Владислава Ильинская

Меж бесконечных тавтологий...

* * *

меж бесконечных тавтологий
и бесполезных биохимий –
ты луч во тьме любой дороги,
ты штиль в груди любой стихии,
своей не понимая силы,
ты излучаешь столько света –
что мог спасти бы Хиросиму,
родись ты раньше на полвека...
но вторгнись ты в клубок событий –
наперекор скупому небу –
его запутанные нити
не привели тебя ко мне бы.
и в мире – все равно паршивом
(пусть малость просветлевшем внешне),
меня бы тихо удушила
тебе не отданная нежность.

новое утро стягивает одеяло, как будто скальп.
плещет тебе, еще сонному, в лицо ледяной водой.
нужно подняться на ноги, нужно идти искать,
то, что и так всю жизнь волочится за тобой.
и пока ты вот так вот гоняешься за хвостом,
наступаешь себе на горло, расплющивая кадык,
твой хранитель кладет на коленку двойной листок
и старательным почерком записывает ходы.
и когда ты уже совсем собьешься и с ног, и с сил,
и поймешь, что по всем подсчетам прошел лишь треть,
подойди к нему спящему и тихонечко попроси,
чтоб он дал тебе на свое творение посмотреть.
а когда ты начнешь возмущаться и возражать,
мол куда подевался его знаменитый слог –
хорошенько задумайся и рискни ему доказать,
что твоя история интереснее чем колобок

рисуй меня, рисуй
по капельке, по слою
под соло кастаньет
оттачивай туше
рисуй меня, рисуй
растрепанной, босою
рисуй меня такой,
чтоб жалко было жечь.
рисуй меня, рисуй
под жаркие te amo
упрямой и смешной
останусь на холсте
рисуй меня, рисуй
пускай сегодня рамой
окажется для нас
привычная постель

как тебе там живется в твоем дому?
варятся супчики, взращивается герань?
сереньких будней подслеповатый мул
каждое утро тянет в сырую рань?
а у меня перессорились день и ночь –
поочередно мои выкалывают глаза...
вечером требую: господи, обесточь!
утром молю его: господи, озадачь!
он улыбается, переключает свитч
и из меня по новому льется речь,
если тебе ее не дано постичь –
можешь попробовать просто ее сберечь.

ми кудись пливемо вже багато місяців поспіль,
від північних пасатів постійно волога постіль,
кожна наша хвилина минає неначе постріл,
залишаючи зранку купу порожніх гільз.

ми навчились хіба що надійно плести канати,
рятувати лише для того, щоб катувати...
подивись, як голодний туман поїдає натовп,
а крізь димні легені спливає нестерпний біль.
подивись, як за розовий обрій тікає память,
хоч ти пестиш її і бавиш її роками,
як натомість у скроні зростає холодний камінь,
що ночами загойдує, тягне тебе на дно...

і коли ми дістанемось царства підхвильних течій,
подивись мені в очі без речень, без заперечень,
подивись, як у той незабутній самотній вечір,
де ми щойно з тобою зустрілись, маленький Ной

так, как ветер вздымает новые паруса,
так, как воздухом наполняется парашют –
он  стремился ворваться в сказочный райский сад,
забывая о том, что сначала положен суд.
а когда над каналом свешивалась луна,
ему снился тот, кто однажды его спасет…
убиенных  своих нашептывал имена,
забывая о том, что за это представят счет.
только утро всегда приносило такую муть,
что простить себя никаких не хватало сил…
день за днем проходил он тот же порочный путь,
забывая, о чем  недавно еще просил.
день за днем, постигая суть своего стыда,
он скитался по миру, прячась от пустоты…
правда, даже самые мудрые города
забывали о нем, не успев от шагов остыть.
и когда, наконец,  случился тот самый  суд
и спаситель ему представил тот самый счет,
тридцать шекелей – знал он – точно его спасут
тридцать шекелей – это мелочь, Искариот.

какие блики,
какие блоки...
мы многолики,
но одиноки.
и льются токи,
струятся токи,
текут сквозь руки
на эти строки.
бегут сквозь время,
скользят сквозь пламя...
в таком гореньи,
в таком цунами –
мы дышим чище,
мы дышим чаще...
на самом днище,
в дремучей чаще,
мы станем легче,
мы станем проще...
расправим плечи,
расставим точки.
увидим будто
уже за кадром
твое не буду,
мое не надо...
мы будем – выше
мы будем – дальше
иначе выжить
не думай даже.

время вытекает из-под лопатки соседского малыша,
играющего в песочнице. вытекает на прозрачную улицу,
переливаясь в первых лучах весеннего солнца
и если ненадолго остановиться и прислушаться,
можно услышать, как вырастает первый куст можжевельника
на склонах еще никому ненужного полуострова,
как выползают на каменистый берег рыбы с прозрачными головами,
как в ритуальном танце сдвигаются и сдвигаются тектонические плиты,
высвобождая потоки раскаленной любви,
которая создаст и уничтожит стеклянную бесконечность
всего за несколько мгновений до следующего большого взрыва...
мы с тобой временно обитаем внутри нее
и стремительно приближаемся к тому моменту,
когда придется стать маленькими бестелесными песчинками,
чтобы перебраться по узкому тоннелю на другую сторону
и все, что мы можем друг другу дать –
немного надежды на то, что там
уже не действуют
законы
гравитации...

что толкнуло к охоте – не помню, таков рецидив,
что гоняет по засранным стройкам, ночным подворотням.
оказалось, достаточно просто себя убедить,
что на все наплевать, что существенно только «сегодня».

