О жизни и творчестве Михаила Синельникова написано так много, что добавить нечто новое к сказанному практически нечего. Разве что какие-то личные впечатления от многолетнего общения с этим несомненно ярким и одаренным человеком. Так мы и поступим, потому что в этих наблюдениях могут обнаружиться дополнительные грани его характера, иной подход к написанным Михаилом Исааковичем стихам, к его работоспособности в области переводов стихов поэтов из республик бывшего СССР, а также классиков Востока и ряда европейских стран.
Когда мы с ним оказались в совместной поездке в Санкт-Петербург, Михаил показал мне дом, который было видно с площади Московского вокзала. Родился он на территории Александро-Невской лавры, откуда малыша перенесли в тот дом на ул. 1-й Советской.
Это было в 1946 году, когда его родители после долгих мытарств по глубинкам страны вернулись в послевоенный полуразрушенный Ленинград на свою прежнюю квартиру. Отец Михаила был тесно связан с кругом творческой интеллигенции еще довоенного Ленинграда, куда входили все видные поэты и писатели того времени. К этой теме я еще вернусь, а сейчас хочу поделиться своими соображениями о Михаиле как о хорошем товарище, прекрасном собеседнике, шутнике.
Он в любой компании сразу же становится душой коллектива, привлекая к себе внимание своими интересными рассказами о множестве людей из писательской среды, с кем он встречался лично. Его по праву можно считать ходячей энциклопедией, если речь заходит о румынской, грузинской, киргизской, армянской, индийской или персидской литературе. Он помнит сотни имен поэтов, может цитировать стихи классиков Востока, Сербии, Азербайджана, Армении, Турции. У него на любую ситуацию вспоминается какая-то история, связанная с тем или иным литератором, актером, певцом, политиком. Много времени проведя в среде грузинской творческой интеллигенции, Михаил постиг искусство тоста, который всегда являлся вербальным украшением всех дружеских посиделок и торжеств. И всякий раз, когда оказываешься с ним за одним столом, узнаешь кучу новых шутливых дружеских шаржей, которыми он мастерски обрисовывает того или иного классика. Михаил практически не повторяется, но даже если и случается такое, то все равно слушать его бывает очень интересно, и хохот стоит поистине гомерический. Иногда смешные истории возникали прямо при нас… В недавние годы в Москву из Бухареста постоянно приезжал профессор Думитру Балан. Он когда-то учился в Москве, блестяще знал русский язык и являлся преподавателем русской литературы в Университете в столице Румынии. Я с ним познакомился в Румынии, где его прикомандировали ко мне в качестве переводчика. В Москве Думитру покупал много литературы и увозил на родину. Я был у него дома: там книги были повсюду. По дому можно было передвигаться только боком… Однажды вот так мы проводили Думитру, разъехались по домам, а пару дней спустя у нас в доме раздается телефонный звонок из Бухареста. Звонит Думитру Балан и спрашивает у моей жены про чемодан. Оказалось, что когда выносили его багаж, то в суматохе мы забыли большой оранжевый чемодан…
Когда в Москву приезжала из США Зоя Межирова, мы тоже встречались с ней на разных литературных мероприятиях, либо в ЦДЛе, либо в музее Марины Цветаевой. Особенно запомнилась презентация поэтического сборника Зои Александровны в доме-музее Михаила Булгакова. Высоко оценили ее стихи выступившие на вечере Виктор Гофман и Михаил Синельников. А потом все от души подняли бокалы за торжество поэзии, без которой мы бы точно завяли от скуки обыденной жизни.
С давних времен, еще по Литературному институту, я был знаком с замечательным азербайджанским поэтом, который позднее стал классиком у себя в республике, а потом уехал жить в Турцию. Мамеда Исмаила знает и Михаил Синельников. И когда Мамед прилетает в Москву, то мы с Мишей вместе бываем на его поэтических вечерах. На одной встрече со студентами Литературного института Мамед Исмаил знакомил слушателей с новой книгой в переводе Синельникова, в которой было стихотворение с названием "Спящее значение".
