мысли, чувства и это забытое ощущение приносило ни с чем несравнимую радость.
Он огляделся вокруг. Как и раньше, мужчины, собираясь группками, сидели у стен зданий или стояли на тротуарах, обсуждая новости возбужденными гортанными голосами. Среди них он увидел несколько прежних друзей, заметив его, они заулыбались и подняли руки в знак приветствия.
Напряжение, впустую державшее его длительное время, отпустило. Все стало как обычно, как раньше, и легко вздохнув, он направился к ним!
Раскаленный город, постепенно остывая, с удовольствием впускал в свои владения ночь.
А за окном звенел февраль
За окном, завешанным плотными темно-зелёными шторами, звенел февраль, а с Терентием Павловичем происходило Бог знает что, но он давно чувствовал, что с ним творится что-то неладное и из ряда вон выходящее – уже несколько недель щемило, ныло и давило сердце.
– Болит, так болит! Мало ли у кого что болит! – вначале не сдавался он.
Но, кроме боли, в груди вроде что-то постоянно распирало и давило. Казалось, что нечто стороннее поселилось внутри него, и, постепенно разрастаясь, уминает, утрамбовывает соседние органы.
Пожилой врач, к которому он пришёл на приём, посмотрев кардиограмму, неодобрительно покачал головой:
– И чем это вы, батенька, сердце свое так перегрузили – так увеличено…
А потом, посмотрев сквозь затемненные стёкла очков печальным взглядом человека, которого достали люди, решил пошутить.
– А помните старый анекдот о печени алкоголика? Если лёгким из-за печени не хватает места, то лёгкие надо удалить!
Но Терентию Павловичу, который раньше бы посмеялся вместе с врачом, было не до шуток.
– Так что же мне делать? – задал он вопрос несколько раздраженным тоном.
Врач, опять погрустнев из-за человеческой чёрствости, выписал какие-то капли, таблетки и домашний режим.
– Покажетесь через неделю, а если, не дай Бог, ухудшение – вызывайте!
– Домашний, так домашний!
Терентий Павлович засел дома.
Человеком он был аккуратным, и хотя лечиться и болеть не любил, все предписания врача выполнял с большой точностью.
Шёл уже пятый день, а ему ничего не помогало. В груди продолжало колотиться и давить пуще прежнего, Терентий Павлович ощущал свое сердце, как нечто чужое, вернее, самостоятельно чужеродное, совсем отдельное от всего остального организма.
Прислушиваясь к ритму: то нормальному и чёткому, то тревожному, прерывающемуся и трепещущему, как птица в руках – он понял, что сердце уже заняло почти всё возможное пространство!
В его воображении оно было похоже на помещение со множеством комнат, переходов, коридоров, кладовок и стенных шкафов, в которых хранятся разные ненужные предметы и домашняя утварь, вроде пустых, давно забытых стеклянных банок.
Мысленно путешествуя по пространству своего сердца, он видел светлые, ярко освещённые комнаты и просторные залы, проходил темными галереям и коридорами, о которых раньше даже не подозревал, попадал в маленькие, без всякого освещения помещения и тупички, а затем вновь оказывался в светлых пространствах с большими окнами, сквозь которые заглядывала сверкающая инеем на солнце зима.
На полочках, заполнявших практически все помещения, были разложены все его достижения, успехи и неудачи, огорчения и счастливые моменты. Радость соседствовала с печалью, свет переходил во тьму в маленькие комнаты без окон, которые полностью были набиты обидами, горестями, болью, страхом и прочими малоприятными вещами…
В сердце обосновалось всё его прошлое, настоящее. И Терентий Павлович внезапно понял, что происходит: сердце было занято, наполнено тем, что в нём накопилось до этого времени, и места для будущего в нём просто не оставалось…
Терентий Павлович чувствовал – невзирая на приём лекарств, сердце увеличивается и увеличивается! В отчаянии он выбросил в мусор все таблетки и, едва превозмогая безумную, тяжелую как все беды земли усталость, уже больше не заботясь ни о чём, вышел на улицу в февраль!
– Кто знает, сколько мне осталось?
А внутри тем временем происходило какое-то движение, будто помещения в сердце менялись местами: светлые залы сами по себе делились на мелкие, тесные кладовки, а кладовочки и маленькие комнаты, объединяясь с коридорами и переходами, превращались в большие пространства.
