Новая книга Натана Солодухо включает разные по жанру и характеру произведения. Читатель найдет здесь не только статьи о поэтике в литературе и изоискусстве, но и поэзию, и прозаические миниатюры, близкие к белым стихам. Такая многообразная жанровая направленность характеризует автора как человека творчески разностороннего. Он и прозаик, и поэт, и исследователь искусства, и философ.
Во вступительном слове к сборнику издатель, кандидат филологических наук Е. Степанов обращает как раз внимание на сочетание поэзии и философии в творчестве Н. Солодухо, которое органично для этого автора. «Характерен в этом смысле верлибр "Этика оптимизма философии небытия"», — пишет Степанов. Поиск смысла бытия — основной лейтмотив книги. Для такого поиска у каждого автора существуют свои методы. Натан Солодухо акцентирует внимание на цветовых различиях действительности. Через белизну «майского цветения» возникли его «страсти по сирени». А на поэтический коллаж «Отдых Фавна» вдохновили полотна Михаила Врубеля и декорации Леона Бакста к балету «Послеполуденный отдых Фавна», поставленному в 1912 году Сергеем Дягилевым в Париже.
Постижение бытия через цветовую гамму отразилось и в поэзии Натана Солодухо. Вот несколько примеров из цикла «Краски бытия», название которого говорит само за себя.

Как у Оле Лукойе в цветных снах меняется мозаика цвета, иногда дополняясь и запахами, так и в поэзии Н. Солодухо все дышит цветом и ароматами жизни.
«Очень люблю запах полыни.
Он у меня с детством ассоциируется.
За городом — в поле, в лесу, на берегу реки — всегда обязательно нагнусь к кусту полыни, отломлю зеленовато-серебристую гроздочку с мелкими мягкими шариками, сожму ее крепко в ладони или разотру пальцами и поднесу к лицу, вдыхая терпкий, неимоверно душистый запах полыни…»
Любовь к изобразительному творчеству, дающему заряд к созданию собственных произведений, отразилась в докладе «Зоревый отблеск России» о художнике Константине Васильеве (1942—1976). Вошедший в эту книгу, доклад был прочитан автором в музее К. Васильева в сентябре 2014 года. Эпические работы художника («Рождение Дуная», «Гибель викинга», «Отечество») воспринимаются Натаном Солодухо как «зОревые», «мерцающие холодным стальным блеском утренних и вечерних зорь… Такое впечатление, что не бывает солнечного дня, есть полусветовое утро или вечер, переходящие в ночь, в котором все предметы блещут отраженным от облаков и земли светом…». Натан Солодухо тонко подмечает, что героев художника нельзя назвать статичными при всей их неподвижности. «Они длятся в вечности». И подчеркивает эту вечность «сине-стальной, голубоватый тон картин».
Любопытна градация автора относительно русской поэзии в статье «Парадигмы русской поэзии». Он предлагает выделять в русской поэзии не только «платиновую», «золотую» и «серебряную» парадигмы, но и «бронзовую», и «ртутную». К «ртутной» Солодухо относит постмодернистскую поэзию, в которой «поэтическое произведение превращается в «тексты»». Они утрачивают силлабо-тонические свойства. По мнению автора, множество примеров такой поэзии в современных московских и петербургских журналах «Дети Ра», «Зинзивер», «Футурум АРТ» и других. «Богатый материал, дающий иллюстрацию современной русской поэзии, собран в трехтомной антологии Е. Степанова…», — пишет автор книги.
Многие произведения, представленные в сборнике Н. Солодухо, публиковались в литературных журналах России, альманахах и газетах Москвы, Петербурга, Казани и за рубежом.

«Непереходный» — так назвал свой новый сборник верлибров поэт Игорь Силантьев.

