Родился в городе Фес в Марокко в 1944 году. Преподавал в средней школе, сотрудничал с многими журналами, в том числе с парижским журналом "Monde". Защитил докторскую диссертацию по социальной психологии. Творчество Бен Джеллуна Тахара пользуется большой популярностью во всем мире. Писатель является лауреатом престижных литературных премий, в частности, Гонкуровской премии за свой роман "Священная ночь" (Lanuitsacree), которую он получил в 1987 году, международной премии İmpac, полученной в 2004 году за роман "Слепящее отсутствие света"(Cetteaveuglanteabsencedelumiere). Живет в Париже.
От переводчика:
Меня заинтриговала тема романа "L’Enfantdesable" "Дитя песка", Париж, издательство le Seuil, 1985 год – непреодолимое желание мусульман иметь в семье ребенка мужского пола, наследника, до какой степени абсурда можно дойти, пытаясь осуществить это желание. Знакомая ситуация, характерная не только для Марокко, но и для других мусульманских стран, в том числе и для Азербайджана, хотя у нас религия не имеет столь сильного влияния на социум. Стиль писателя иногда напоминает мне цветистый стиль арабских сказок, а иногда философские притчи, где метафора настолько искусна, что понять ее при первом чтении сложно. Текст пронизан сексуальностью жаркой арабской пустыни. Роман не переводился на русский язык. Предлагаю вниманию читателей отрывок из романа, стр.15-41.

Благонравные друзья, знайте, что нас объединяет тайна слова на замкнутой улице, а может, и в путешествии на корабле, чей маршрут мне неизвестен. Эта история чем-то схожа с ночью; она темная, но богата образами; она должна завершиться светом, слабым и рассеянным; когда мы доживем до зари, мы освободимся, мы постареем на одну ночь, длинную и гнетущую. Половина столетия и несколько белых листочков будут разбросаны по мраморному двору нашего дома памяти. Некоторые из вас поддадутся искушению остаться жить в этом новом жилище или, по крайней мере, занять там маленькое место согласно размерам их тела. Я знаю, что искушение забвением будет сильным: фонтан чистой воды, к которому нельзя приближаться ни под каким предлогом, несмотря на жажду. Потому что эта история – тоже пустыня. Нужно идти босиком по обжигающему песку, идти молча, верить в оазис, что виднеется на линии горизонта, и бесконечно стремиться к небу, идти, не оглядываясь, чтобы не кружилась голова. Наши шаги выбирают дорогу по мере продвижения; позади не остается следов, но лишь пустота, пропасть, небытие. Мы смотрим всегда вперед, и мы доверяем своим ногам. Они уведут нас так далеко, как позволят им наши умы, уверовавшие в эту историю. Теперь вы знаете, что ни сомнение, ни ирония не участвуют в путешествии. Придя однажды к седьмой двери, может, мы станем по-настоящему благонравными людьми. Это приключение или испытание? Я бы сказал – и то, и другое. Пусть те, кто пойдет со мной, поднимет правую руку, заключив договор о верности. Другие могут уйти к другим историям, другим рассказчикам. Я рассказываю истории не для того, чтобы провести время. Истории сами приходят ко мне, живут во мне, меняют меня. Мне необходимо извлекать их из моего тела, чтобы освобождать переполненные ячейки и получать новые истории. Вы нужны мне. Я вас вовлекаю в свое дело. Я сажаю вас на спину и на корабль. Каждая остановка – для молчания и раздумий. Никаких молитв, но большая вера.
