Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

АЛЕКСЕЙ САПРЫКИН


Р А С С К А З Ы



Эпитафия


Ласковая морская волна лениво набегала на сверкающий под лучами ещё жаркого жадного солнца песок. Полуторогодовалая девчушка с двумя забавными хвостиками, торчащими из панамки, весело плескалась у самого берега. Отец внимательно следил за ней, готовый в любую минуту прийти ей на помощь. Но девчушка сдружилась с ласковым южным морем, и отец мог быть спокоен. Солнце поднялось выше, пора было возвращаться. Отец подхватил Принцессу на руки и пошёл к машине. Мама вытерла девчушку полотенцем, отец сел за руль, и они поехали домой. Белый "Фольксваген" Жук резво бежал по грунтовке, поднимая столбы пыли. Минут через десять они подъехали к симпатичному двухэтажному домику. Мама понесла уснувшую дочь наверх. Отец Принцессы заговорил со встретившей их хозяйкой:
– Ма, а неплохую машинку вы отхватили. Движок работает как часы, и вообще, как новенький.
– Это всё твой папа. Я хотела новую машину из салона, а он утверждал, что нужно взять подержанную.
– И он прав. Учиться лучше на подержанной.
– Вот его друзья и нашли эту машину. Хорошо ещё, что они нашли белую, потому что бежевую или кремовую, как я хотела, не сумели найти.
– Такой цвет найти весьма проблематично. Это надо было ещё найти "Жука".
– А вот это уже твой папа хотел. Какая-то девушка получила его в подарок от родителей на восемнадцатилетие, сделали обкатку, а потом ей эта машина разонравилась и ей купили другую. А эту решили продать.
– Чувствуется, что машина свежая. Отец хоть научился нормально ездить?
– Это я занималась с инструктором, а твой папа пару раз поездил по пляжу, да и то ночью, и забросил это дело.
– Твой муж!
– Твой отец! Нет, ты скажи, как тебе наш домик? Нравится?
– Здорово! Нам понравился. А что там, на старом месте?
– Туда продолжили бульвар. Теперь он доходит почти до Академии наук. А на месте нашего дома возвели несколько высоток. Ну, а мы построили вот этот домик.
– Я помню, вы мне показывали его проект и фотки.
– Ну, вот. Нам повезло, мы нашли по дешёвке участок в шесть соток. С забором и воротами. Чуть больше двух месяцев фирма возводила дом, ещё и с подвалом. Потом папа занялся солнечными батареями. Ты ведь помнишь его затею, он договорился с Доцентом, и тот рассчитал и установил с ребятами какие-то суперские солнечные батареи. Так что государственным светом мы практически не пользуемся. Мы… – повторила она, – … теперь только я… – и растерянно задумалась.
Любила ли она его? Наверное, да. Собственно, не наверное. Любила. Ведь не могут люди прожить более сорока лет вместе, не любя друг друга. Но она всегда была Лидером! Всегда и во всём. Лидером. Не зря он называл её "Фельдмаршалом". И он всегда ей уступал, а ей очень хотелось, особенно в последнее время, почувствовать себя женщиной. Просто женщиной. Ханум. Хотелось, чтобы он брал на себя ответственность. Решал любые проблемы. Но после истории с переломами своей "бриллиантовой" ноги он плавно самоустранился от всех этих проблем.
– Мам, ты чего? Всё будет хорошо, – проговорил сын, стараясь отвлечь её.
– Хорошо… А будет ли это… хорошо?
Они подошли к кустам роз и она встрепенулась:
– Когда я начинала говорить о цветах и грядках, он всегда подшучивал надо мной:
"Чем ближе мы подходим к вечности – тем больше нас тянет к земле!"
– Посмотри на этот оазис. И виноградная лоза, которую мы привезли со старой квартиры, прижилась, и у меня всё время есть листики для твоей любимой долмы.
