Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

ЖАН-ЛЮК НАНСИ


ARS SOMNI*


Донесся отдаленный бой часов, звучащий все глуше, по мере того как вы погружаетесь в непознанный удел сна. Это похоронный звон возвещает ваше временное успение. Сознание ускользает; оно, вольный странник, теперь бродит, средь обитателей сумеречных миров...

Натаниэль Готорн**

ПАДАТЬ ОТ СНА

Сон меня валит с ног. Я впадаю в сон, в него падаю под воздействием сна. Как падаю от усталости. Как впадаю в тоску. Как вообще падаю. Сон - свод всех этих падений, он их обобщает. Сон о себе заявляет и маркируется знаком падения, более или менее быстрого оседания или же упадка сил, изнеможения.
Значит, добавим: как я изнемогаю от удовольствия или от муки. Но каким бы из  этих качеств ни обладало такое падение, оно всегда не чистопородно. Когда я впадаю в сон, как только задремываю, удовольствие мешается с мукой: в самом по себе удовольствии обнаруживается ему присущая мука, в самой по себе муке - ей присущее удовольствие. и это перетекание одного в другое изнуряет, вызывает усталость, досаду, оно "отшвартовывает". То есть корабль исподволь отдает швартовы, пускаясь в дрейф.
Мука от удовольствия - это когда уже невозможно снести его. Это когда от него отказываешься, впредь не дозволяя себе лишь только наслаждаться. Изможденные любовники засыпают. Удовольствие от муки - это когда она заставляет, не без извращенности, за себя цепляться, все больше упиваясь ею. Это когда в ней находят удовольствие, хотя б даже и в сетованиях на нее. Она не заставляет лишь только страдать и сетовать, но готова в некотором смысле уснуть - в том смысле, как говорят "усни, печаль" - притом оставляя риск своего губительного пробуждения.
Общее свойство изнеможения и падения таково, что они разрушают любое состояние с присущим тому напряжением. Собственным напряжением и сопряжением: усталости с активностью, заинтересованности с безразличием, надежды или веры с безысходностью, своего удовольствия со своим же неудовольствием, муки с извращенным от нее упоением. Острота ума притупляется, иссякает жизненный порыв, бодрствование засыпает.

*

Бодрствование засыпает: это когда нас нечто ведет или выводит к состоянию, сулящему сон; как только проявится некое изнеможение, лишь наметится самоотрешенность, заброшенность, ослабление или скрадывание преднамеренности в любой ее форме.
Бодрствование засыпает, ибо, по определению, только лишь бодрствование может заснуть. Лишь бдение может смениться сном, и, чтобы остаться бодрствующим, приходится одолевать сон, подступающую сонливость. Караул обязан бороться с дремотой, так как это делал страж у Эсхила, как об этом забыли апостолы. Отрекшийся от бодрствования, тем отрекается от избирательности и внимательности, от любой сосредоточенности и предусмотрения; начинается его отвязывание от целей и ракурсов, любых планов и расчетов. Именно такому отвязыванию свойственно обобщать - реально или символически - падение в сон. Это падение есть падение напряженности, что подобно спусковому механизму, запускающему процесс, стремящийся не просто свести напряжение до минимума, ограничить, а его извести окончательно: до такой меры телесного комфорта, требующего полной расслабленности, что доступна спящим детям и которую мы сами иногда способны ощутить на кромке сна, когда постепенно перестаем как-либо чувствовать собственное тело.

