Юбилейный номер журнала "Бийский вестник" — хороший повод поблагодарить отца-основателя, бессмен­ного главреда Виктора Буланичева. С 2003 года он выпускал его как альманах, с 2013-го — полноценный (и полновесный) журнал. И теперь, когда мы будем гордиться или переживать (чаще, конечно, второе) по поводу судьбы этого сугубо российского феномена: "толстый, литературный журнал", на нашей мысленной Карте страны... тут представляется что-то вроде тех карт планов ГОЭЛРО, пятилеток — должна загораться и "алтайская звездочка". Где-то в самом сердце Евразии, близ родины Шукшина, чуть правее и ниже Новосибирска, — Бийск.

Этот 50-й номер выполнен именно в советско-российской "толсто-журнальной" традиции, коей живут уже три-четыре поколения читателей. Хитрая смесь: теоретически все понимают, со школы помнят, что "главное, определяющее в отечественной литературе — проза", но все равно начинают с поэзии, публицистики. Второе и третье условия хорошего журнала: баланс маститых и молодых, всероссийских и "местных" авторов. Два знакомых книгочея мне подтвердили: подборки стихов известных, знаменитых российских поэтов Марины Ку-­димовой, Николая Зиновьева, Дмит­рия Мизгулина и воспоминания Виктора Лихоносова определяют лицо номера.

"Плачеюшка" Кудимовой — прямо из русской многовековой традиции.

По ком же ты, плачеюшка,

Суровая скуфеюшка?

По татям ли, по иродам?

По духу ли, что выдышан?

По приотцовым сиротам...

Приматерным подкидышам...

Кто на земле не молится,

Тому в земле не сляжется.

Кажется, это могло быть нацарапано еще на бересте. Или в "Кому на Руси жить хорошо?" семь странников ну точно могли встретить кудимовскую плачею. Хотя, на мой взгляд, главная, сквозная тема Марины: ле­топись страданий и мудрость — именно российского ХХ века. Когда сразу за "войной — дворцам!" "мир хижинам" обернулся — "...и баракам":

В день, когда закончилась Россия,

Ангелина и Анастасия

Не могли не слышать "у-лю-лю"

От Иркутска и до Перемышля,

Но простоволосыми не вышли

Открывать ночному патрулю...

Пуля свистнет, словно окарина,

Невредимо стой, Екатерина,

И оборки на груди расправь.

Помни, все минуют, те и эти,

И земле понадобятся дети —

Лучшее лекарство от растрав...

Ну прямо она, знакомая по стать­ям Белинского о Пушкине–Гого­ле "народность". Помню, пытался дать определение книге Кудимовой "Черед", вышло нечто эпиграммно-час­тушечное:

Мудра Кудимова — "Родина-мать".

Плакатным тиражом бы книжку
                                                           дать.

Иди... куда Кудимова зовет...

И упирайся в свой "Черед".

Известный своей "высокограждан­ственной лирикой" (ну все, готов учебник литературы издания 70-х го­дов ХХ века — это я про себя, да, кажется, и рецензируемый журнал навеял), Николай Зиновьев в 50-м "Бийском вестнике" представлен в основном "Элегиями". Два стихотворения в подборке так и названы, другие к ним примыкают:

Начало вечного пути,

Сад собирается цвести,

А мне еще нет и пяти,

Еще я ангел во плоти.

Потом когда-то будет плохо,

Я стану злым, пустой — эпоха,

Мир непонятным, а пока

Жизнь светоносна и легка:

В ручонке чашка молока...

Слышен лай далекий, лисий,

Снег кружится молодой,

Человек шагает лысый,

С бородой полуседой,

Время кость пространства гложет...

Куда шагает? А туда же, куда и автор главной русской, эталонной элегии "Вновь я посетил...". Только и.о. Михайловского у Зиновьева — станица Кореновская Краснодарского края.

