Семён Абрамович
Слышишь – время шуршит по песку испещрённой змеёй...
***
ПСЕВДОМОРФОЗА
В цветущем дереве бурлит весна,
Жар солнца пьет сияющая крона.
Равнина, пробудившись ото сна,
Ему шлет волны свежести зеленой.
Но сдвинет время основанья дней,
И кáнет древо в темную пучину,
Где через много лет поток солéй,
По утверждённому натурой чину,
Невнятному для радостных невежд,
Сгустится тайно в некогда живую
Программу-форму, дивно образуя
Каменноýгольный, холодный труп надежд.
Жар солнца пьет сияющая крона.
Равнина, пробудившись ото сна,
Ему шлет волны свежести зеленой.
Но сдвинет время основанья дней,
И кáнет древо в темную пучину,
Где через много лет поток солéй,
По утверждённому натурой чину,
Невнятному для радостных невежд,
Сгустится тайно в некогда живую
Программу-форму, дивно образуя
Каменноýгольный, холодный труп надежд.
МОЯ ЗИМА
Здесь на черных ветвях россыпь яблок горит золотых.
Здесь мясистая почка магнолии дышит дурманом.
А в разорванных ветром просторах рождается стих,
Как веселье на дне опустевшего мигом стакана.
Но сметаются листья опавшие с глади дорог,
Да в сарае пылится давно заржавелое вéло.
И маячит на грани небесного круга порог,
на который – карабкаться всем естеством помертвелым…
Здесь мясистая почка магнолии дышит дурманом.
А в разорванных ветром просторах рождается стих,
Как веселье на дне опустевшего мигом стакана.
Но сметаются листья опавшие с глади дорог,
Да в сарае пылится давно заржавелое вéло.
И маячит на грани небесного круга порог,
на который – карабкаться всем естеством помертвелым…
СМЕРТЬ БЕРСЕРКА
Эгей! В горниле разъяренном туч
Огнебородый свой вздымает молот!
Был панцирь мой безжалостно расколот,
Был твой удар божественный могуч…
Метал я руны, снарядившись в бой,
На океанском берегу пустынном.
Не дрогнул я, узнав свою кончину:
Сразиться с богом – страшный жребий мой.
Так знай же, Тор, как ярость леденит!
Я погибаю! я тобой разорван!
Но я приду, приду, как Фéнрир чёрный,
И – пряну в твой сверкающий зенит!
Огнебородый свой вздымает молот!
Был панцирь мой безжалостно расколот,
Был твой удар божественный могуч…
Метал я руны, снарядившись в бой,
На океанском берегу пустынном.
Не дрогнул я, узнав свою кончину:
Сразиться с богом – страшный жребий мой.
Так знай же, Тор, как ярость леденит!
Я погибаю! я тобой разорван!
Но я приду, приду, как Фéнрир чёрный,
И – пряну в твой сверкающий зенит!
ИЕРУСАЛИМСКИЙ СИНДРОМ
Свеченье золотистое томится,
В закрывшем солнце облачном пластé.
Моментом росчерк обозначит птицу
В белесой непрозрачной высоте.
Шершавость камня, шорохи иврита.
Да небо, близкое, как никогда…
И кажется, что полностью излиты
Из Божьей чаши гнев и благодать.
В закрывшем солнце облачном пластé.
Моментом росчерк обозначит птицу
В белесой непрозрачной высоте.
Шершавость камня, шорохи иврита.
Да небо, близкое, как никогда…
И кажется, что полностью излиты
Из Божьей чаши гнев и благодать.
* * *
Слышишь – время шуршит по песку испещрённой змеей,
Извиваясь в тоске изощренно-размытой струей.
И куда же летят, чередуясь под солнцем-луной,
Дни и ночи мои, и бытийность всего, что со мной?
Все возникло из тайны и в тайну уходит всегда.
Задрожит, просияет и с неба сорвется звезда.
Лист зеленый увянет, скукожится и упадёт,
А несорванный плод на чернеющей ветке сгниёт.
Вкрадчив, явственен шёпот сомнения в благе вещей…
Твой я, Господи, или, возможно, что все же ничей?
Извиваясь в тоске изощренно-размытой струей.
И куда же летят, чередуясь под солнцем-луной,
Дни и ночи мои, и бытийность всего, что со мной?
Все возникло из тайны и в тайну уходит всегда.
Задрожит, просияет и с неба сорвется звезда.
Лист зеленый увянет, скукожится и упадёт,
А несорванный плод на чернеющей ветке сгниёт.
Вкрадчив, явственен шёпот сомнения в благе вещей…
Твой я, Господи, или, возможно, что все же ничей?