Она обернулась к нему и продолжала:
– Он очень ждал вас. И был на седьмом небе, когда у него родилась внучка. Он постоянно говорил, как будет с ней возиться, гулять, рассказывать сказки, заботиться о ней. Не дождался…
– Но ты же знаешь, что мы не могли раньше приехать. Она ведь родилась в октябре.
– Сыночка, я никого не обвиняю. Я всё прекрасно понимаю. Так уж сложилось. В последнее время он очень сдал. Всё время шалило сердечко, да и нога постоянно беспокоила. Особенно реагировала на смену погоды. Да ещё его военные болячки, молчавшие до поры до времени, с каждым годом всё больше и больше напоминали о себе. Что ни говори, а это правда: когда человек выходит на пенсию, у него уже ни на что не остаётся сил. Ты же знаешь, как он любил "морозить"! А в последний раз я приготовила ему костюм, а он простоял около костюма довольно долго, поглаживая его, приладил бороду, усы, постоял перед зеркалом. Потом снял всё и грустно
сказал мне:
"Всё, Малыш, приехали. Поезд ушёл! Деда Мороза больше нет!"
– Потом он запаковал костюм в чехол и спрятал в самый дальний угол шкафа. Вот тогда я поняла, что это всё. Честно говоря, я думала, что он сломается. Писать он стал всё меньше и меньше. Порой долго сидел молча, попыхивая своей трубкой. В какой-то момент он стал писать сказки. Для Принцессы. Но теперь он уже не давал их читать, хотя, как ты помнишь, он всегда жаловался тебе, что я не читаю то, что он написал. У него в столе лежит синяя папка, куда он складывал написанные сказки. С надписью "Моей Принцессе".
– А какой был его последний день?
– Это были первые весенние дни. Солнечно, но ещё прохладно.
– Мне очень жаль, но ты же знаешь, я физически не мог приехать.
– Я понимаю: гастроли, заморские страны. Тебя наконец-то пустили в Канаду. Ты не мог бросить работу, лететь через океан. Ты бы всё равно не успел. Я тебя ни в чём не виню. Просто весной всегда бывает обострение. Так было и в тот день. Он почти бросил курить. Во всяком случае, выкуривал всего три-четыре трубки в день. Он устроился в кресле около ёлки, укрыл ноги пледом, раскурил трубку и попросил сварить ему чашечку кофе. С ёлкой – это отдельная история. Буквально на второй день после переезда, ещё коробки не были разобраны, он вдруг с утра куда-то уехал, ничего мне не сказав. Часа в два подъехала грузовая машина. Из кабины вылез твой папа, довольный, как слон после купания. Двое рабочих начинают разгружать груз и вытаскивают пушистую трёхметровую ёлку. Живую. С корнями. Место он нашёл быстро, и буквально через час ёлка красовалась перед домом. Мы обсуждали с ним этот вопрос, но я не думала, что он сделает это столь быстро. Уж как он за ней ухаживал – это надо было видеть. Перед Новым годом, вооружившись стремянкой, он развешивал игрушки, мишуру. Украсил лампочками дверной проём, от него протянул гирлянду с лампочками и опутал всю ёлку. Тридцать первого декабря, в начале двенадцатого, он надел костюм Деда Мороза, зажёг ёлку и приготовил бутылочку шампанского. При первых ударах курантов он разлил шампанское и вспомнил одно из своих приветствий. Ты не поверишь! Едва он произнёс последние слова, как сразу стих немного неловкий робкий ветерок. Стало тихо-тихо. Ни малейшего движения воздуха. Сверху беззвучно стали планировать снежинки. Большие, средние, маленькие. Одни таяли, едва достигнув земли, другие основательно устраивались везде, где только можно было. И музыка Чайковского из "Щелкунчика"! Это была самая настоящая Новогодняя Сказка! Такого чуда я не видела никогда! Он был как маленький
ребёнок, попавший чудом в волшебную Новогоднюю Сказку.
Она ненадолго замолчала, а потом продолжила:
– Через несколько минут я принесла кофе и поставила на столик около кресла.
Он сидел, откинувшись, в кресле и, казалось, дремал. В руке дымилась трубка.
