Андрей Грязов

Февраль не сторож февралю

* * *
Вернемся в прошлое столетье…
Где детством пахнут поезда,
Где жизнь пока что – междометья,
Но жадно дышит первым «да»!
Как свежевыпеченным хлебом,
И первым холодом в груди,
Чем вопросительнее небо,
Тем восклицательней дожди!


ФОРМУЛА РОСТА


Вячеславу Амирханяну


Я вспять иду к зерну от браги –
Отец, который прежде – сын,
Я прорастаю из бумаги,
Ростком засохших древесин.
Из бересты гудящей пущи,
Зажатый в цепкий клюв клеста,
Не умерший и не живущий
В прожилках клейкого листа.
Побегом старого набега,
Хазарских стрел, копыт, огня,
Я – из земли, куда телега,
Как пресс впечатала меня.
Я – корешок в глухом овраге,
И до рождения продрог.
Я – из густой полынной влаги,
Архивной пыли всех дорог.
Из неоформленного где-то,
Я – тот, кого пока что нет,
И не тянусь к теплу и свету,
Но чувствую, как тянет свет.

Расту сквозь сон слепой дворняги,
Пронизан болью сквозняка,
Я прорастаю на бумаге
Забытого черновика
Поэтом, лекарем, прохожим,
А может, пьяненьким дьячком,
Я – буква с тонкой нежной кожей,
И непослушным языком.
Я – слово первое до срока,
Начальных букв случайный стык,
Пока ещё не видит око,
И зуб неймет – молчит язык.
Не понимая назначенья,
До взмаха старенькой косы,
Я наклоняюсь как растенье
Под светлой тяжестью росы.


* * *


Малютка жизнь, дыши…
А.А.Тарковский


Малютка – жизнь, скажи, зачем, скажи,
Ещё в пеленках точишь ты ножи?..
В чужую жизнь вгрызаешься легко
И на губах и кровь, и молоко…
Ещё до жизни, как в черновике,
Что жжется в материнском молоке?
Чертополох, крапива, белена,
Прыщавая вселенская вина…

Подружка-жизнь, смотрю в глаза твои –
Слезой твоей стекает яд любви…
И линии читаю по руке,
И вижу их прощальное пике…
И, замирая, слышу голос твой,
Как он становится молчаньем и травой.

Старушка-жизнь, нелепая судьба
Горбатишься, горбатишься, горба…
Ты запоешь, а после замолчишь,
Мой крематорий, сплин мой, ранний чиж…
Кто спутник твой? Кто? Вечный жид и жлоб?
Все наши стрелки загоняет в гроб.
А ты твердишь – держись! Кричишь – держи!
Я жизнь твоя! Я – жизнь, я жи… я жи…


* * *
Что происходит? В самый тихий омут
Уносит жизнь волнением волны,
И если кто-то точку слуха помнит, –
Как в детстве – ставят в угол тишины.
Что разделило нас, как Стрелку с Белкой?
По ходу звездно-вакуумной войны,
Мой ангел в сердце забивает стрелку,
Чтоб был прямее – угол тишины.
Ты повторяешь слово многократно,
Как повторяет псих или дитя,
Ты говоришь: возьми меня обратно,
Туда, где тихо плачут и молчат.
Молчат светло, тепло, исповедально,
И грех – всего лишь свойство стороны,
И где целуют дерзко и нахально…
Возьми меня за угол тишины…
Там детство пахнет спичкой, нафталином,
И плачет кровь на кончике пилы…
И, поднимаясь, улетают клином
Южнее сердца острые углы…


* * *
Небо желтое от света,
Солнца лопнувший желток
Освещают два предмета,
Две судьбы на посошок.
И витые закоулки
Тихи, гулки, как шаги,
Две судьбы играют в жмурки
И расходятся круги
Как от брошенного камня,
Как от брошенной жены,
В луже мутного сознанья
Чистой правды и вины…
Все вернется, обернется,
Пепел-Феникс – все одно.
Ослепляет блеском солнце,
Щуря черное пятно.


Сверхновая


В кармане сада черная дыра.
Звезды падучей след, или костра.
И ты моя залетная сестра,
Щелчком луну гасившая, как бра…
Я рядом сяду и с волос стряхну
Застывший пепел и дерев труху.
Жучка и первобытный ночи страх,
И чью-то ласку в жестких волосах.
Я разбужу и мы пойдем с тобой
Туда, где Чингачгук и Зверобой
Заваривают чай из чабреца,
И ждут звезды сверхнового гонца.
Раскуривают мир в своей трубе…
Но я не расскажу им о тебе.


* * *
Зови меня по имени – когда
Ворвутся в Киев призраки Чапая,
Кипит во мне не кровушка – вода,
В какой-то мир высокий выкипая.
Зови меня собачьей кличкой – где
Я просто жил едиными хлебами,
Припав к ослепшей солнечной воде
Сухими от неверия губами.


* * *
Февраль не сторож февралю,
На месяц вешают в петлю
Свой высокостный мозг,
А март снимает капюшон,
Пьет из подснежников крюшон
И гладит сизый нос.
А я шатаюсь без пальто,
За что купил, продал за что?
Не важно, тает снег.
И я ещё к тебе вернусь,
В духовке ждёт хрустальный гусь.
И наш медовый век.


* * *
Скажи ему по самое скажи.
Чтоб в наковальню стукнул молоточек.
И степлером осенние дожди,
Чечеткой, прошивали толщу ночи.
Я знаю, здесь напросится пробел,
Не потому, что рифма – полукровка,
А потому, что между наших тел.
Вползет зачем-то божия коровка.
Взгляни в неё, по самое взгляни,
Ты знаешь, как кастет стихотворенье?
По линии петляющей жизни,
Из точки слуха в многоточье зренья.

Утро


Я на скале с улыбкой горца.
Мигает море сотней век.
В одной руке родится солнце,
В другой – счастливый человек.


Дегтяри


На Дегтярёвской всюду дегтяри,
Здесь ложкой меда август застывает,
Разбавив утро каплями зари
И каплей ртутной красного трамвая.
Здесь старый враг почти что старый друг,
Он, раздобрев, предстанет в лунном свете,
И, безусловно, лучше новых двух,
Хотя бы тем, что был когда-то третьим…
Здесь старый друг уже и тем поэт,
Что состоит из плюша и из пуха,
Пусть сочинил за десять долгих лет
Пяток стихов для внутреннего слуха.
Спрошу: «Как жизнь?» Ответит: «Без пяти…»
И убредёт за призраком трамвая,
Строфой тяжелой на своем пути
В потемках душных искры высекая.