И... выверенный, а может, случайно угаданный журналом "пандан": тонкий "пейзажный" лирик Дмитрий Мизгулин (вспомнить хоть его "Зимняя дорога", "В зеркале изменчивой при­роды"), наоборот, представлен гражданственной поэзией. "Просквозило Россию насквозь" — имя всей подборки и рефрен завершающего стихотворения:

Жизнь прошла — наобум, на авось.

Все смела иноземная сила.

Просквозило Россию насквозь,

До последней души просквозило.

Каждый сам по себе не дурак,

Только кто за Россию в ответе?

И гуляет по душам сквозняк —

Подворотни неистовый ветер...

Проржавела державная ось,

Потускнело дневное светило.

Просквозило Россию насквозь,

До последней души просквозило.

От "ржаво-державной" аллитера-ции, опасной, въедливой, как сама ржавчина, перейдешь на соседнюю страницу. Подборка Николая Алешкова невелика, но строка... точнее, даже полстроки: "Горизонт — как небесный порог"! В стихотворении двое... м-м-м... очень немолодых друзей идут, разговаривая, вспоминая детство: "...вдруг заплачет душа: “Я от них уходить не хочу”", и те ключевые полстроки, кроме зримости, неотвязчивой зрительности (на порог — поднимаются), приобретают метафизическую многозначность.

Еще раз извините за школьно-учебничный стиль. Журнал словно усаживает тебя за парту, на урок литературы. Что еще сегодня "проходят"? И не прогулять: в дверях уже Виктор Лихоносов с воспоминаниями о давней своей переписке с (ныне) "великими тенями". Георгий Адамович, Борис Зайцев, Иван Бунин, Лев Толстой... Нет, конечно, от двух последних Лихоносов писем не получал, но эффект достигнут поистине потрясающий. 60-е годы ХХ столетия. Два очень старых писателя-эмигранта Зайцев и Адамович шлют послания "молодому советскому писателю". Цензура, подразумеваемые перлюстрации, пропажа писем, посылок (книг), вызовы "в соответствующие органы"... даже накопленная горестная статистика: в провинции инопереписку зажимали круче, чем в Москве, лучший шанс дохождения — посылка на адрес журнала "Новый мир".

Ну а в чем "потрясающий эффект"? Старики изгнанники отправляют послания как бутылки в океан, вспоминают своих друзей-соседей-коллег, так и не доживших до возможности хотя бы этой "бутылочной" переписки с теми, на ком сосредоточились все их упования: с русскими писателями, живущими в стране русского языка (как бы она ни титуловалась в этот момент). Пишут они Юрию Казакову, Олегу Михайлову и совсем молодому русскому писателю Виктору Лихоносову. Пишут, естественно, о самом главном, что у них осталось, — о том, что ощущают как задание. Дейст­вительно, ни одна литература мира не испытала ничего подобного русской ХХ века. Личное общение осуществимо... ну как примерно полет на Марс (теоретически, "если б Бог дал более ста лет пожить, дожить..."). Но им всем, по обе стороны железного занавеса, оно необходимей, важней, чем любые межзвездные контакты. Чем необходимо? Восстановление преемственности, ла­тание драгоценной ткани.

Например. Лихоносов, Юрий Казаков конечно же прекрасно знают Льва Толстого... сочинения. Романы. А их друзья по переписке лично, долго и хорошо знали покойного Ивана Бунина. А Бунин столь же хорошо знал Толстого. И вот Георгий Адамович пишет Лихоносову в момент, видно, тяжелый в творчестве Виктора Ивановича. Утешает, ободряет. Рассказывает, как Бунин ему рассказывал, как ему (Бунину) рассказывал Лев Толстой, что после (написания или публикации) "Хозяина и работника" ему, Льву Толстому, "на улицу стыдно было выйти — такая это дрянь". Понимаете? Об этом факте Лихоносов с Юрием Казаковым могли прочитать и в какой-то толстоведческой монографии. Хотя и это вряд ли: убогий канон, лит- и политначальство, скорее всего, бы не допустили распространение в массах подобных признаний "зеркала русской революции". Но даже если бы пропустили, напечатали где-нибудь "тиражом для специалистов" — все равно это и близко не сравнится с тем, как сам Толстой сказал Бунину, а Бунин — Адамовичу, а... И так же о Есенине, о правнуке Пушкина Воронцове-Вельяминове.