"Твой кофе! – сказала я ему, но он не отреагировал, – хватит прикидываться. Симулянт! Дезертир!"
Он не ответил. Я потрясла его за плечо. Дымящаяся трубка выпала из его руки. Я попыталась прощупать пульс. Пульса не было.


Легионер


Гроза надвигалась лениво и неуверенно. Пересохла саванна. Ветер закручивал пыльные смерчи. Горизонт затянуло чернотой, и блистало небо вдали. Далеко-далеко слабо громыхал гром. Но дождя не было. Ах, как бы он подставил лицо крупным каплям тёплой африканской грозы. Но не будет её. Будет и завтра изнуряющий зной, будет горячий ветер с мелкими песчинками. Будет бескрайняя выжженная саванна. Он лежал, глядя в потолок, и в памяти всплыли строки Сент Экса:
"На дворе буря. Ветер с чудовищной быстротой хлопает моими "ставнями". Это сигналы Морзе или позывные каких-то духов. Пытаюсь расшифровать их, но это мне не удаётся. А ведь так хотелось бы понять их язык!"
Погода навевала определённое настроение, и ему взгрустнулось. Он рос домашним мальчиком. У него всегда всё было: лучшие педагоги, лучший тренер, лучший ВУЗ. Он выбрал Сорбонну, благо в совершенстве владел тремя языками. Да и учёба давалась легко. Компания подобралась интересная – толковые, умные ребятасокурсники, беседы на самые разные темы, от микробиологии до астрофизики и астрологии. Интересные гипотезы, обсуждаемые за бутылочкой доброго вина, культурные программы, встречи с интересными людьми. И всё было бы хорошо, но на третьем курсе он вдруг увлёкся идеями анархистов, а тут ещё и хиппи появились. И всё встало с ног на голову. Какие-то митинги, акции протеста, драки, стычки с полицией. В одной из таких стычек он "несильно" толкнул полицейского, тот "неловко" упал… и умер. Ему повезло – его не задержали, но полиция стала его разыскивать. Друзья посоветовали ему на время скрыться и вступить в иностранный легион. И вот уже скоро год, как он в Африке. Первое время ему было чертовски трудно, но человек привыкает ко всему, и, как выяснилось, он не зря занимался спортом. И он привык ко всему… Почти. Больше всего его напрягало бритьё. Он педант и привык бриться каждый день. А здесь с этим часто возникали проблемы. То одного не было, то другого. Но он приноровился и к этим условиям. Он всегда таскал с собой небольшое зеркальце и одноразовый бритвенный станок. И когда во время выхода с базы выдавалась свободная минутка, он первым делом начинал скоблить свою физиономию, порой в ущерб сну или приёму пищи. Первое время к нему кто-нибудь, да пытался приколоться, но после проведённой "разъяснительной работы" от него отстали. Зато на базе он "отрывался" по полной. Это был целый ритуал: он долго и тщательно расставлял все принадлежности в определённом порядке и только убедившись, что ничего не забыл, вытаскивал зеркало. Он приобрёл его на одном из "блошиных" рынков. Это было походное зеркало одного из важных вельмож, живших лет двести назад. Этот резной, инкрустированный перламутровыми пластинками футляр красного дерева, напоминающий этюдник художника, нужно было, установив на ровной поверхности, нажимать в определённой последовательности на скрытые кнопки. Щёлкали пружины и крышка открывалась. Но чтобы добраться до зеркала, нужно было произвести ряд манипуляций со шторкой. И только тогда можно было увидеть круглое зеркало. Шторка оставляла скрытыми от глаз углы зеркала. Очевидно, мастер, сделавший это приспособление, верил в то, что в углах старых зеркал прячутся тёмные силы. Во всяком случае, так ему объяснил старик, продавший это зеркало. И самое интересное было в том, что, не веривший поначалу во все это, он со временем стал ощущать в зеркале чьё-то присутствие. И чем дольше он вглядывался в это зеркало, тем сильнее чувствовал, что он не один в помещении. Он стал проводить перед зеркалом больше времени, ожидая чего-то, но в последний момент, когда все чувства обострялись донельзя, и зеркало начинало то ли вибрировать, то ли изменяться, он всё-таки закрывал шторку. Чёрт его знает, почему. Ему припомнилась Сорбонна, посиделки до утра за бутылочкой доброго вина, разговоры о зеркалах, пирамидах, искривлении времени и пространства. Вспомнилось, как трое французских альпинистов, вопреки просьбам и запретам местных монахов, пытавшихся убедить их, что нельзя идти на восхождение по внешнему склону Кайласа, поскольку ещё никто не возвращался оттуда живым, все же ослушались их. Хотя альпинисты знали, что Кайлас – это пирамида, которая старше и больше египетских пирамид и этот зеркальный склон вогнут, они всё равно пошли. Им повезло – они вернулись через некоторое время. Но вернулись заметно постаревшими, и меньше чем через год все трое скончались от старости! Было о чём подумать.
