Поэты Санкт-Петербурга
Феликс ЛУКНИЦКИЙ
Родился в 1937 году и всю жизнь живет в Ленинграде и Санкт-Петербурге, включая Блокаду и Войну. В 1954 г. закончил с золотой медалью 200-ю мужскую среднюю школу, в 1959 г. — с отличием — Лен. Хим-фарм. Институт. Кандидат химических наук. Изобретатель. Ветеран спорта. Член Союза литераторов. Стихи публиковались в «Ленинградской Правде» и в «СПБ Ведомостях», в лит. журналах «Невский Альманах», «Гармония», «Окно», в ряде поэтических сборников Петербурга и Москвы. Изданы 3 книги стихов: «Четыре возраста любви», 2000 г., «Три четверти», 2003 г., «Обретения и потери», 2009 г.
Родился в 1937 году и всю жизнь живет в Ленинграде и Санкт-Петербурге, включая Блокаду и Войну. В 1954 г. закончил с золотой медалью 200-ю мужскую среднюю школу, в 1959 г. — с отличием — Лен. Хим-фарм. Институт. Кандидат химических наук. Изобретатель. Ветеран спорта. Член Союза литераторов. Стихи публиковались в «Ленинградской Правде» и в «СПБ Ведомостях», в лит. журналах «Невский Альманах», «Гармония», «Окно», в ряде поэтических сборников Петербурга и Москвы. Изданы 3 книги стихов: «Четыре возраста любви», 2000 г., «Три четверти», 2003 г., «Обретения и потери», 2009 г.
ТАКОЕ КИНО
В КУРСКЕ
В КУРСКЕ
В Курске
на улице Бебеля
(Угол улицы Володарского)
Стоит бывшее Реальное училище,
Которое столетье назад
Посещал мальчик Коля Асеев,
А до него — революционер «Иннокентий».
Чем гордятся мраморные доски
На стене видавшего многое Дома.
И в кровавые сороковые
В нем гнездились военные госпитали.
…А внизу, под обрывом —
Тускарь-речка,
Что текла и при мальчике Коле,
И при сраженьи под Курском,
И течь будет,
надеюсь, столетья.
Ну, а Дом —
столько жить будет вряд ли,
Как и эти названия улиц.
на улице Бебеля
(Угол улицы Володарского)
Стоит бывшее Реальное училище,
Которое столетье назад
Посещал мальчик Коля Асеев,
А до него — революционер «Иннокентий».
Чем гордятся мраморные доски
На стене видавшего многое Дома.
И в кровавые сороковые
В нем гнездились военные госпитали.
…А внизу, под обрывом —
Тускарь-речка,
Что текла и при мальчике Коле,
И при сраженьи под Курском,
И течь будет,
надеюсь, столетья.
Ну, а Дом —
столько жить будет вряд ли,
Как и эти названия улиц.
* * *
Сколь пестры лица рыночных молочниц —
Над их товаром белизны больничной…
Под фартуками цвета медицины —
Скрывается и стройность, и дородность.
Я пару раз в неделю покупаю
Сметану, реже творог, — у одной
И той же.
Мы давно уже привыкли —
Она к деньгам моим, а я — к ее сметане.
Над их товаром белизны больничной…
Под фартуками цвета медицины —
Скрывается и стройность, и дородность.
Я пару раз в неделю покупаю
Сметану, реже творог, — у одной
И той же.
Мы давно уже привыкли —
Она к деньгам моим, а я — к ее сметане.
* * *
Собаки спят в тени большого дома.
Спят среди дня, им транспорт не мешает.
Другое дело — глупые мальчишки,
Бегущие, не ведая о том,
Что издревле — бегущий человек
И спящую собаку
раз-дра-жает.
Как краток сон в прохладе и в тени…
Во сне приходит бросивший хозяин,
И сладок запах дома
И дымка,
Которым до горька пропахли руки,
Кормившие когда-то, в прошлой жизни…
Но с ним надежно —
лишь до пробужденья.
Спят среди дня, им транспорт не мешает.
Другое дело — глупые мальчишки,
Бегущие, не ведая о том,
Что издревле — бегущий человек
И спящую собаку
раз-дра-жает.
Как краток сон в прохладе и в тени…
Во сне приходит бросивший хозяин,
И сладок запах дома
И дымка,
Которым до горька пропахли руки,
Кормившие когда-то, в прошлой жизни…
Но с ним надежно —
лишь до пробужденья.
ЗМЕЮ УКРАЛИ
Стояла пред Больницей Мариинской
Внушительная Ваза со Змеей.
Поблизости я жил в младые годы,
Под Вазой спелы желуди сбирая.
Те желуди с раскидистых дубов
Со стуком звонко падали на камни,
А в Вазу — чуть поглуше.
И Змея
Питалась желудями (так казалось)…
Что ж ныне, — что теперь мой видит взор?
Жива еще Больница.
И дубы
По осени чреваты желудями.
И Ваза одряхлевшая — жива.
Но нет Змеи.
Гармония распалась:
Осиротела Ваза без Змеи.
Внушительная Ваза со Змеей.
Поблизости я жил в младые годы,
Под Вазой спелы желуди сбирая.
Те желуди с раскидистых дубов
Со стуком звонко падали на камни,
А в Вазу — чуть поглуше.
И Змея
Питалась желудями (так казалось)…
Что ж ныне, — что теперь мой видит взор?
Жива еще Больница.
И дубы
По осени чреваты желудями.
И Ваза одряхлевшая — жива.
Но нет Змеи.
Гармония распалась:
Осиротела Ваза без Змеи.
ПУТЬ В МОНТЕРЕЙ
Жил Эвкалипт. Он отдал богу душу.
Пенек остался в память об ушедшем.
На нем сидим. И тень от эвкалиптов
Дарует дрему в пряном аромате.
Когда-то здесь железная дорога,
Сработанная силами китайцев,
Вела от Сан-Франциско к Монтерею.
Тому лет 30, как ее не стало.
Точнее — поезда уже не ходят.
А рельсы кое-где еще на месте:
Под сенью молчаливых эвкалиптов —
Хранят в глубинах памяти былое…
Без пищи, без воды, без документов —
Сидим на пне большого эвкалипта —
Пред тем, как путь продолжить к Монтерею —
Пешком.
Ведь поезда, увы, не ходят.
Пенек остался в память об ушедшем.
На нем сидим. И тень от эвкалиптов
Дарует дрему в пряном аромате.
Когда-то здесь железная дорога,
Сработанная силами китайцев,
Вела от Сан-Франциско к Монтерею.
Тому лет 30, как ее не стало.
Точнее — поезда уже не ходят.
А рельсы кое-где еще на месте:
Под сенью молчаливых эвкалиптов —
Хранят в глубинах памяти былое…
Без пищи, без воды, без документов —
Сидим на пне большого эвкалипта —
Пред тем, как путь продолжить к Монтерею —
Пешком.
Ведь поезда, увы, не ходят.