Сегодня мы направляемся к первой двери, двери четверга. Почему начинаем с этой двери, и почему она так называется? Четверг, пятый день недели, день обмена. Некоторые говорят, что это день базара, день, когда горцы и крестьяне с равнин приходят в город и устраиваются у этой двери, чтобы продать свой недельный урожай. Может, это и верно, но я говорю, что это вопрос совпадения и случая. Какая разница? Дверь, которую вы видите вдалеке, величественна. Она великолепна. Дерево двери было украшено пятьюдесятью пятью мастерами, и вы увидите на ней более пятисот различных узоров. Итак, эта тяжелая и красивая дверь занимает в книге главенствующее место входа. Входа и прихода. Входа и рождения. Рождения нашего героя в четверг утром. Он пришел на несколько дней позже. Его мать была готова с понедельника, но ей удалось удержать его в себе до четверга, потому что она знала, что этот день недели принимает только рождение мальчиков. Назовем его Ахмед. Очень распространенное имя. Что? Ты говоришь, что нужно назвать его Кемаис? Нет. Имя не важно. Хорошо, я продолжаю: Ахмед родился солнечным днем. Его отец уверяет, что в это утро небо было хмурым, и что это Ахмед осветил его. Согласимся! Он появился после долгого ожидания. Отцу не везло; он был уверен, что давнее и тяжелое проклятие угнетало его жизнь: из семи рождений – семь девочек. В доме было десять женщин: семь дочерей, мать, тетя Айша и Малика, старая служанка. Проклятие приобрело размах во времени. Отец полагал, что довольно было одной девочки. Семь – это слишком, даже трагично. Сколько раз он вспоминал историю арабов доисламского периода, что хоронили своих дочерей живыми! Поскольку он не мог от них избавиться, он культивировал в себе по отношению к ним не ненависть, а безразличие. Он жил в доме так, словно у него не было потомства. Он делал все для того, чтобы их забыть, чтобы не видеть их. Например, он никогда не звал их по имени. Мать и тетя занимались ими. Он предпочитал одиночество, иногда он беззвучно плакал. Он говорил, что на лице у него написан стыд, что в теле его проклятое семя, и что он считает себя стерильным мужем или холостяком. Он не помнит, чтобы он коснулся лица одной из своих девочек. Между собой и ними он воздвиг мощную стену. Он был беспомощен и угнетен и больше не мог терпеть насмешек братьев, которые приходили в дом при очередном рождении с подарками: один приносил кафтан, другой сережки – улыбающиеся и насмешливые, как если бы они выиграли еще одно пари, как если бы это они управляли проклятьем. Они открыто выражали свою радость и спекулировали на теме о наследстве. Вы не можете не знать, мои друзья и единомышленники, что наша религия беспощадна к мужчине без наследника; она лишает его всего в пользу братьев. Что касается девочек,то они получают только треть наследства. Значит, братья ожидали смерти старшего брата, чтобы поделить между собой большую часть его состояния. Глухая ненависть разделяла их. Он постарался сделать все, чтобы поменять судьбу. Он обращался к врачам, факихам1 , шарлатанам, лекарям из всех провинций страны. Он даже повез свою жену на семь дней и семь ночей к гробнице марабу2 , где они питались сухим хлебом и водой. Она побрызгала себя мочой верблюдицы, а потом выбросила в море пепел от семнадцати благовоний. Она носила амулеты и заговоры, привезенные ею из Мекки. Она принимала редкие травы, привезенные из Индии и Йемена. Она выпила солоноватый и очень горький напиток, приготовленный старой колдуньей. У нее случилась лихорадка, тошнота, головная боль. Тело ее старело. Лицо покрывалось морщинами. Она худела и часто теряла сознание. Ее жизнь превратилась в кошмар, а ее супруг, всегда недовольный, с ущемленной гордостью, утраченной честью, давил на нее и обвинял в несчастье, обрушившимся на них. Однажды он ее ударил за то, что она отказалась от последнего испытания: провести по ее обнаженному животу сверху вниз рукой мертвеца и использовать эту руку в качестве ложки, чтобы съесть кускус3. В конце концов она согласилась. Вам не нужно говорить, мои друзья, что бедная женщина потеряла сознание и упала всей своей тяжестью