ГЛЕБ ГОРБОВСКИЙ
ГОРБОВСКИЙ Глеб Яковлевич родился в 1931 году. Окончил филологический факультет Ленинградского университета. Автор поэтических книг “Поиски тепла”, “Косые сучья”, “Тишина”, “Новое лето”, “Возвращение в дом”, “Черты лица”, “Однажды на земле”, и др, а также нескольких книг прозы. Лауреат Государственной премии им. А.М.Горького. Живёт в Санкт-Петербурге.
ВСЁ СУЩЕЕ — ОТ НЕБА
КРЁСТНАЯ
Лукерье Алексеевне Батраковой
По утрам в одеянии белом
эта дивная из старух
то ли плакала, то ли пела,
то ли Богу молилась вслух.
Никого не видя, не слыша,
устремилась куда-то ввысь...
И лежал я, камушка тише,
в закутке, постигая жизнь.
А потом она — в лютый холод,
потаённо (и я — молчок) —
отнесла меня в храм Николы,
где крестил детей старичок.
...Дом призрения, богаделенка
есть над Волховом. И — погост,
где могилка под снегом беленьким,
окроплённая светом звёзд.
ВИНО
эта дивная из старух
то ли плакала, то ли пела,
то ли Богу молилась вслух.
Никого не видя, не слыша,
устремилась куда-то ввысь...
И лежал я, камушка тише,
в закутке, постигая жизнь.
А потом она — в лютый холод,
потаённо (и я — молчок) —
отнесла меня в храм Николы,
где крестил детей старичок.
...Дом призрения, богаделенка
есть над Волховом. И — погост,
где могилка под снегом беленьким,
окроплённая светом звёзд.
ВИНО
“И, взяв чашу... подал им и сказал: пейте из неё все: ибо сие есть Кровь Моя..."
Евангелие от Матфея, “Тайная вечеря”
Евангелие от Матфея, “Тайная вечеря”
Вращался, суетился,
влюблялся, шёл ко дну...
Я к жизни пристрастился,
как пьяница — к вину!
Я жизнью — отформован,
я стал её дружком.
Не куплен — очарован
любым её штришком!
Всё сущее — от Неба
до червяка в земле
Моё! Хозяйство... Глеба,
что жил — навеселе!
* * *
Поэт-академик! Кому это нужно?
Тому, кто в Поэзии тайны не вник.
И вот заседают протяжно, натужно,
и в старческой перхоти всяк воротник.
Поэт-академик... Представьте Вийона
в ермолке и в тоге — какой-то кошмар!
А наши? Хотя бы Есенин-гулёна:
готов он за тогу похерить свой Дар?!
Заочно меня в этот сан облачили,
похоже, как в саван... Но я — отвернусь.
Я лучше исчезну... куда-нибудь в Чили
и стану в горах вспоминать свою Русь.
Поэт-алкоголик! Вот это — нормально.
В просветах он пишет шальные стихи!
А быть академиком мне — аморально.
Уж лучше на пашне скобить лемехи.
* * *
Жизнь прекратилась, точно звук,
судьбу венчая,
как будто выпала из рук
стекляшка чая!
Увы — не склеить черепки,
не выпить влагу.
Но даже там, в конце Реки —
зови отвагу!
Она поможет превозмочь
финал-разлуку,
когда иссякнешь, канув в ночь,
подобно звуку...
* * *
Я видел извержения вулканов:
Везувия и сопки Ключевской.
Как будто раздразнили великанов
людишки-гномы — скукой и тоской.
Я видел извержение кровавой
слепой и гневной лавы — на войне.
Как будто не хватало людям славы
и рвения — на службе сатане...
Я видел извержение восторга
в церквушке сельской — возле алтаря.
А также изверженье возле морга
напрасных слёз — при свете фонаря.
ЗАПРЕТНАЯ ЗОНА
Коль вспыхнет желание вновь,
гаси его... в сердце уколом!
...Запретная зона — любовь,
не к миру, но — к женскому полу.
Курган в безоглядной степи,
корову с обломанным рогом,
да хоть обезьяну — люби!
А женщину пальцем не трогай.
Ты стар... Из груди твоей крик —
на шёпот похож, на чахотку.
...Мне скажут: а Гёте-старик,
в свой час возлюбивший молодку?!
А сколько таких ещё “гёт”
знавала природа людская?
Ах, дедушка, вы — идиот...
А может — порода такая?
ДЕПЕША
Тучная женщина лет сорока
мне улыбнулась, краснея слегка...
И протянула казённый конверт.
Тут подскочил бородатенький ферт
и говорит: “А депеша — не вам!”
Я же, не вняв его дерзким словам, —
вскрыл оболочку, депешу извлёк,
и на меня... полетел потолок!