бестолковый романтик – я красил улыбкой рот,
ни секунды не дрогнув, плясал на краю преисподней...
все останется прежним, никто никуда не уйдет,
ведь на все наплевать, ведь существенно только «сегодня».

и под низким дурманящим небом, на стыке ветров,
и в изгибах мостов, и в плену бесконечного полдня –
заворожено слушал стеной нарастающий рёв
здесь на все наплевать, здесь существенно только «сегодня».

я был жалким бойцом. я не знал, что такое война,
но когда в голове назревала кровавая бойня,
я сжимал кулаки и сквозь битые зубы стонал,
что на все наплевать, что существенно только «сегодня».

и когда, по прошествии долгих сегодняшних дней,
не нашел за спиной ни любви, ни восторга, ни правды,
я остатками памяти вывел на первой стене,
что существенно все – и вчера, и сегодня, и завтра.

перспектива потопа – страшней самого потопа,
потому что, когда ты стоишь на краю обрыва,
вспоминается весь твой скупой, бесполезный опыт:
от рождения и до сегодняшнего прилива.
перспектива потопа – страшней самого потопа,
потому что, когда ты спускаешься к океану,
из глубин его слышится древний, манящий шепот,
приглашающий то ли в пекло, то ли в нирвану...
перспектива потопа – страшней самого потопа,
потому что, когда потоп набирает темпы,
ты ложишься спиной на поверхность его потока,
и легко утопаешь в пучине его контемпа...

в сплошное полотно сливаются пути,
срывается состав с последнего маршрута.
не спрашивай меня, хочу ли я спастись…
пролистываю жизнь минута за минутой:
пытала тишиной, свистела соловьем,
то улыбаясь нам, то пробегая мимо,
мы грелись, как в мехах, в дыхании ее
и верили всерьез, что мы неуязвимы.
нам даже удалось не выжить из ума,
под сапогами тех, кого пустили в душу…
но ветер остывал, и близилась зима,
и мы в своих домах не знали, что снаружи
сквозь горы и леса, поля и города,
сквозь суету витрин и тротуаров кротость –
по рельсам ледяным несутся поезда
и черная звезда им освещает пропасть.

остудить бы сердца, отвести войска,
привести бы в порядок свою страну…
и не следует правых в войне искать
(это тоже ведь способ вести войну) .

поедает купюры голодный мир,
но когда-то приблизится «время Ч»…
и тогда не поможет ни фунт, ни быр*,
ни кредитная карта, ни тревелчек.

не помогут подземные города,
не помогут воздушные корабли,
если с неба исчезнет одна Звезда
от того, что с ней справиться не смогли.

от того, что в спирали прозрачных дней,
заслонившись от света других планет,
разукрашенным стадом ползли по ней
почитатели блеска чужих монет.

но однажды обрушиться звездный шлейф
и когда ты увидишь его вдали –
не жалей, человечество, не жалей
положить пятаки на глаза Земли.
_______
* быр – денежная единица Эфиопии

все начнется со света и им же кончится...
и пока твоя матушка в родах корчится,
ты впервые поступишь не так, как хочется,
покидая уютный мир.
из него выползаешь, как будто из лесу
(оторвавшись от самой  надежной привязи)
в ледяные тиски мирового кризиса,
дикарем – на роскошный пир.
поначалу ты нем и не знаешь правил, но
не бойся, тебе объяснят, как правильно
нужно жить, чтоб тебя подключили к кабелю,
раздающему барыши.
реверансами будет намного проще, но
когда ты поймешь, что везде непрошеный –
обнаружишь внезапно себя на площади,
среди груды горящих шин.
можно делать что хочешь, и жить по совести,
пребывая в тактической невесомости.
не просить и не спорить, ни с кем не ссориться,
посадить свой контрольный бук.
все, что ты в этот мир принесешь хорошего –
обернется в итоге троянской лошадью,
и ты вновь очутишься на той же площади,
проклиная свою судьбу.
расширяется космос, планета вертится,
продолжает надежда оттуда черпаться,
и я знаю, родной, как тебе не терпится
доказать мне, что неправа.
твоя матушка просто трусиха, нытик и
переевшая этики да политики
на сегодняшний день может стать родителем
лишь красивым своим словам.

прозрачные слова меняются местами,
а истина лежит незыблема на дне...
лежит себе и ждет: ну кто ж меня достанет,
не век же мне торчать на этой глубине.
поднимется песок, закрутятся воронки
и, кажется, вот-вот начнется путь на свет...
но истина лежит, по-прежнему, в сторонке
и горечи ее конца и края нет.

проносятся года, муссоны и пассаты,
и тысячи комет, и сотни тысяч дней,
и мы с тобой, увы, совсем  не виноваты,
что истина никак не станет нам видней.
в кромешной темноте, под тоннами иллюзий
не слышно ничего, здесь только тишина.
познавшему ее нельзя вернуться к людям,
он больше никогда не сдвинется со дна.

нет никакой гарантии, это опыт.
это – уникальный эксперимент.
вам отпускается время, оно же – топит
в мутных своих глубинах. в один момент
ты превращаешься в точку небесной сферы,
ты превращаешься в пыль на краю земли,
когда твой внутренний доктор откроет двери
и скажет: простите, мы сделали что смогли.

она лежит прекрасна и грустна,
она лежит без отдыха и сна,
она лежит и смотрит, как волна,
беснуясь,
набирает обороты

а под нее стекаются года
внутри нее полощется вода,
которая затопит города
по щучьему
велению
природы

утопленников всплывшие глаза
осмотрят сверху опустевший зал:
им многое захочется сказать,
им многое
захочется
послушать

сквозь толщу изумрудного стекла
ворвется малахитовая мгла
и от нее родятся Тишь да Гладь,
которые
родят
Другую Сушу