на холодное тело мертвеца. Выбрали бедную семью, соседей, у которых только что умер дедушка, слепой и беззубый старик. Чтобы вознаградить их, супруг дал небольшую сумму денег. Она была готова к любым жертвам и лелеяла безумные надежды при каждой беременности. Но при каждом рождении радость исчезала. Она тоже начала терять интерес к дочерям. Она сердилась на них за то, что они появились на свет, она ненавидела себя и била по животу, чтобы наказать себя. Муж занимался с ней любовью по ночам, выбранным колдуньей. Но ничего не помогало. Девочка за девочкой, до ненависти к своему телу, до сумерек жизни. Каждое рождение встречали, как вы догадываетесь, гневными возгласами, слезами бессилья. Каждое посвящение в ислам являлось молчаливой и холодной процедурой, способом устроить траур в семье, семь раз пораженной несчастьем. Вместо того, чтобы зарезать быка или хотя бы теленка, мужчина покупал худую козу и проливал ее кровь в направлении Мекки очень быстро, произносил имя между губами так, что никто не слышал, а потом исчезал, чтобы вернуться домой лишь через несколько дней бродяжничества. Семь посвящений в ислам были проведены таким образом. Но восьмую церемонию он готовил месяцами в мельчайших подробностях. Он больше не верил целителям. Врачи отсылали его к тому, что написано в небесах. Колдуньи пользовались им. Факихи и марабу молчали. В тот момент, когда все двери были закрыты, он принял решение покончить с роком. Ему приснился сон: все было на своих местах у него в доме, он лежал, и к нему наведалась смерть. У нее было приятное лицо подростка. Она наклонилась и поцеловала его в лоб. Подросток был красоты необыкновенной. Лицо его менялось: то он походил на молодого человека, то на воздушную, исчезающую молодую женщину. Он уже не знал, кто обнимал его, но был уверен, что смерть нависла над ним, несмотря на обличье молодости и жизни. Утром он позабыл идею смерти и помнил лишь облик подростка. Он никому о нем не рассказал и тешился идеей, что перевернет жизнь свою и всей семьи. Он был счастлив тем, что эта идея посетила его. Какая идея? – спросите вы меня. Ну, хорошо, если позволите, я удалюсь, чтобы отдохнуть; что касается вас, до завтра вы можете угадать гениальную идею, посетившую этого человека в состоянии безысходности и краха за несколько недель до рождения нашего героя. Благонравные друзья и попутчики, приходите завтра, захватив хлеба и фиников. День будет длинным и нам придется пройти по очень узким улочкам.
Вы можете убедиться в том, что наш караван немного продвинулся по дороге первой двери. Вижу, что каждый принес провизию для путешествия. Этой ночью я не мог спать. Меня преследовали и терзали призраки. Я вышел и встретил на улице лишь пьяниц и бандитов. Они хотели ограбить меня, но ничего не нашли. На заре я вернулся к себе и проспал до полудня. Поэтому я опоздал. Но я вижу в ваших глазах беспокойство. Вы не знаете, куда я вас веду. Не бойтесь, я тоже не знаю. Любопытство, которое я читаю на ваших лицах, будет ли оно удовлетворено однажды? Вы захотели слушать меня? Так следуйте за мной до конца…. Конца чего? Кольцевые улицы не имеют конца!
Его идея проста, но сложна для осуществления и для сохранения во всей силе: ребенок, который родится, будет мальчиком, даже если это девочка! Вот такое его решение, непоколебимое решение. Однажды вечером он позвал беременную супругу. Заперся с ней в комнате на террасе и сказал ей твердым торжественным тоном: "Наша жизнь до сегодняшнего дня была лишь глупым ожиданием, словесным поединком с фатумом. Наша невезение, если не сказать несчастье, не зависит от нас. Ты благонравная женщина, покорная, послушная, но после рождения твоей седьмой дочери я понял, что в тебе есть ущербность: твой живот не способен родить ребенка мужского пола; он устроен таким образом, что не выносит никогда никого, только самок. Ты ничего не можешь поменять. Это физический недостаток, недостаток гостеприимства, который выражается независимо от тебя каждый раз, когда появляется риск того, что родится мальчик. Я не могу на тебя обижаться. Я благонравный человек. Я не отрекусь от тебя и