Для того, чтобы правильно понять или хотя бы попытаться осмыслить мировосприятие лирического героя этой книги, сначала мы должны разобраться в том, что означает слово «непереходный» в данном контексте. Во вступительной статье Валерий Тюпа утверждает, что лирический герой здесь просто-напросто отсутствует: «…не ищите… пресловутое "лирическое Я поэта". Исчезновение этого непременного атрибута классической лирики зафиксировано в тексте: "Я проснулся без крыльев утром…". Но и в прочих стихотворениях моего пишущего друга традиционный Я-герой не просматривается».
С моей точки зрения, лирический герой или авторское «Я» здесь не только есть, но и ярко выражено. По определению Б. Кормана, лирический герой — это «носитель сознания». Его характеризует «психологическая отчетливость внутреннего мира», а не автор, отраженный в стихах со всеми подробностями своей личной жизни. В поэзии Игоря Силантьева авторское «Я» внутренне одиноко, порою отстранено, загадочно. Такому герою удобнее существовать в выдуманном, гипертрофированном пространстве ирреальности, а не в действительности, изображенной непривлекательно. Такой реальной некрасивости в сборнике довольно много. Это наша с вами повседневная жизнь, быт среднестатистического человека («горбатая хрущевка», «кривая дверь подъезда», «чашка пустого чая на пустом столе», «желтый фонарный свет»).
Иногда лирический герой вызывает даже жалость, как «маленький человек» Достоевского. Так и кажется, что сейчас он побредет по одинокой улице и заберется к себе под крышу, на чердак, напьется и ляжет под холодную дерюжку. (Еще раз прошу не путать художественного двойника с личностью поэта — новосибирского филолога, автора работ по теории литературного повествования и поэтике сюжета, доктора филологических наук, профессора.)
Такому герою не хочется никуда особо «переходить», активно действовать, чего-то добиваться. И не потому, что он считает это неподвластным себе. Скорее — просто ненужным. В этом уходе от действительности — разочарование в повседневности, даже некоторый сознательный аутизм. Замена вещественности компенсируется в данном случае потрясающим фантастическим миром, нередко напоминающим картины Босха или Питера Брейгеля Старшего. Стихам присущи подтексты, их можно трактовать дуально, это направление фантазийного сюрреализма. Игорь Силантьев развивает известные традиции в литературе. Влияние сюрреализма здесь, конечно, наиболее заметно. Приведем несколько примеров из сборника.
Вот снежная дорога, уходящая в небо, вокруг которой толпится народ: «Храбрецы подходили вплотную/ И пытались разглядеть сердцевину./ И кто-то даже трогал руками/ Снежную дышащую массу…».
Или разговор с зеркалом, который вмещает в себя символику Михаила Булгакова: «Слушай, зеркало, нельзя вопросом/ Отвечать на вопрос./ А дела не ахти!/ С утра закатилась под стол голова./ Шарил, шарил, искал, вслепую рукой,/ Неловко задел и загнал под шкаф,/ В самый темный и пыльный угол!».
Или это может быть летящая по дереву рыба: «Ночью по дереву рыба летит./ Вниз хвостом, головой вверх./ Дерево слышит, не может понять./ Брошено счастье к его ветвям».
Рыба может трактоваться здесь как созвездие, но и как евхаристический символ, так как рыба, несущая на спине корзину с хлебами и сосуд с вином, олицетворяет Христа, который дарует людям новую жизнь. В лейтмотиве сборника — неприспособленность к миру вещей и к миру в целом, со всеми навязанными нам законами, даже если эти законы касаются неизбежности перехода от жизни к смерти. Именно поэтому художественный авторский двойник замыкается в статичности пребывания одновременно во всех ипостасях, — начиная от «снеговика, забытого детьми», и, заканчивая аннигиляцией самого себя: «Меня просто нет./ Как нет отзвучавшего ночью дождя». «Мир соткан из условностей» и герой в нем «выдумал себя».

Это мечта о выходе в защищенность. Возможно, в ту божественную защищенность, где происходит всеобщее объединение, где личность как таковая растворяется в общем потоке сознания. И это стремление далеко от нигилизма, в котором поначалу можно заподозрить поэта. Таким образом, книга объединила в себе не только поэзию, но и психологию, и философию. Что же важно на самом деле? Для чего написаны все эти неоднозначные стихи? В который раз вернемся к ключевому слову: непереходный. Решение перехода преподносится в стихах через постоянное желание вырваться за рамки, взлететь.
«Я был осел, привязанный к ограде», — с этих слов начинается сборник и характерное для него стихотворение. Ощущение пригвожденности, закольцованности, именно «непереходности» выливается в возглас «Боже, дай мне крылья!». Эта сизифова безысходность часто разбавляется мечтами о полете («Я ищу/ Как потерянные очки, мои крылья», «Ты поднимаешься, отряхиваешь снег,/ И расправляешь руки./ Или крылья?/ И отрываешься, не веря, от земли./ И это не полет, скорей, парение… », «Еще бы один миг — и вырваться наружу./ Метнуться над поездом острой птицей./ Столкнуться с раскосой звездой в разлете./ Еще бы одну жизнь…».
Прорыв в переход — это константа в стремлении лирического героя, крик в ноосферу. Она глуха. Не спешит открываться. Но молчит ли она на самом деле? По-моему, для Игоря Силантьева дверь в ноосферу давно открыта, ведь каждый настоящий поэт черпает свои стихи именно из непознанной небесной сути.