*

Сон опрокидывает в сон: он сам по себе, сон, есть потенциальная сила, реализующаяся в акте. Если я впадаю в сон, значит он уже начал овладевать мною и в меня вторгаться еще прежде, чем я засну, то есть еще до начала моего падения. Мы говорим, что сон нас побеждает: он одерживает над нами победу, распространяет свое господство, свою сень, скрытно и неотвратимо, как сумрак, прах, годы.
Эта прелюдия сна может продолжаться сколь угодно долго. Так древние монументы не спят в полном смысле, но погружены в дремоту, апатию, как следствие их заброшенности, чему наилучшнм примером издавна служат Сфинкс из  Гизы, а также идолы острова Пасхи. Ни наше любопытство, ни наше восхищение не способны пробудить богов, властителей, завоевателей, какое бы множество людей ни славило бы их, ни восторгалось ими. Эти монументы, как говорится, "вышли из  употребления", то есть лишились своих полномочий, соответственно, ими порождаемых эмоций. Пирамиды Египта или Мексики, дворцы императорские или королевские, храмы и соборы так и остаются погруженными в дремоту, которая их не может усыпить окончательно, но и препятствует их вольному существованию в виде руин, что могло бы нм даровать новую жизнь, послужить метаморфозой, а верней, метампсихозом, как бывает, если руины становятся всего лишь частью пейзажа или же какой-то иной постройки, уже не претендуя напоминать о своей былой монументальности.
Однако сон не метаморфоза. Его скорей можно бы назвать некой эндоморфозой, внутренней конфигурацией или конфигурацией внутреннего, образующейся, когда внутреннее, закупоренное, целиком спроецировано в интенции и экстенции состояния бодрствования. Внутренней конфигурацией, но не затрагивающей личность. Эндоморфозой отсроченной и всегда ограниченной своей собственной формой, конфигурацией аморфной и невнятной субстанции, формой, которая, если ее сколь можно обобщить и уточнить, окажется именно той же, что у падения, оседания и отвязывания: обессиленная поза бога Морфея.


МЕНЯ ОПРОКИДЫВАЕТ СОН

Опрокинутый сном, я падаю внутрь самого себя: своей усталости, своей тоски, своего изнуренного наслаждения или своего изнурительного страдания. Я падаю вглубь своего собственного изобилия, как равно и своей незаполненное™: внутри себя я бездна и пучина, водная глубь, куда нисходит тело, тонущее вниз головой. Я падаю туда, где уже не отделен от мира межой, неизбывной во время бодрствования, которая в той же мере была моей принадлежностью, что и собственная кожа, и все органы чувств. Я пересекаю эту разграничительную линию, соскальзываю одновременно и вглубь и вовне себя, стирая различие меж этими мнимыми доменами.
Я сплю и я, которое спит, уже не способно это засвидетельствовать, как не засвидетельствуешь собственную смерть. Выходит, что кто-то другой спит на моем месте. Притом столь плотно, столь уверенно там расположился, что занял его целиком, прочно, впритирку. Это спит не какая-то часть меня, не какой-либо аспект или функция. Это целиком другой, каким я стал, избавленный от всех своих аспектов, а также всяческих функций, кроме одной - сна, где, если она и сочетается с другими, то его функция и состоит в том, чтобы свести на нет любое функционирование.
Скажут, что тут идет речь о вегетативной функции. Я прозябаю, сливаюсь со своим вегетативным я, то есть едва ли не превращаюсь в растение: я укоренен на своем месте, предоставленный лишь теперь замедленным процессам дыхания и прочих метаболизмов, за которые ответственны мои физические органы, которые наслаждаются этим дремотным расслаблением. Я перевариваю пишу неторопливо и весьма эффективно, без нервных затрат. Полная бессмыслица трактовать старинную поговорку "кто спит, ужинает" в том смысле, что спящий насыщается. На самом же деле это условие путешественнику: если он желает провести ночь в гостинице, ему следует заказать, соответственно, оплатив, ужин, вместо того чтобы питаться собственными припасами.
Но все же это высказывание прозорливо, пускай подобная его трактовка и не предусмотрена заранее: спящий действительно в каком-то смысле насыщается. Однако насыщается не тем, что приходит извне. Подобно животным в спячке он питается своими внутренними запасами. Можно сказать, что поедает самого себя. Но кроме своей плоти он также насыщается тьмой. Однако не его окружающей, поскольку можно спать и при свете, но той, в которую он способен себя сам погрузить, прикрывая веки, хотя в особых случаях это возможно и при широко раскрытых глазах. Тьма "нисходит", но рождается внутри, наступает, как нисхождение света внутри спящего.
Я теперь пребываю целиком в себе, в себя самого павший и нераздельный с этой тьмой, где для меня все делается неотчетливым, но прежде всего я сам. Хочу сказать: все делается все более моим собственным, все растворяется во мне, уже не позволяя различить что бы то ни было; но точно так же хочу сказать: я сам делаюсь более всего для себя неразличим. Я не могу себя внятно отличить ни от мира, ни от других, ни от собственного тела, как и от своего сознания. Поскольку, теперь воспринимая любой объект, ощущение, мысль, всегда чувствую, что они одновременно и я сам, и нечто иное. Происходит такая синхронизация собственного и несобственного, что подобное различение отпадает.
Это, уже другое падение - отпадение различений - удваивающее первое, его в должной мере сгущает: когда сон меня опрокидывает, "я" отпадает, то есть "я" уже не существует или же оно "существует" только лишь в этом развоплощении его различимости. В моих собственных глазах, которые окончательно утеряли способность видеть, обращенные внутрь себя и к своему черному пятну, мое "я" теряет способность "меня" различать. Если мне снятся поступки пли речи, коих я выступаю субъектом, то подобная субъектность всегда одновременно и неотличима пли почти неотличима от того, что я вижу, слышу и вообще воспринимаю. Таков присущий лишь сновидению тип сознания, что оно и помятует и не помятует о том осознании мира, который бы ему предстоял в состоянии бодрствования. Спящий не перестает верить, что пребывает в мире бодрствования, притом догадываясь, что находится в мире сновидений, синхронизации, совозможностн, нелепицы которого от него не ускользают, притом изумляют не настолько, чтобы его пробудить. Если можно сказать, сновидение себя сознает бессознательно, и лишь посредством него сон, как таковой, себя осознает и предполагает следующее: это падение не есть утрата сознания, но сознательное погружение сознания в бессознательное, что ему позволяет там восходить по мере такого погружения.