Несмотря на всё это безобразие, вызывающее еще большую внутреннюю тяжесть, Терентий Павлович помог какой-то хрупкой как воробышек старушке спуститься по скользким ступенькам подземного перехода и перевёл её на другую сторону.
Бабушка благодарно улыбнулась:
– Спасибо вам! Такой видный мужчина с большим сердцем! – умильно пробормотала она вслед.
– Откуда она знает о большом сердце? Неужели это так заметно для посторонних? – Терентий Павлович испуганно ощупал грудную клетку, но внешне всё было в порядке. Не зная, куда себя деть, он случайно забрёл на одну из аллеей парка, располагавшегося напротив его дома.
– Ох, и тяжело же тебе, браток, – сочувственно пробормотал пробегающий мимо него дедушка с окладистой бородой. Ему было уже много лет, но бежал он легко, как юноша.
– Тяжело, – вздохнув, согласился Терентий Павлович, опустившись на скамейку. – И что же мне делать? – задал он вопрос, скорее самому себе, чем подвижному дедку.
Давно не рассчитывающий на человеческие ответы старичок от удивления даже приостановился, и внимательно взглянув в лицо Терентия Павловича, посоветовал:
– А ты разгрузи, почисть сердце-то! – и, не вдаваясь в объяснения как именно это сделать, как его разгрузить, помчался дальше догонять что-то, то ли молодость, то ли стремительно уходящие из его жизни желания.
Вернувшись из парка, в котором, в общем-то, было довольно тоскливо, Терентий Павлович заглянул во двор. Дышать стало совсем уж невмоготу, сердце, постепенно пробираясь к горлу, билось, стучало, будто рвалось из тела вон. В глазах потемнело, и он присел на скамейку возле детской площадки.
– Дядя, вам плохо? – участливый детский голос заставил открыть глаза.
На него в упор смотрели две огромные черно-синие сливы, занявшие большую часть бледного круглого личика, обрамлённого черными кудряшками.
У девочки глаза занимают всё пространство, а у меня – сердце, пришло в голову глупое сравнение.
– Скажи, если в чем-то чего-то слишком много, а это что-то полностью закрыто, как оттуда всё извлечь, достать? – вдруг задал он ребёнку странный вопрос. Но дети любят странные вопросы, потому что сами их часто задают.
– Очень просто, – ответила девочка, загребая сапожками снег. – Надо взять ножницы – любые, и прорезать маленькую-маленькую дырочку, а потом ее увеличить – всё оттуда и выпадет! – пояснила она, авторитетно вздохнув, удивляясь, что взрослый дядя не понимает таких элементарных вещей.
Немного подумав, девочка с глазами-сливами открыла рюкзак и, нежно постучав по затылку игрушечного мишку, висевшего на короткой цепочке, вытащила небольшие ножнички для рукоделия с закруглёнными кончиками.
– У вас, наверное, ножниц нет! Могу одолжить, – и с серьезным видом протянула ему их на раскрытой ладошке. – Только обязательно отдадите! Завтра в это время
после уроков я здесь на скамейке буду сидеть и ждать. Не забудете? А то мама ругает, что всё теряю... – и, не дожидаясь ответа, девочка, счастливо улыбнувшись, резво убежала прочь, махнув на прощание хрупкой ладошкой, запачканной темно-фиолетовой пастой шариковой ручки.
– Так всё просто? Отверстие? – изумился Терентий Павлович. – А почему бы и в самом деле не попробовать?
В другой части двора, где он думал найти укромное место и там разобраться с ножничками и дырочками, несмотря на довольно прохладный и влажно звенящий зимний день было многолюдно и шумно как на остановке городского транспорта в час пик.
Все скамейки были облеплены стайками старшеклассников и студентов близлежащих колледжей и университета.
– Вот досада! – тихо вознегодовал Терентий. Сильно огорчившись, он почувствовал, как сердце больно толкнулось о ребро. – Боже, еще увеличилось! Куда уж больше? – испугался совсем.
Зайти в подъезд, подняться в свою квартиру просто не было сил, и он пошёл за угол дома.
Никого. Тишина… Только ничья собака предупреждающе рыкнула на него из под густых кустов.