Мне показалось забавным это название, и я написал дружеский шарж. Он короткий, и я приведу его полностью:

Мне казалось, что мои друзья обиделись на меня. Поэтому я старался не вспоминать об этом шарже. А когда летом этого года мы снова увиделись с Мамедом на международной конференции и долго вместе гуляли по Санкт-Петербургу, то в музее Владимира Набокова он сказал мне, что мой шарж вошел в книгу о его творческом пути, которую в Турции составили и выпустили его друзья.
Общих знакомых у нас с Михаилом довольно много. Об одном, о поэте Александре Петровиче Межирове, хочется сказать особо, потому что он оказал свое влияние и на Михаила, и на меня. Собственно, по-настоящему с Мишей Синельниковым я познакомился именно через Межирова. Так получалось, что приходя к Александру Петровичу домой, где он жил в районе Аэропорта, я или встречался прямо в доме с кем-то из литераторов или слышал хороший отзыв о ком-то, с кем потом заводил дружбу. Так получилось с Михаилом. В Литературном институте я начинал учебу в 1972 году. А где-то в 1973 году Синельников покинул этот вуз. То есть, мы с ним еще тогда могли видеться в коридорах дома Герцена. Но уже с подачи Межирова, а также при непосредственном присутствии поэта Виктора Гофмана и состоялось наше знакомство с Михаилом. Я помню эту встречу. У меня вышла вторая книжка стихов "Снежная ягода". Я носил с собой несколько сборников, а при встрече дарил их поэтам. Так около Дома литераторов я познакомился с Михаилом, который разговаривал с моим однокурсником Виктором Гофманом. Миша спустя какое-то время отдарился своей книгой стихов и переводов, которая у него вышла в Тбилиси и называлась "Аргонавтика". С этой книги я и начал интересоваться стихами Михаила Синельникова. Его активно публиковали в толстых журналах, а личное знакомство всегда добавляет интерес к аналитическому подходу к автору узнаваемых произведений.
Есть такое изречение: счастье, это когда Бога чаще благодаришь, чем просишь. Думаю, эта формула соотносится с Михаилом Синельниковым, потому что он вполне подпадает под понятие баловня судьбы. Несмотря на мытарства, выпавшие на долю его семьи во время войны, про Мишу можно сказать, что он родился с серебряной ложкой во рту. Мать его была учительницей русского языка и литературы, а отец — военный корреспондент, сам когда-то писавший стихи и входивший в круг ленинградских поэтов, где были Ахматова, Сологуб, Заболоцкий, Олейников, Введенский. Отец вынужден был покинуть северную столицу и уехать в Киргизию, где долгое время работал в газете. Исаак Синельников хотел, чтобы его сын Михаил стал поэтом. Это редчайший случай в мировой практике, когда родитель настраивает отпрыска на литературную стезю. Михаил рассказывал на одной из наших веселых посиделок, как его родители в послевоенном Ленинграде пошли на вечер поэзии Анны Ахматовой. Мама его в это время была на сносях: родители ждали рождения будущего поэта. И как сказал Михаил:
— Я слышал стихи Ахматовой, еще находясь во чреве матери.
Учитывая, как он высоко ставит творчества Анны Андреевны, я пошутил, что он, Синельников, значительно опередил Евгения Рейна и Иосифа Бродского, которые давно уже считали себя ее учениками.
