Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Марина КНЯЗЕВА


Волшебная лампа советской литературы


В моем архиве проживает такой листок:

"Дорогой друг! 15 октября 1980 года, в среду, в 19:00, в конференц-зале "Юности" состоится открытие нового учебного года студии "Зеленая лампа". В программе: Борис Полевой — вступительное слово Юрий Бондарев — "О стиле". Ведущий — председатель худсовета Владимир Огнев. Сбор студийцев в 18:30. Приглашение служит пропуском в редакцию.
В новом учебном году семинары "Зеленой лампы" ведут: В. Амлинский, А. Битов, В. Гусев, Е. Винокуров, О. Чухонцев, А. Межиров, Ю. Левитанский, Я. Аким, Я. Козловский, А. Гербер, В. Славкин, В. Переведенцев. В работе художественного совета принимают участие: Ч. Айтматов, И. Андроников, Г. Данелия, Р. Гамзатов, В. Горяев, В. Каверин, В. Шкловский, А. Дементьев, А. Пьянов, Э. Проскурнина, А. Фролов.
Поздравляем руководителей и студийцев и приглашаем к началу работы в новом учебном году. ХУДСОВЕТ"

Четко отпечатанный машинописный текст на специальном бланке — вверху справа нечто вроде логотипа: "“Зеленая лампа” “Юности”" — исправно пролежал среди россыпи моих бумаг сорок лет и не рассыпался и не стерся — отпечатан был на века, послан в историю литературы. И, однако, этот листок
стал последним приглашением на открытие учебного года студии. Она прожила, пробурлила, просияла в помещении "Юности" на улице Горького четыре года.
Это был насыщенный срок, он вбросил в литературу и культуру несколько десятков имен, судеб, творческих миров, а между тем совершенно выпал из поля зрения и употребления, не вписан ни в историю литературы, ни в память журнала, ни в творческие биографии подавляющего большинства студийцев. Пожалуй, лишь Евгения Славороссова отметила в своей биографии факт своего пестования в студии "Юности" — в связи с тем, что начинающих переводчиков журнал снаряжал в творческие командировки, и она под руководством Якова Козловского и вместе с Михаилом Пекелисом и другими смогла посетить Дагестан, Баку, Ригу. Подпись "На занятиях “Зеленой лампы” “Юности”" сопровождает один из портретов Юрия Левитанского, сделанный верным студийцем и создателем фотоистории студии Максимом Земновым, и сейчас миллионы посетителей видят его на сайте Левитанского в Интернете. Это, пожалуй, и все.
Из истории литературы выпала важная и по-своему символическая строка.
Сегодня, сорок лет спустя после создания студии, хочется открыть дверь в эти загадочные семидесятые и тихонько войти на заседание юных гениев и их мастеровитых руководителей.
Вспоминается очень символический час первого заседания "Зеленой лампы" в октябре 1976 года.
Среди главных действующих лиц — Владимир Федорович Огнев, один из организаторов и идеологов студии и председатель художественного совета, а рядом с ним за столом президиума — Виктор Шкловский, я восприняла его появление с пиететом нереальным, он был некто вроде Тени отца Гамлета, живой классик, мост между нами и студийно-цеховыми традициями 1920-1930-х... А за ними — путь в простор времен, где в золотой россыпи начала века XIX собрание юных умов и дарований, первообраз наших встреч, породивший сам этот артефакт: ту, пушкинскую, декабристскую "Зеленую лампу". Под ней в 1820-е годы собиралась в доме камер-юнкера Н. В. Всеволожского талантливая литературная и театральная молодежь — под видом художественных дискуссий обсуждалось будущее России.
Облик зеленой лампы — но уже не верхней, абажурной, а одомашненной, настольной, стал в 1970-е чем-то вроде знака уютности, искренности — устойчивости и истинности творчества, его домашнего обаяния, и буйно прорастал сквозь "застойные" годы. Нас, в 1970-е, окружали зеленые лампы.
Зеленые лампы стояли рядами на всех столах в Горьковской библиотеке МГУ, где я проживала всю эпоху своего университетского студенчества. Лишь на короткую ночь убывала домой, а утром прибывала в читальный зал, к открытию, и оседала среди книжных развалов и вершин, книжных стен и лестниц, бесконечных душистых рядов печатной продукции, пропитанной запахом десятилетий и лежалой, плотно пригнанной бумаги, среди книжной Империи, где, как и я, обитали Рыцари интеллекта из моего поколения, вызревавшие в вольных просторах Читаева.