Сердце, раздвинув рёбра, нахально выпирая, стучало под самой кожей, как мотор. Осторожно нащупав край твёрдой мышцы, он аккуратнейшим образом вырезал в коже, а затем и в той живой ткани маленькое круглое отверстие. Было страшно, немного больно, но эта боль и в сравнение не шла с тем, что он чувствовал постоянно!
Из дырочки сразу же что-то выпало, но ему даже не захотелось посмотреть, что именно. Сделав шаг, он внезапно почувствовал, что тяжесть в груди стала меньше!
С каждым его движением из отверстия что-то со стуком падало, высыпалось на дорожку, а ему становилось всё легче и легче. С каждым шагом давление внутри исчезало, и он будто видел, как сердце постепенно сжимаясь, уменьшается в объёме. Исчезают комнаты, залы и тёмные коридоры, в пыль рассыпаются полки в кладовочках. Теперь они были совсем не нужны, потому как всё, что находилось там, внутри, одно за другим вываливалось из маленького круглого отверстия, теряясь на расчищенном от снега асфальте.
– Бог мой, сколько всего накопилось!
Он шёл, гордо выпрямившись, и люди, которые видели его до встречи с девочкой, просто не узнавали Терентия Павловича! Обернувшись, Терентий увидел, как один из пробегающих мимо мужчин нагнулся и поднял что-то выпавшее из его сердца. Оглядев со всех сторон находку, прохожий, тщательно отряхнув её и почистив, спрятал в портфель, девушка с теплой повязкой на гладких рыжих волосах тоже что-то присмотрев для себя, подняла и спрятала в карман клетчатого пальто, но ему это всё уже стало безразличным.
Непривычная легкость радовала до головокружения. В квартиру Терентий Павлович, даже не воспользовавшись лифтом, взлетел по ступеням, как в восемнадцать лет!
– Не забыть бы завтра девочке ножницы отдать… – улыбнулся, вспомнив внимательные «чёрно-синие сливы» и мелкие симпатичные кудряшки.
Его внимание привлекло разнообразие звуков, ворвавшееся в комнату вместе с легким предвесенним влажным воздухом. Он прислушался к музыке улицы и понял, что это за окном, завешанным тёмно-зелёными плотными шторами, радостно звенит февраль!
Дверь
Он знал, что эта дверь существует … Старая, серо-голубая, потрёпанная и потёртая – c волнистой оборочкой небрежно присохших капель по краям. Тот, кто сделал её, не пожалел краски!
Возможно, она привиделась, приснилась ему или он просто её придумал, но твёрдо знал, что она реальна – так же реальна, как и всё то, что его окружает. Он закрывал глаза и видел полутёмный коридор, чисто вымытые плитки с серо-коричневым орнаментом, кое-где ещё поблескивающие на полу зеленоватыми вкраплениями стекла или какого-то тёмно-зеленого минерала.
Знал, что как только подойдет к ней – увидит, что на ней нет замка, и она не плотно закрыта. Покачиваясь на потемневших, слегка проржавевших от времени петлях и поскрипывая, она как бы хочет открыться, нерешительно и осторожно приглашая войти вовнутрь.
Но там, за этой старой потертой простотой светилось что-то невероятное. Краешком глаза он увидел, что там, за дверью, как бездна колеблется красно-серое пространство.
Куда ведет эта дверь? Что за ней? Что за той дверью – Рай или Ад? А может быть и то, и другое вместе…
Возникшее в нём с первой секунды напряженное ощущение … нет … скорее – знание, убеждение, что ни в коем случае нельзя допустить, чтобы «оно», то, что там светилось цветом мутного сизого перламутра, проникло в их общую реальность.
Это нечто было очень опасным, значительным, ужасным для всех смертных, и он чувствовал, понимал, что позволив «ему войти», он, возможно, навсегда разрушит мир людей.
Знание тайны наполнило его существование особым смыслом. Он понял, что стал хранителем чего-то необыкновенного, волнующего, существующего, возможно в ирреальном пространстве, но от этого не менее важного и значительного.
И теперь его предназначением стало, сберечь эту тайну до определенного времени, а может быть и передать следующему хранителю.