САМОСТЬ ОТСУТСТВИЯ В СЕБЕ

Вот какого рода Самость здесь обнаруживается! Рухнувшая с мнимых вершин бодрствующего сознания, бдительности и контроля, проекции и различения, это и есть самость, занятая наиболее насущным для нее делом, а именно - возвратом к себе. Это ли не самость "в себе" и "для себя"? Самость отождествляется с собой, возвращается к себе самой, чтобы стать тем, что она есть: "самостью". "Я" отлично от самости, поскольку "я" никуда не возвращается: я, напротив, ускользаю, неважно, в сторону мира или в противоположную от него, но в любом случае это лишь для того, чтобы потерять отчетливое представление о своем "я" (тем самым и о "ты", и о соучастии в "мы" или "вы"). Я впадаю в сон, тем себя упраздняя в качестве "я".
Я падаю в меня самого, тем падая в самость, отождествляясь с самостью, чья единственная забота - возвращение к себе самой. Про того, к кому вернулось сознание после обморока, мы говорим: "он пришел в себя". На самом же деле он вернулся к различению "я" и "ты", к различению окружающего мира. Будучи в обмороке, он был целиком самим собой, столь тесно прильнул к самости, что этот перескок из одного в другое, этот возврат себя в себя самого даже не видится возвратом, столь краток был путь, который можно назвать наикратчайшим из всех видов "возврата".
Отличие, однако, в том, что обморок случается без санкции "я", которое, напротив, охотно уступает сну, его жаждет. Но погружение в сон, разумеется, тоже в результате предполагает потерю способности санкционировать, когда растворяешься в собственном падении до такой степени, что оно перестает быть целиком "собственным", влившись в туманное пространство, где все мы спим, одни подобно другому - которое притом ни более и ни менее "собственное", чем то, где мы бодрствуем, одни подобно другому, так длительно, что уже принимаем "бодрствование" как данность.
Уже не быть собственным, то есть целиком своей собственностью, но более глубоко и таинственно пребывать в самом себе таким образом, что вопрос о "собственном" постепенно стирается (действительно ли "я" - это я? действительно ли я то, что я есть, чем имею быть?), это и есть погружение в сон, предполагающее развоплощение данного вопроса и тревоги, его порождающей. Вопрос "кто я есть?" рассеивается в процессе падения в сон, которое меня направляет в сторону аннигиляции вопрошания, в сторону утверждения, категорического и беспрекословного - целиком чуждого сомнению, обусловленности, распознаванию - к в-себе-бытию, которое нисколь не озабочено деконструкцией, анализом собственной структуры. Его бесполезно рассматривать с точки зрения как "соответствия самому себе", так и "присутствия в себе": и соответствие, и присутствие здесь теряют смысл. Точно так же теряется грамматический и строго логический смысл понятия "в", "пребывать в": "в" спящего подразумевает "внутри". Это в себе, где находится спящий, можно уподобить месту пребывания кантовской "вещи", просто негде расположенной, притом, избавленной от каких-либо внешних проявлений и никак о себе не заявляющей.
Самость спящего не проявляется: она не феноменализуется, и если она себе снится, то, как уже сказано, в качестве проявления такого рода, где стерты различия между быть и проявляться. Сон не допускает анализа явленного в какой бы то ни было форме, поскольку демонстрируется себе самому лишь в качестве того явленного, которое проявляется именно в непроявлении, лишь в обращении на себя и внутрь себя любого проявления, тем отстраняя феноменологию бодрствования, склоняющуюся к его ложу, как образ своего исчезновения, как свидетельство схождения на нет.