Чёрным по белому: “Здравствуйте, сэр!
Вас приглашает к себе Люцифер.
Адрес, куда вы явиться должны:
Пьяная ночь, запредельные сны”.
И — закорючка... Из алых чернил.
“Вот и... пожалуйста...” —
ферт пробубнил.
Да невзначай побледнела слегка
тучная женщина лет сорока.
* * *
Я говорил себе: уймись,
не злись на мир,
не лезь в бутылку
и, хоть со скрипом, —
распрямись,
исторгни из себя
ухмылку!
Не получилось...
Цепь разлук
и череда смертей
внезапных...
И выпадало всё из рук,
и отступал я тихой сапой,
забившись в комнату-нору,
писал угрюмые стишата...
А надо было на ветру —
простоволосым, как когда-то!
...Но что-то щёлкнет: где-то там —
в мозгу или в сухой коленке,
и — в электричку: в лес, к цветам!
А там — хоть к дьяволу, хоть к стенке!
влюблялся, шёл ко дну...
Я к жизни пристрастился,
как пьяница — к вину!
Я жизнью — отформован,
я стал её дружком.
Не куплен — очарован
любым её штришком!
Всё сущее — от Неба
до червяка в земле
Моё! Хозяйство... Глеба,
что жил — навеселе!
* * *
Поэт-академик! Кому это нужно?
Тому, кто в Поэзии тайны не вник.
И вот заседают протяжно, натужно,
и в старческой перхоти всяк воротник.
Поэт-академик... Представьте Вийона
в ермолке и в тоге — какой-то кошмар!
А наши? Хотя бы Есенин-гулёна:
готов он за тогу похерить свой Дар?!
Заочно меня в этот сан облачили,
похоже, как в саван... Но я — отвернусь.
Я лучше исчезну... куда-нибудь в Чили
и стану в горах вспоминать свою Русь.
Поэт-алкоголик! Вот это — нормально.
В просветах он пишет шальные стихи!
А быть академиком мне — аморально.
Уж лучше на пашне скобить лемехи.
* * *
Жизнь прекратилась, точно звук,
судьбу венчая,
как будто выпала из рук
стекляшка чая!
Увы — не склеить черепки,
не выпить влагу.
Но даже там, в конце Реки —
зови отвагу!
Она поможет превозмочь
финал-разлуку,
когда иссякнешь, канув в ночь,
подобно звуку...
* * *
Я видел извержения вулканов:
Везувия и сопки Ключевской.
Как будто раздразнили великанов
людишки-гномы — скукой и тоской.
Я видел извержение кровавой
слепой и гневной лавы — на войне.
Как будто не хватало людям славы
и рвения — на службе сатане...
Я видел извержение восторга
в церквушке сельской — возле алтаря.
А также изверженье возле морга
напрасных слёз — при свете фонаря.
ЗАПРЕТНАЯ ЗОНА
Коль вспыхнет желание вновь,
гаси его... в сердце уколом!
...Запретная зона — любовь,
не к миру, но — к женскому полу.
Курган в безоглядной степи,
корову с обломанным рогом,
да хоть обезьяну — люби!
А женщину пальцем не трогай.
Ты стар... Из груди твоей крик —
на шёпот похож, на чахотку.
...Мне скажут: а Гёте-старик,
в свой час возлюбивший молодку?!
А сколько таких ещё “гёт”
знавала природа людская?
Ах, дедушка, вы — идиот...
А может — порода такая?
ДЕПЕША
Тучная женщина лет сорока
мне улыбнулась, краснея слегка...
И протянула казённый конверт.
Тут подскочил бородатенький ферт
и говорит: “А депеша — не вам!”
Я же, не вняв его дерзким словам, —
вскрыл оболочку, депешу извлёк,
и на меня... полетел потолок!
Чёрным по белому: “Здравствуйте, сэр!
Вас приглашает к себе Люцифер.
Адрес, куда вы явиться должны:
Пьяная ночь, запредельные сны”.
И — закорючка... Из алых чернил.
“Вот и... пожалуйста...” —
ферт пробубнил.
Да невзначай побледнела слегка
тучная женщина лет сорока.
* * *
Я говорил себе: уймись,
не злись на мир,
не лезь в бутылку
и, хоть со скрипом, —
распрямись,
исторгни из себя
ухмылку!
Не получилось...
Цепь разлук
и череда смертей
внезапных...
И выпадало всё из рук,
и отступал я тихой сапой,
забившись в комнату-нору,
писал угрюмые стишата...
А надо было на ветру —
простоволосым, как когда-то!
...Но что-то щёлкнет: где-то там —
в мозгу или в сухой коленке,
и — в электричку: в лес, к цветам!
А там — хоть к дьяволу, хоть к стенке!