как ни странно, все деревья живут с ветром в голове…
от его прикосновения листья готовы срываться и лететь, не зная куда,
унижаться и падать лицом в грязь.
жизнь листьев — растоптана.
но, несмотря на это, ветер-тиран умирает в объятьях ветвей
под их собственные аплодисменты…

Жить за городом: читать с листа прогнозы ноября,
легко переносить сырую тяжесть в сапогах,
учиться быть не скользким — на корках льда,
в озерах озирать прилежные леса и понимать природную дремучесть.
не знать и не считать, почем здесь зря,
не закружиться на чужих кругах,
и чувствуя, когда среда
пытается тебя заесть, не мучась,
принять для стойкости настойку кедрача
и отломив горячую горбушку калача,
балдеть от запаха.
Запахнуто жить за городом — участь
хозяина участка — хотя и десять сот
его не поднимают до высот
какого-нибудь латифундиста
(в больших угодьях можно заблудиться),
а здесь, в пределах низменных красот
смысл можно находить…
и находиться.
Жить за городом без женского плеча,
плывущего, как теплая свеча
в опочивальню ночью, в мезонин —
грех, быть может не поэт, но гражданин,
(пока еще не полный идиот),
как истый патриот,
обязан рядом лечь,
неважно, что плечо не стоит свеч.
Жить за городом (не городить), а значит, уберечь,
и дать душе извлечь
речь — не мальчика, но мужа,
а если не извлечь, тогда к чему же
жить за городом в кручине тучных висяков,
где жовтных и блакитных облаков
сплошь невидимость, где как нигде закат
легко зависнуть может над движеньем МКАД
и стынуть в студне оловянных фар
под фаросейство дождевых кифар.
Как не сказать: «ноябрь уж на дворе!»,
разбросаны серебряники луж,
а ветер занесен, дюж и несносен,
при коронарной недостаточности сосен
их прямота — убийственна:
как следствие за тридцать дней до Рождества
листва — мертва,
нельзя жить за городом, не чувствуя родства
с любителем «природы увяданья»,
почувствуешь ужо
предательство преданья,
пусть верится с трудом,
но слишком уж свежо.

Энергосберегающее солнце раннего Петербурга.
Снежностью забинтована грудная клетка Летнего сада.
Фасады на фоне зефира фонарей.
Фонтанка тонка. Пленяет пленэр.
Возле храма хромой пес на Пестеля. Живописная Муха в мехах.
Студеный Соляной. Студенты. Действо рож.
Рождество.
На Литейном льется иллюминация. Панацея от темноты.
Нация в 2010 — том.

когда в нашем парке бензопилой режут артерии деревьев, в воздухе
                                                                                               крови нет.
и все-таки, за общей решеткой кровная вязь побегов неизбежна.
говорят, омоложение требует обрезки ветвей.
почему бы и птицам не обреза’ть крылья?
язык, например, отрывается на крылатых выражениях:
теперь, когда лес рубят — стволовые клетки летят
и лучшие кольца жизни достаются пенькам.
здесь с упоением поют — «здесь птицы не поют»
и кроны звенят не здесь, а, почему-то, за морями, за лесами —
у разных прочих Датчан и Шведов.

зная о запятой между «нельзя» и «помиловать», глупо себя казнить.
если бы Ахиллес, пожертвовал пятой наотрез, остался бы жив.
вот и думай, надо ли резать нить,
сученную между тобой и той, которую не отменить
или тянуть изо всех жил, так как гуманен и лжив,
становишься двулично прилагательным к союзу и,
оправдывая и мя — иезуита.

Если принять, что полжизни мы проводим во сне,
следует обратить внимание на детали:
засыпаете утром или при луне,
без разницы, когда вы сильно устали.
место важнее времени…

в Херсоне херовые сны,
в Анадыре тоже, наверняка, не лучше,
сны с плохими наклонностями одолевают в Пизе,
а вот в Крыжополе они по-настоящему глубоки.
Крепкие сны я видел, путешествуя вдоль берегов Шексны,
где извилинами излучин,
постигаешь закат в освежающем бризе,
где заплываешь в такие дебри, что никакие буйки
не пугают тебя запретом, при том,
что вместе с притоком, опускаясь все ниже,
чувствуешь себя рукавом, пришитым к Волге,
на долгую память Рыбинского водохранилища.
Попробуй сплавляться во сне плотом —
какой это кайф прежней жизни, сохранивший
запах живой воды, убийственный вкус икряной воблы,
смоленые днища перевернутых лодок, и те дни еще,
когда даже у бедных мелочь не считалась деньгами,
а квартирный вопрос вставал исключительно ради секса,
и никого не испортил, хотя был, где попало, куда попало, еще как попало,
в тесноте, не в обиде, в резонанс, в унисон,
и это был не сон…
потому что стояк не зависит ни от ума, ни от времени, ни от сердца,
но — неспроста,
зависит от возраста.