Старый квартал, в котором он родился и жил испокон веков, был расположен на высоком холме, почти горе. Ступени вместо улиц, тесные ряды домов вдоль них,
плотно смыкающихся боками и через узкий промежуток улиц почти смыкающихся верхними этажами, через окна которых можно было пожать руку соседям напротив. Перешагнув через этот незначительный провал, можно было просто зайти к ним в гости, посидеть, побеседовать о разных вещах, запивая плавно текущую беседу крепким зеленым чаем, остро пахнущим свежей мятой, сладким, как заколдованные плоды любви и молодости, растущие в королевских волшебных садах.
Все это было знакомым и любимым с детских лет. Но знать досконально их квартал, его подвалы, крыши, подземные переходы и выходы от дома к дому, мало кому удавалось. Многое в этом и для него до сих пор оставалось неизведанным. Ведь все древние кварталы старинных городов тщательно оберегают свои тайны, открывая их только
избранным …
Он любил свой большой и красивый город на берегу моря, плывущий среди зелени пальм и эвкалиптов как бело-голубой океанский лайнер, а иногда он представлял его огромным воздушным кораблем-дирижаблем, обмываемым морскими и горными ветрами плывущим в жарком мареве раскаленного солнца…
А еще, он, как и все его друзья, любил, покуривая, сидеть у моря на песчаных пляжах и следить за рождением волн, наблюдая, как одна переходит в другую, а затем умирает, рассыпаясь пеной и брызгами в мелком песке.
Любил играть в футбол на берегу в своей дворовой команде, и каждая клетка его тела радовалась молодости и жизни, впитывая морскую соль, солнечные лучи и запахи холмов.
По вечерам, расположившись в любимой чайной на тех же холмах, приятно было следить за закатом солнца и слушать шум города, разнообразие его голосов и предвечернее пение птиц. Над городом витали запахи суеты, разговоров, цветов, крепкого кофе и мятного чая. День уходил, а с ним уходили мысли, связанные с ощущениями, впечатлениями, и событиями, произошедшими на его протяжении… Опускался вечер, закрывались магазины. С его приходом с улиц исчезали торопливые женщины и красивые девушки с говорящими темными, как ночное небо, глазами… Время текло легко и беззаботно.
Но все это было до того, как он узнал о двери и комнате. С тех пор жизнь его круто изменилась. Почувствовав себя значительным, посвященным в тайну, он осознал, что кроме тех простых радостей, которыми он жил, теперь появилось предназначение, которому должен следовать. И, несмотря на то, что ощущение и вкус жизни он любил больше всего на свете, роль хранителя приобретала в его глазах сокровенный смысл. Постоянно думая об этом, и оберегая от посторонних глаз знание о неизвестной двери, ведущей в таинственно светящееся пространство, он больше не решался вести прежнее существование.
Теперь ему никогда и ни на что не хватало времени: кто-то влюблялся, женился, рожал детей, делал карьеру, его же предназначением было мысленно охранять загадочное помещение, наполненное несметными богатствами рая или ужасной огненной горечью ада. Там было неизведанное и необыкновенное, и это теперь составляло весь смысл его бытия.
Время шло, розовый песок его часов непрерывно перетекал из одной прозрачной чашечки в другую. Как-то раз, спустившись в подвал по какому-то незначительному поводу, он заблудился в длинных коридорах, изучить которые не хватило бы жизни, и забрел в ту часть, в которую никогда раньше не заходил. Когда же, обнаружив неизвестный ему переход, он уже почти вышел к площадке, ведущей наверх, вдруг остановился – перед ним была дверь. Старая деревянная дверь серо-голубого цвета с оборочкой краски по боку – точно такая, именно та, какую он видел в своих мыслях!
Едва заметное движение изнутри показывало, что прикрыта она не плотно – дрожала, как живая, словно приглашая его войти. Жемчужно-серый, с легким красноватым налетом свет, манил его, поблескивая в узкой таинственно приоткрывающейся щели. Оправившись от шока, он сделал нерешительное движение в её сторону, осторожно протянув руку.
Мысли метались как испуганные птицы. Но страх, мешавший ему сделать решительный шаг, просто меркнул перед любопытством и желанием узнать, что же там, там внутри. Сильное желание увидеть не давало ему покоя до такой степени, что он даже ощутил покалывание и дрожь в кончиках пальцев.
Что же на самом деле таится там, в глубине за дверью, о которой он так много думал и как редкую драгоценность тщательно охранял такое длительное время?