И вот, из бесконечных рядов, из шоссе зеленых ламп, ведущих на олимп познания, выступила одна — и вышла на огромный стол в конференц-зале журнала "Юность", и возвышалась среди взволнованных книгосочинителей глянцевой блестящей макушкой как символ литературный — поэтического братства и сонаследия присутствующих.
Все сели. В зал вошли и за длинный стол президиума водрузились Классики. Ближе всех к лампе сел Шкловский, с его необычайно широким раскатанным поперек лица лбом, где и роились образы, гипнотизировавшие нас. Он наклонился к вертикальной стеле, на которой была закреплена широкая макушка магической лампы, поднырнул под нее, заглядывая, видимо, на устройство поворачивающегося выключателя, замешкался, на миг его широченный лоб оказался ниже зеленого свода абажура — и они стали как одно целое — как добрый крепкий белый гриб, где череп Шкловского играл роль широкой белой ножки, а абажур — роль шляпки, и вот что-то щелкнуло, гриб загорелся мягким рассеянным светом истинного посланца лесов и полей. Зеленая лампа зажглась, время приобрело цвет.
Пожалуй, самым распространенным жанром студии были раздумья вслух. Была некая питательная, свободно-вдумчивая атмосфера содержательного общения. Нам дано в первую голову — роскошь качественного общения. Уважительность. Здесь заносчивость, занозистость гениев, порожденная тщанием во что бы то ни стало себя сакцентировать, была исходно уравновешена — все были уже выбраны, отобраны и одобрены, ясно, что журнал собрал цвет поколения. Качественность была в первую очередь — во взаимном уважении.
С тем же естественным уважением относились к своим подопечным педагоги. Один из слушателей "Зеленой лампы" сказал: "Никогда и нигде не было и не будет такой литературной студии, как “Зеленая лампа”". Это не вполне справедливое суждение. В Москве к тому времени уже восемь лет работала литературная студия МГУ "Луч" под неизменным руководством Игоря Волгина. Эти две студии сопоставимы по уровню и качеству, по задачам. Хотя Игорь Леонидович формулировал, что в задачи его студии не входит формирование профессионалов в литературе, скорее, иное: он воспитывал тонкую образованную личность качественного читателя, образовывал вокруглитературную среду. Профессионалы в его студии порождались самим самовоспитанием, УРОВНЕМ. У журнала цель была конкретнее. Во-первых, отбор и воспитание высококлассных профессионалов, целенаправленное освоение тонкостей творчества и ремесла, и для этого у журнала были мощные ресурсы: была собрана поистине "сборная" команда учителей — звезд и классиков современной, действующей литературы, команда "играющих тренеров". Во-вторых, была публикаторская площадка — собственно, сами страницы журнала, то есть литературное образование немедленно воплощалось в практику. В-третьих, журнал мог привлекать активы Союза писателей, явившегося соучредителем "Зеленой лампы", и свои собственные для литературных проектов: будь то командировки участников или приглашения гостей, в том числе и иностранных, выступления в ЦДЛ. Это был поистине "топовый" уровень своего времени.
Открытие студии отметил на своих страницах не только сам журнал, но и "Литературная газета", и "Московский комсомолец", и целый ряд изданий. Студия сразу же была квалифицирована как важное культурное событие, многообещающий факт. Это был беспрецедентный опыт: собрать высший уровень творческой элиты, духовных лидеров современности, самые талантливые перья разных поколений — и вывести их напрямую с племенем молодым, незнакомым, свести и соединить на коротком контакте личного общения. Наши педагоги внимательно и уважительно приняли эту ситуацию. Понимали они, что вот так входили в роль пророков и провидцев, становились Учителями? Та особая форма духовного учительства, в которой нет места назиданию, а есть мягкость и мужество общего искания...