не возьму второй жены. Я тоже упорствовал над твоим больным животом, я хочу быть тем, кто вылечит его, тем, кто поменяет его логику и привычки. Я бросил ему вызов: он даст мне мальчика. Моя честь наконец будет реабилитирована, моя гордость выставлена напоказ; мое лицо покраснеет от удовольствия; лицо мужчины, отца, который может умереть в мире, не позволив своим хищным братьям промотать его состояние и оставить вас в нужде. Я был терпелив с тобой. Мы объехали всю страну, чтобы выйти из тупика. Даже в гневе я старался не стать насильником. Конечно, ты можешь упрекнуть меня в отсутствии нежности к твоим дочерям. Они твои. Я дал им свое имя. Я не могу дать свою привязанность, потому что я их не хотел. Они все появились по ошибке, вместо долгожданного мальчика. Ты понимаешь, почему в конце концов я перестал с ними видеться и беспокоиться об их судьбе. Они выросли с тобой. Знают ли они, что у них нет отца? Или что их отец всего лишь ущербный страдающий призрак. Их рождения были для меня трауром. Тогда я решил, что восьмое рождение станет праздником, церемонией, радостью, которая будет длиться семь дней и семь ночей. Ты будешь матерью, настоящей матерью, будешь принцессой, потому что родишь мальчика. Ребенок, которого ты подаришь миру, будет мужского пола, будет мужчиной, его будут звать Ахмед, даже если это будет девочка! Я все устроил, все предусмотрел. Мы позовем Лалу Радиу, старую повитуху; ей осталось жить год или два, и потом, я дам ей достаточно денег, чтобы она хранила тайну. Я уже говорил с ней, и она сама мне сказала, что у нее была та же идея. Мы быстро согласились. Ты, естественно, будешь колодцем и могилой тайны. Твое счастье и даже твоя жизнь будут зависеть от этого. Этот ребенок будет встречен как мужчина, что осветит своим присутствием сумрачный дом, он будет воспитан в традиции мужчин, и конечно он будет руководить и защищать вас после моей смерти. Нас будет трое, знающих тайну, потом нас останется двое, Лала Радиа уже немощна, она скоро нас покинет, а потом ты останешься одна, потому что я на двадцать лет старше тебя и во всех случаях уйду раньше тебя. Ахмед останется один и будет царить над домом женщин. Мы заключим тайное соглашение: дай мне твою правую руку, чтобы наши пальцы сплелись и поднесем две соединенные руки сначала ко рту, а затем ко лбу. Поклянемся в верности до смерти! А теперь совершим омовение и поклянемся на открытом Коране".
Таким образом, соглашение о тайне было заключено! Жена могла лишь согласиться. Она подчинилась мужу, как обычно, но на этот раз почувствовала, что их объединяет общее дело. Наконец она была сообщницей мужа. Ее жизнь приобретала смысл; она садилась на корабль тайны, который будет плыть по дальним невиданным морям.
Великий день, день родов наступил. У женщины оставалась маленькая надежда: возможно, судьба подарит ей настоящую радость, что сделает ненужными интриги. Увы! Судьба была верна и упряма. Лала Радиа была в доме с понедельника. Она очень тщательно готовила эти роды. Она знала, что они будут необычными и, возможно, последними в ее долгой карьере. Девочки не понимали, почему все так суетятся. Лала Радиа шепнула им, что родится мальчик. Она сказала, что ее интуиция никогда не подводила ее; эти вещи не подвластны разуму; она чувствовала, что это мальчик, по тому, как ребенок двигался в животе матери. Он толкался грубо, как мальчик! Девочки были смущены. Это рождение все перевернет в семье. Они переглядывались, не говоря ни слова. Во всяком случае, в их жизни не было ничего волнующего. Может, брат их полюбит! Слухами полнились квартал и семья: у Гаджи Ахмеда будет мальчик…
А теперь, друзья мои, время полетит очень быстро. Мы больше не зрители; мы тоже погрузились в эту историю, грозящую похоронить нас на том же кладбище. Потому что воля неба, воля Бога возгорятся от лжи. Ручей перекроют, он наполнится и станет большой рекой, что затопит мирные жилища. Мы будем этим кладбищем на границе сна, где хищные руки выкопают мертвых, чтобы обменять их на траву забвения. О, друзья мои! Внезапный свет, ослепляющий нас, подозрителен; он предвестник сумерек.