Закрыв в глаза, он шагнул вперед, почувствовав, как тихо скрипнув, дверь поддалась, и остановился, замерев на месте.
– Что? – пытался понять он, не размыкая век.
Ничего не происходило. Но через мгновение ему показалось, что кто-то едва слышно, будто вскользь осторожно коснулся лица, волос…
Медленно приоткрыв глаза, он понял, что это луч солнца, пробившийся сквозь небольшое запыленное окошко полуподвала, которое ещё сохранило остатки цветного старого витража, скользнул по его щеке. С недоумением оглядевшись, он вдруг понял, что ни рая, ни ада здесь нет, никогда не было и не могло быть!
Это была просто кладовая комнатка, в центре которой стоял старый колченогий стол, на котором возвышалась древняя пишущая машинка с поломанной клавиатурой, а в углу большой нескладной кучей лежали, валялись целые и поломанные швабры, рядом с которыми мирно соседствовали ведра и тряпки для мытья полов.
– Как же? … А где же? – оторопело и растеряно оглядывался он в поисках тайны.
Тем временем из коридора внезапно донеслась веселая песенка и через секунду соседская девочка с первого этажа, позванивая разноцветными браслетами, влетела в кладовку.
Вскрикнув от неожиданности, она испуганно затормозила, чуть не сбив его с ног.
– Что? Что Вы здесь делаете? – удивленно и застенчиво подняла она огромные глаза, которые словно разбрызгивали счастье юности.
Девочка впоследствии обещала стать красавицей, но сейчас ещё рано было об этом говорить.
– А ты что здесь делаешь? Давно знаешь об этой двери, то есть, комнате? – все еще недоверчиво оглядываясь, спросил он.
– Конечно! Я каждый день помогаю маме убирать коридоры и лестницу, – уже смелее ответила девочка.
Смущенно оглянувшись по сторонам, она схватила нужные для уборки швабры и быстро убежала, успев окинуть его любопытствующим взглядом темных смеющихся глаз, и он опять услышал ту же веселую мелодию, уходящую по ступенькам наверх.
Трудно даже было сказать, что он почувствовал в этот момент. Разочарование?
Нет, разочарованием это назвать было нельзя … Скорее, он был опустошен настолько, что не чувствовал ничего. Все, во что он верил, считал своей миссией, тайной, оказалось старыми швабрами, тряпками и разбитым столом.
Сквозь полуподвальное окно с остатками цветных стекол светило солнце, освещая цветом мутного сизого перламутра старые бутылки темно-зеленого стекла. Свет играл с пылью, полосами ложился на серый, истёртый веками плиточный пол с вкраплениями какого-то темно-зеленого минерала…
Внезапно выскользнув из кладовки, один из лучей лёг на подвальные ступеньки, ведущие к выходу, по которым недавно убежала поющая девочка, будто предлагая идти за ним.
Наконец он осознал, что вся его значимость и знание тайны было обманом, иллюзией…, как и сама тайна. Ощущение, будто его обокрали, обездолили, лишили чего-то грандиозного, вызвало внезапную вспышку обиды. Он понял, что не прав, что на самом деле этого грандиозного, как оказалось, никогда и не было …
Ещё минуту постояв, он двинулся по ходу солнечного луча, стараясь не наступать на него. Поднявшись наверх к выходу, он заметил, что луч, указавший ему путь из подвала, исчез. Но это уже было неважно, потому что голоса города, улиц, его шум и суета шквалом обрушились на него, смыв остатки обиды и недоумения.
Спускаясь по ступеням улицы, он вышел из своего квартала, и, услышав море, пошел к набережной. Сила реальности с каждым шагом наполняла его тело, мысли, чувства и это забытое ощущение приносило ни с чем несравнимую радость.
Он огляделся вокруг. Как и раньше, мужчины, собираясь группками, сидели у стен зданий или стояли на тротуарах, обсуждая новости возбужденными гортанными голосами. Среди них он увидел несколько прежних друзей, заметив его, они заулыбались и подняли руки в знак приветствия.
Напряжение, впустую державшее его длительное время, отпустило. Все стало как обычно, как раньше, и легко вздохнув, он направился к ним!
Раскаленный город, постепенно остывая, с удовольствием впускал в свои владения ночь.