Мне видится, что приглашенные журналом учителя понимали эту особую стезю незаметного ведения талантов. Андрей Турков на семинаре критики поразил меня тем, что с неизменной простотой и теплотой обращался к нам доверительно — "коллеги". Тон был такой: не поучать, а думать вслух. Учение во всех "подстудиях" — творческих семинарах было абсолютно конкретным. Семинаров семь: прозы, сатиры, переводческий, публицистики, критики, детской литературы и несколько семинаров поэзии. На каждом занятии профессионально разбирались тексты — либо сочинение слушателя, либо произведение самого педагога или предложенные им для разбора. Поэтому атмосфера царила спокойная и доверительная. Состояние мыслеобмена и рождения мысли. Мы улавливали вибрации рождающихся впечатлений.
В студии намеренно была выбрана учебная лексика: занятия, слушатель, лекция, доклад. И венчал круг обучения выданный нам, говоря современным языком, сертификат: "Свидетельство. Дано Н.Н. в том, что он (-а) закончил (-а) двухгодичный курс обучения в молодежной студии “Зеленая лампа” “Юности” и получил (-а) знания по истории и теории отечествензарубежной литературы и навыки литературного мастерства. Председатель художественного совета студии Владимир Огнев. Члены совета: Андрей Дементьев, Алексей Пьянов, Ираклий Андроников, А. Медынский и др.".
"Зеленая лампа" "Юности" стала именно не любительским, не свободно-просветительским союзом людей единой поколенческой мерки, а — цехом в жизни журнала. Здесь преобладали люди с законченным хорошим высшим образованием. Можно лишь поражаться прозорливости организаторов и членов отборочного жюри, — а конкурс был огромным! — которые сумели отобрать около семьдесят выпускников лучших вузов страны, способных стать готовым пополнением писательского актива. Среди них не было профессиональных литераторов по образованию, выпускников Литинститута, а были люди широкой гуманитарной подготовленности: выпускник Института стран Азии и Африки при МГУ Леонид Бежин, выпускница философского факультета МГУ Евгения Славороссова, выпускник филологического факультета МГУ Виктор Коллегорский, химфака МГУ Бахыт Кенжеев, выпускник полиграфического Евгений Блажеевский, выпускник филфака МГПИ Леонид Бахнов, радиофизик Михаил Пекелис (Михаил Пластов), выпускники журфака МГУ Наталья Туренко, Максим Земнов, Андрей Яхонтов, выпускник ГИТИСа Владимир Оренов, выпускник МАИ, инженер-механик Михаил Задорнов, Андрей Плахов, окончивший мехмат Львовского университета и бывший в процессе во ВГИКе и другие.
Все это были уже ВЫУЧИВШИЕСЯ люди, вчера получившие дипломы. "Зеленая лампа" была вторым, а для кого-то и третьим образованием — специальным, а точнее ее можно определить как аспирантуру творчества.
Я бы еще поставила "Зеленую лампу" в общий ряд с кипевшими и плодившимися в ту пору молодежными театральными объединениями — театрами-студиями "Современник", "Человек" и другими. Потому что природа их была не одномерная, а сочетанная, синтезная — и обучение, и общение, и профессиональная работа, и особый эксперимент, цех по поиску новой художественной философии и нового языка общения с аудиторией.
Большинство тех, кто попали в "Лампу", были люди, уже дебютировавшие и печатавшиеся в СМИ. Среди них в первую очередь — дебютанты "Юности", а за время занятий в студии еще многие стали авторами журнала. Таким образом, "Зеленая лампа" была не только студией при журнале, под именем журнала, но именно частью журнала, источником свежих сил, своеобразной производственной единицей.
Особой теплотой, отеческим чувством окружал всех нас Владимир Федорович Огнев, сумевший понять и обогреть каждого студийца. Ко мне он относился с особым нежным пристрастием и опекой. В моем попадании в журнал "Юность" была своя драматургия. Будучи студенткой четвертого курса факультета журналистики, я написала для Анатолия Георгиевича Бочарова (в будущем создателя кафедры литературно-художественной критики) курсовую работу, в которой разбирала поэтическую серию "Молодые голоса". За курсовую мне выставили отлично, и я со спокойной душой укатила в Сибирь, на практику. А в это время мой друг поэт Володя Климов взял несколько своих текстов и мою курсовую в придачу и принес Огневу в "Юность". Владимир Федорович из всего этого выбрал лишь мою статью. Но написана она была своеобразно, вольно, где-то смело, резко, где-то слишком по-своему. Дождавшись моего приезда из Сибири, Володя потащил меня в редакцию, где Огнев предложил мне переделать текст под формат журнала.