Б.Зайцев — В.Лихоносову: "Через улицу от меня жил Бунин, немного дальше Мережковский, Алданов, Ремизов, Шмелёв, сзади, на опушке Булонского леса, — Куприн... Эмиграция литературная понемногу вымирает. Недавно скончались Зуров, Газданов, более молодое поколение, чем я. И до меня скоро дойдет, через месяц мне 91 год... Вы, вероятно, знаете, что скончалась В.Н. Бунина от неожиданной болезни сердца".

Б.Зайцев — О.Михайлову: "Приезжайте к нам. Много есть о чем поговорить. Я пока жив, но торопитесь, помру — некому будет рассказать о..."

Ради этой переписки, восстановления ткани, "советские писатели" рисковали и жертвовали карьерами. Восполняя неизбежные потери писем, дублировали друг другу каждое дошедшее оттуда слово.

"Вынимал из ящика письма с французскими марками, взбегал на третий этаж с внутренним криком: “От Бориса Константиновича! От Георгия Викторовича!” В казачьем городе некому было их показать". Еще одно толкование известного самоопределения русской эмиграции: "Мы не в изгнании, мы в послании" — да, в Краснодаре 60-х годов письма Адамовича показывать было просто некому. Как в песне Михаила Щербакова: "Здравствуйте, вот и я, мол. Только что, мол, с Луны..." А что сегодня сие послание дошло до всей читающей России — заслуга и тех беспокойных парижских стариков, и "молодых советских".

Вообще, ощущение восстанавливающейся связи времен — из числа сильнейших. Покойный Сергей Пет­рович Капица в своем "Никитском клубе" весьма щедро уделял внимание, время заседаний гуманитарным темам. В 2010-м героями обсуждений становились Лев Толстой, Твардовский. Публика самая высокообразованная, но преимущественно ученые, политики, дипломаты. Помню, в своем докладе я рассказал и о полном восхищении Бунина "Василием Тёркиным". Восприятие некоторых: как будто я раскопал где-то отзыв Тургенева о Шолохове, будто и правда океан прибил к берегу бутылку с интересным письмом...

Воспоминания Лихоносова "Привет из старой России" стали не только эмоциональным центром 50-го номера "Бийского вестника", но и важным общим достоянием. Проза журнала по форматной необходимости — только рассказы, восполняющие качеством недостаток печатных листов. "Обычная история" Сергея Козлова — такая же обычная для своего времени, как, наверно, "Обыкновенная история" Гончарова для своего. Эпиграфом или вместо эпиграфа — мужественное признание автора: друзья заподозрили его, что эту историю он вычитал в газете или в Сети. "Конфликт, проблематика", увы, обычны для XXI века: кажется, о "гончаровской обыденности" нам теперь только мечтать! Группа вполне средних, типических юнцов собралась тоже вполне обыкновенно: послушать музыку, выпить и... пострелять из арбалета. И так же обыденно, непонятно как (типичная фраза в милицейских протоколах) отсутствие подходящих целей, птичек, кошек натолк­нуло на идею стрельнуть в человека: издали, по уходящему, "наверняка только слегка зацепит". В общем-то так и вышло, и сильнее "цепляет" рассказ — нас, читателей. Хороши, современны рассказы "Небо плачет" Алексея Шорохова, "Про тигра Амура и козла Тимура" владивостокца Игоря Дженджера.

Спасибо Алтаю, Бийску, Виктору Буланичеву и всем причастным.