Осенью 1989 года мы с Михаилом оказались на родине писателя Чингиза Айтматова и Мусы Мураталиева. Киргизия в те дни отмечала 125-летие своего классика — поэта Токтогула Сатылганова. Огромная делегация поэтов, прозаиков, литературоведов, критиков, журналистов из тридцати стран мира съехалась на родину гения киргизского народа — в гористую часть Джалал-Абадской области, чтобы здесь, на открытой местности в долине реки, устроить праздник в честь юбиляра. Устроители праздника установили 125 красивых киргизских войлочных юрт, в которых расселили по четыре человека гостей, а на большой поляне, зажатой между горных склонов, развернули народное гулянье, которое сопровождалось конными скачками, разведением костров, около которых выступали поэты и переводчики из разных стран. Всюду подавались веселящие напитки, в том числе и кумыс, всюду слышались голоса киргизских народных инструментов, песни и дикие вопли проносящихся на лошадях всадников…
И вот среди всего этого веселья мы с моими товарищами Михаилом Синельниковым и Мусой Мураталиевым прогуливались и беседовали под горным небом, то усеянном яркими звездами, то под утренним солнцем, выглядывающим из-за высоких скал. Говорили о поэзии, о роли такого понятия, как гений места, без которого не может родиться одаренный индивидуум. Именно в этом краю, в самом Джалал-Абаде, а позднее в городе Ош, прошли детство и юность Михаила Исааковича. Он полюбил этот край, и многие его стихи пронизаны темой гор, жизнью киргизских кишлаков, исламскими мотивами, сближением разных наречий и народов, волею судеб оказавшихся в изгнании в этих краях. Отсюда его привязанность к великой поэзии Востока.
Когда я был в Грузии в начале восьмидесятых, познакомился с большим грузинским поэтом Карло Каладзе, работавшем в ту пору в издательстве "Мирани". Он сказал мне, что Грузия нуждается в переводчиках. И в качестве примера привел мне имя молодого и яркого русского поэта Михаила Синельникова. Я сказал, что знаю его, и мне приятно, что Вы так высоко цените его.
Из меня переводчик не получился, во всяком случае в ту пору, хотя я и пытался переводить стихи грузинского поэта Мориса Поцхишвили и азербайджанского поэта Наби Хазри.
Я понял, что это особый дар — быть донором, отдавая всю творческую энергию другому автору, языку, другой культуре.Невольно вспоминаются стихи Марины Цветаевой: "и вдохновенье хранят, как в термосе…" И Андрей Платонов приходит на ум, который говорил про "вещество жизни", к которому нельзя относиться расточительно.
Но кому-то дано и себя реализовать в полной мере, и о других позаботиться. И здесь проявляется не только необходимость зарабатывать переводами себе на жизнь, но и подлинный интерес к другим культурам, желание прикоснуться к великим достижениям поэтов других народов. И в той и в другой ипостаси нашел свое достойное место поэт и переводчик Михаил Синельников. Ему исполнилось семьдесят лет. Мы поздравляем его с этой серьезной датой и желаем ему больших творческих удач в будущем! Он много работает, пишет книгу за книгой. По мнению видных редакторов и коллег по цеху, Михаил совершенствуется буквально на глазах. Камертоном, по которому он сверяет свои достижения, для Михаила является мудрость мыслителей Востока. Впрочем, он и сам стал мыслителем, поскольку философия растворена в его стихах, а чувством историзма пронизаны многие его стихи. Вот одно из них — из книги Михаила Синельникова "Перевал":

Одним из его наставников, как я уже говорил, был поэт Александр Петрович Межиров, который блестяще охарактеризовал и оценил творчество Михаила Синельникова:
"Его поэтическая судьба трудна. Но ведь еще древние поняли, что прекрасное трудно. Литературная эпоха не то салонной, не то языческой метафизики Охотного ряда, повальной манерности, безвольных анжанбеманов из вторых рук, рискованно длинных строк, провоцирующих откровенное многословие, разрушающих инстинкт лаконизма (если таковой имеется), превращающих поэзию в общедоступное занятие; для таких поэтов, как Михаил Синельников, сохраняющих архаическую верность классическому русскому стиху, особенно нелегка. Если бы он отказался, например, от знаков препинания, его известность возросла бы стократно. Но и известности он не ищет. Зато, как говорил Владислав Ходасевич, к его поэзии не надо "пробиваться сквозь ненужную заросль внешней непростоты, этого вечного спутника всего, что сделано не из первосортного материала". Александр Межиров. Нью-йоркский журнал "Слово". 1994 г.