Да как же я, степнячка-казачка, отличница, пиит, буду гнуться и качаться и что-то переписывать в угоду проходимости в журнале! Я с ним заспорила, заупорствовала, стала доказывать свою правоту. Пободавшись с моей убежденностью, Огнев махнул рукой, и вдруг его озарило гениальное решение. Так в № 1 за 1976 год журнала "Юность" (по традиции журнала год всегда открывали дебютами) вышла моя статья "С чем приходят в страну Поэзия" с... продолжением. Его под именем "Необходимые дополнения" написал сам Владимир Федорович. Он пояснил, что делает это вынужденно, столкнувшись с железным нежеланием автора менять свои убеждения, но для правильности картины неопытного автора подправляет и излагает нужные взгляды. Наш "парный конферанс" выглядел не то чтобы экзотично или эксцентрично, но очень необычно: так никогда не делалось — мэтр презентует новичка и прикрывает его своим авторитетом. Эта выходка журнала была замечена, все литературные журналы немедленно позитивно откликнулись на нее, проявив и чувство юмора, и поддержку, и такт, и мудрую доброжелательность ко мне. А Огнев тут же дал мне следующее задание: писать очерки о молодых солистах Большого театра. Так с его доброй помощью я вошла в круг журнала.
А полгода спустя прошла по конкурсу в студию. И на занятиях "Зеленой лампы" ощущала его широко распространяемые доброту, доверие и даже нежность творческого старшинства, его веру в каждого из нас, готовность поддерживать, помогать, направлять, охранять и окрылять.
Столь же обаятелен был мягкий побуждающий авторитет Кирилла Владимировича Ковальджи — поистине отца родного для всех неформатных пиитов. Шутливый, веселый, чем-то даже похожий на милого Швейка, он умел обтекать острия и ребра в общении с кусачими дарованиями, принять и пригреть каждого из непохожих; жил среди нас как садовник, очарованный многообразием зреющих на грядках растений и плодов, всякий раз с интересом и недоумением заглядывая: что там еще новое вывелось?
Мало-помалу выкристаллизовывалось лицо — или лица — той генерации, которая шла за шестидесятниками. Мой друг и соавтор поэт Владимир Климов повторял шутку: "За шестидесятниками шли семидесятнутые".
Мне думается, в нас была иная степень соотношения экстравертированности-интровертированности, чем в шестидесятниках. Они рвались наружу, осваивали пространства, магнетизировали стадионы, они все хотели назвать, выкричать. Они стремились улучшить мир извне, кричали обществу, это была некая идеальная точка кристаллизованного социализма, призываемого исправиться. Мы же своим внутренним ходом подошли к черте, некогда означенной Гоголем, и понимали по-своему: мир нужно улучшать изнутри, мучительной проработкой самого себя.
В гораздо большей степени мы были интровертами. Более того — в нас словно сама Культура совершала уход в собственные внутренние пласты. И — надо отдать должное: семидесятнутые были фундаментальнее образованы. Находясь в своей эпохе, мы культурно уже были вне ее, происходящее воспринимали не "лицом к лицу", а с той наблюдательной дистанции, какую дает человеку его внутренний культурный стаж — его опыт хождения по временам и мирам. Мы были юные, но у каждого уже был свой хронотоп.
Наше поколение, вышедшее в мир через тридцать лет после Великой Отечественной войны (одним из самых старших студийцев был Лев Новоженов, родившийся в 1946-м, остальные родились в 1950-1952 годах) и возраставшее в тучных дремотах утратившего бдительность "застоя" (все мы росли на самиздате или на возращенной литературе, а в старших классах на нас обрушилась публикация "Мастера и Маргариты", потрясшая до основания все здание идеологии), имело возможность удалиться в глубинные культурные слои, уйти в водоносные почвы прошлых стилей и идей. И мы, двадцатидвух-двадцатипятилетние, осуществляли интенцию Культуры ухода в себя.
Ломко, рельефно вкус времени выражал Евгений Блажеевский. К сожалению, поэт острого дарования, Женя ушел рано — в 1999 году. Статью о нем Станислав Рассадин назвал пронзительно: "Отщепенец Евгений Б. — семидесятник".