Он воевал не хуже других. Во всяком случае, честно выполнял эту свою работу. Какой бы грязной она ни была. Когда приходилось зачищать какую-нибудь территорию от аборигенов, он старался не принимать происходящее близко к сердцу. Но однажды…
Деревня догорала. Чёрный жирный дым поднимался к побледневшим, моргающим от ужаса бриллиантовым звёздам. Легионеры добивали оставшихся жителей. Вот тогда ему на глаза и попался этот пацан лет двенадцати. Его огромные глаза ярко бело-голубого?! цвета горели ужасом. Они как будто излучали какой-то заполняющий всё свет. Глаза этого мальца заставили его остановиться. Ну, не бывает глаз такого цвета у африканцев. Он то ли слышал, то ли читал, что подобные глаза были замечены у одного китайского подростка. Он запомнил это потому, что предполагалось, что этот подросток мог принадлежать к новой человеческой расе, поскольку, обладая такими глазами, он видел ночью так же, как видят представители семейства кошачьих! И что, вроде, он обладает способностью к телепатии, и что таких детей уже замечали в разных уголках земного шара. Может быть, и этот негритёнок из той компании? Он почувствовал, что этот взгляд начинает брать его под контроль.
"Что это? Он хочет влезть ко мне в мозги? И что он хочет со мной сделать? Чертовщина какая-то!"
Его руки стали наливаться свинцом. Ещё чуть-чуть, и он не сможет удержать оружие. Да и с головой что-то стало происходить. Что-то непонятное…
Пока все эти мысли путались у него в голове, подскочил сержант и длинной очередью срезал этого пацана.
– Не спать! Вперёд! Вперёд!
Он "выключил" мозги и бросился догонять легионеров. Через полчаса всё было кончено, и они, погрузившись в ожидавшие их грузовики, вернулись на базу. Обычно после операции он всегда первым делом приводил в порядок свой "Булл-пап". Но сегодня он небрежно прислонил его к стене и залез под душ. Он тупо стоял под тугими струями воды и ощущал внутри себя полную пустоту. Ни мыслей, ни эмоций – ничего. Он улёгся на койку, закрыл глаза и постарался заснуть. Но сна не было. Ничего не было. Как будто его отключили от всего. Просто щёлкнул выключатель – и пустота. Прошло немного времени, и тяжёлая липкая чернота вдавила его в койку. Он попытался шевельнуть рукой или ногой. Никакого эффекта. И только неописуемый ужас обволакивал его всё больше и больше. И тут неизвестно откуда всплыли яркие белоголубые глаза убитого паренька. Ему казалось, что эти глаза прожигают его насквозь. И ему стало больно. Очень больно. Ещё чуть-чуть и – вспыхнет вся комната. Глаза росли и заполняли собой всё его существо. Неимоверным усилием он собрал все свои силы в кулак, и ему всё-таки удалось встать. Он плеснул в стакан "Бурбона", разлив большую часть. Клацая зубами о край стакана, сделал большой глоток и попытался отвлечься от происходящего. Затем трясущимися руками достал сигарету и закурил. Сделав несколько жадных затяжек, почувствовал, что ему вроде становится полегче. Он не видел глаз, но ощущал этот взгляд. Сделав несколько больших глотков прямо из бутылки и закурив очередную сигарету, он постарался думать о чём-то другом. Но мыслей в голове не было. Никаких. Вообще. Он сделал ещё несколько глотков. Стало тоскливо – не просто тоскливо, зелёная тоска заливала его изнутри и затягивала