В этом непроявлении демонстрируется некая вещь. Но демонстрируется не другим, то есть, строго говоря, не проявляется. Она демонстрируется себе самой, а верней сказать, с учетом проведенного различения, внутри себя; она является в крошечной потаенной смычке меж "я сам" и "я сам", именно там, где я сам равен самому себе. То есть там, где "я существую" в том смысле, что утверждает философская максима, декартовское ego sum, не оговаривающее, сплю я при этом или бодрствую, все это переживаю во сне или наяву.
Однако то "я существую", которое шепчет бессознательное спящего, в меньшей степени заявляет о в прямом смысле "я", чем о "себе" именно ускользнувшим в самость, тем целиком избавленном, как от вопрошания, так и от самопроявления. Шепот бессознательного "я существую" становится нечленораздельным, вроде бормотания или шелеста, срывающегося с чуть приоткрытых губ. Это дословесный гул, оставляющий на подушке едва заметный след, подобно слюнке, извергнутой теми же дремлющими устами.
Тот или та, чей едва слышный лепет заявляет о существовании, уже не "я" и не истинная "самость", но существует по ту сторону того и другого, или просто поодаль от них, не претендуя на какую-либо собственность; он или она пребывает в себе, подобно вещи в себе, о которой громогласно объявил Кант, рискуя вызвать недоразумения. Вещь в себе - та же самая вещь, но избежавшая какой бы то ни было связи с субъектом своего восприятия и агентом манипуляций ею. Вещь, избавленная от любого самопроявления, феноменализации, вещь почивающая, недоступная познанию, каким бы то ни было техникам или умениям, свободная от обсуждений и рассмотрений. Вещь неизмеряемая и неизмеримая, вещь, погруженная в свою вещность, неопределимую и непроявленную.
"Сон есть состояние, когда душа погружена в собственное нераздельное единство, - бодрствование же, напротив, состояние, когда душа противостоит этому нерасчленимому единству". ***
Самость спящего есть самость вещи в себе: самость, даже не умеющая себя вычленить из того, что не она, можно сказать, самость, лишенная "себя", притом обретающая или достигающая в этом без-себя-бытии своего сколь возможно независимого существования. Более того, это существование можно по праву назвать абсолютным, ab-solutum, то есть отвязанным от чего бы то ни было, целиком избавленным от любых привязок, любых пут, от соучастия в любых объединениях и обобщениях. А главное, избавляющимся, отвязывающимся даже и от собственного отвязывания. Вещь в себе ничего не ведает о других вещах; все, что ей представляется и чувствуется, исходит из нее самой, является себе из себя, то есть не преодолевая какой-либо дистанции и не в качестве репрезентации.
Это не репрезентация, а лишь только презентация или присутствие. Присутствие спящего - это присутствие отсутствия; вещь в себе есть вещь- без-вещи. Притом, будучи массивной, массированной, плотной массой, сгустившейся вокруг этой самости, существование которой определено отстаиванием несуществования.

Перевод с французского Александра Давыдова

*Начальные главы трактата "Ars somni" из книги: J.-L. Nancy "Tombe de sommeil". ´& Galilee.
2007. (Ред)
**"L´Esprit hante ". dans Contes et recits. traduction Muriel Zagha. Paris. Imprimerie nationale Editions. 1996. p. 49. (Здесь и далее Авт).
***Hegel. Encyclopedic des sciences philosophiques. § 398. addition (trad. Bernard Bourgeois. Paris. Vrin. 1988. p. 440-441).