...Я всегда, начиная лет с шести, веду тетради — своеобразный поток записей, где оттиснуты текущие события, бегут черновики, набрасываются планы и заметки о том, что происходит в реалии и в мыслях. Благодаря этим тетрадям сохранились у меня и черты к летописи "Зеленой лампы". В них отметки о наших встречах с Евгением Евтушенко, Андреем Вознесенским, Булатом Окуджавой, Расулом Гамзатовым, Львом Озеровым, о занятиях семинаров Юрия Левитанского и Андрея Битова.
С семинаром Битова я была соединена, посещала его наряду с семинарами критики и поэзии, и наконец настал час моего персонального обсуждения. Битов избрал для публичного анализа мой рассказ "Воспоминание о смерти" и поставил на полях рукописи свою подпись. Этот автограф давал право на копирование — только при этом условии, на ответственности руководителя, редакция имела право размножать текст тиражом более трех экземпляров, а тут нужно было сделать почти двадцать. Битов размашисто поставил подпись, многозначительно усмехаясь, и даже, как мне показалось, как-то странно, заговорщически мне мигнул. В эти дни он стал нелюдим и мрачен.
А через несколько дней стало известно, что семинара Андрея Георгиевича больше не будет. Увы, на мне прервалась бурная глубинная жизнь этого неповторимого обучения. Битова отстранили от преподавания — а также от публикования.
Разразился скандал "МетрОполя". Сегодня, на мой взгляд, история эта — казус, исторический анекдот. Неподцензурный сборник "МетрОполь", напечатанный авторами на машинке и склеенный вручную в двенадцати экземплярах, был превращен в опустошительную бурю для целого периода. Участники этой затеи — В. Аксенов, А. Битов, Б. Ахмадулина, И. Лиснянская, И. Липкин и другие — выброшены из литературы, а некоторые из жизни, а также из страны. Удивительная жестокая и бессмысленная расправа, принесшая в итоге столько же горя как наказанным, так и палачам. И неизвестно, кто из них пострадал сильнее! Это оказался существенный шаг не к запре
ту живого Слова, а к распаду страны, превращенной в тюрьму. Эта история сопоставима с драмой "Путешествия из Петербурга в Москву", но там все-таки двести экземпляров, а не двенадцать. Боялись Власти Слова, трепетали. Слово для того времени было и хлеб, и клад. Лишь недальновидностью власти и отсутствием стратегического мышления можно объяснить ту волну репрессий, которая выделала зло из любопытного литературного опыта, а из сочувствующих и сорадеющих выковало врагов и обиженных.
Трагедия "МетрОполя" всем аукнулась. Студия в "Юности" была закрыта, "Зеленая лампа" больше не зажигалась.
...На занятия студии часто приходили друзья из доброжелающих стран, и их восхищал этот мудрый проект. Телевидение Болгарии сняло о студии документальный фильм. А когда студия была закрыта, в память о ней в болгарской газете "Пульс" создали рубрику "Клуб “Зеленая лампа”". Все говорили об уникальности студии.
В моих тетрадях за 1978 год отмечены заседания "Зеленой лампы", а также жизнь студии вне стен журнала — наши встречи, споры, обсуждения, обмены своими сочинениями и тем, что непременно нужно прочесть, посмотреть, освоить, понять. Мы — думали вместе, мы отважно росли. Так и шло вперемежку — командировки, летучки, планы публикаций, отрывки к материалам, наброски стихов и прозы, дневники чувств, пульс мысли...
26 февраля 1978 года, опись дня: мы с друзьями на выставке художников-нонконформистов. Мысли и спор о теории искусства как игры. Мысли о единой интеллектуальной жизни эпохи (точки спайки художественной и научной интеллигенции). И — лирическое эссе, ода дорогому человеку, в которой, пожалуй, очень точно выражен лирико-философский градус проживания того Времени:
"Я твержу о том, что хочу тебе свободы. Освобожу ли я тебя от себя — от своей “температуры жизни”?
Свобода не означает ни отсутствие связей, ни, наоборот, неуемного изобилия их — и то и другое не свобода — а пустота.
Говорят, любовь — это искусство, а искусство — анархично, такова его природа, и значит, свобода любви анархична, бесцельна.
Свобода есть величие цели".