во что-то страшное и непонятное. И тут он внезапно понял: это – "кафар". В иностранном легионе прекрасно знали, что это такое. Практически все прошли через это. Когда легионер говорил, что у него "кафар" – он освобождался от всех дел в легионе. Даже если это заявление звучало перед боевым выходом, человек освобождался от него. Без всяких разговоров. Не зря в легионе были штатные психологи. Он допил остатки "Бурбона". Вроде стало немного полегче. Он прилёг на койку, закрыл глаза и постарался отключиться. Кажется, ему это удалось. Он проспал больше суток без всяких сновидений. И когда казалось, что всё уже закончилось, ему приснился сон. Из тех, которые снятся перед пробуждением и лучше всего запоминаются. Весёлая компания друзей-школяров неслась в кабриолете по улицам ночного города. Он сидел за рулём и точно знал, что это Париж, хотя ничто на это не указывало. На одной из узких улочек, прямо на проезжей части, ниоткуда возник человек небольшого роста. Водитель что есть сил стал давить на тормоз и на клаксон. Человек не шелохнулся, а машина и не думала тормозить. В последний момент стало понятно, что на дороге стоит тот самый негритёнок с яркими бело-голубыми глазами и, не мигая, смотрит на него. Потом удар. Полёт в темноте, и яркие бело-голубые хрустальные осколки, заполнившие всё подобно звёздному дождю. Неимоверным усилием он заставил себя очнуться и резко сел на койке, закрыв глаза, то ли пытаясь унять боль, то ли поймать все эти хрусталики. Но хрусталики растаяли, а с ними прошла и боль. Он ещё немного посидел так, затем открыл глаза и огляделся. Африка, его комната, оружие, вещи, пустая бутылка "Бурбона". Он прислушался, внутри всё было спокойно. "Кафар" прошёл. Он потёр подбородок и пришёл в ужас. Он же не брился! И уже не один день. Свои ритуалы надо выполнять. Сегодня он всё делал очень долго и придирчиво. Почему-то. Долго и тщательно расставлял бритвенные принадлежности. Затем долго устанавливал на раковине футляр с зеркалом. Долго и тщательно выбривал каждый сантиметр кожи своего лица. Закончив наконец это священнодействие, он освежил лицо лосьоном и продолжал смотреть в зеркало. Через какое-то время ему показалось, что в зеркале промелькнула какая-то тень. Но это не насторожило его, а заставило вглядываться с ещё большим вниманием. Потом зеркало будто задышало. Сердце забилось чаще. Ему казалось, что это дыхание зеркала начинает втягивать его куда-то далеко-далеко. В середине зеркала возникли яркие бело-голубые глаза. Они росли, с каждым мгновением увеличиваясь в размерах. И когда они заполнили всё зеркало, что-то грохнуло. И – тишина.
Наутро сержант долго стучал в дверь его комнаты. Не дождавшись ответа, он приоткрыл дверь, заглянул внутрь. Затем распахнул дверь и тихо вошёл. Первым делом ему в глаза бросилось повисшее на раковине искривлённое зеркало. Оно напоминало часы с картины Дали "Постоянство памяти". Сержант долго смотрел на это, не понимая, как зеркало могло принять такую форму. Он опустил глаза и увидел тело легионера. Тот лежал на полу, на спине, широко раскинув руки. Лицо было спокойным. Но это было лицо глубокого старика с густой седой щетиной. Пол вокруг тела был усыпан яркими бледно-голубыми хрустальными осколками.


1 Bullpup – вид стрелкового оружия.