Поднимите правую руку и повторяйте за мной: добро пожаловать, существо далекое, лицо ошибки, двойник тени, о, ты, столь долгожданный, столь желанный, тебя призвали, чтобы изменить судьбу, ты приносишь радость, но не счастье, ты ставишь палатку в пустыне, но это жилище ветра, ты – богатство из пепла, жизнь твоя будет долгой, испытание для огня и терпения. Добро пожаловать! О, ты, день и солнце! Ты будешь ненавидеть зло, но кто знает, будешь ли ты творить добро… Добро пожаловать…. Добро пожаловать!
Я вам говорил…
Всю семью пригласили и собрали в доме Гаджи с вечера среды. Тетя Айша суетилась, как ненормальная. Оба брата с женами и детьми приехали, беспокойные и нетерпеливые. Близкие и дальние двоюродные братья также были приглашены. Лала Радиа закрылась с женой Гаджи. Никто не мог их побеспокоить. Черные женщины готовили обед на кухне. К полуночи послышались стоны: это были первые схватки. Старые женщины молились пророку Мухаммеду. Гаджи мерил шагами улицу. Его братья держали военный совет. Они разговаривали тихими голосами в углу гостиной. Дети заснули там же, где поели. Ночная тишина прерывалась лишь стонами. Лала Радиа молчала. Она нагревала воду в тазах и раскладывала пеленки. Все спали, кроме Гаджи, повитухи и двух братьев. На заре зазвучал призыв к молитве. Несколько человек, похожие на сомнамбул, поднялись и стали молиться. Теперь женщина кричала во весь голос. Утро осветило дом, где все пребывало в большом беспорядке. Черные кухарки немного прибрали и приготовили суп4 на завтрак. Братьям пришлось пойти на работу. Дети почувствовали себя на каникулах и остались играть у входа в дом. К десяти часам этого исторического утра, в то время, когда все собрались у комнаты для родов, Лала Радиа приоткрыла дверь и издала крик, в котором радость мешалась с возгласами "ю-ю5", а потом повторяла до изнеможения: это мужчина, мужчина, мужчина… Гаджи оказался в центре собравшихся и вел себя как князь, дети целовали ему руку. Женщины встретили его пронзительными криками "ю-ю!", прерываемыми похвалами и молитвами, вроде: "Сохрани его, Господи… Солнце взошло…. Конец тьмы…. Велик Господь… Да пребудет с тобой Господь…".
Он зашел в комнату, закрыл дверь на ключ, и попросил у Лалы Радии раскрыть пеленки новорожденного. Это, конечно, была девочка. Его жена закрыла лицо, чтобы поплакать. Он держал ребенка в левой руке, а правой резко сорвал платок и сказал жене: "К чему эти слезы? Надеюсь, ты плачешь от счастья! Посмотри, посмотри хорошо, это мальчик! Тебе больше не нужно прятать лицо! Ты должна гордиться…Через пятнадцать лет после нашей женитьбы ты подарила мне ребенка, мальчика, мой первый ребенок, посмотри, как он красив, потрогай его маленькие яички, его пенис, это уже мужчина!" Потом, повернувшись к повитухе, он сказал ей, чтобы она заботилась о ребенке и не позволяла никому к нему приближаться или трогать. Он вышел из комнаты с улыбкой на лице…. Он нес на своих плечах и лице мужскую энергию всего мира! В пятьдесят лет он чувствовал себе легким, как молодой человек. Он уже забыл – или, может быть, притворялся – что все устроил сам. Он увидел девочку, но твердо верил, что это был мальчик.
О, мои друзья, наша история только в самом начале, но головокружительные слова уже царапают мне кожу и сушат мой язык. У меня нет слюны, и кости мои устали. Мы все – жертвы нашего безумия, спрятанного в глубинах желания, которое не стоит озвучивать. Воздержимся от того, чтобы вызвать неясные тени ангела, того, что имеет два лица и живет в наших фантазиях. Лицо неподвижного солнца. Лицо луны-убийцы. Ангел переходит от одного лица к другому в зависимости от жизни, что мы вытанцовываем на невидимой нити.
О, друзья мои, я иду по этой нити. И если завтра вы меня не увидите, знайте, что ангел перешел на сторону пропасти и смерти.

Уже несколько дней, как мы связаны шерстяными нитями одной истории. От меня к вам, от каждого из вас ко мне идут нити. Они еще тонкие. Но они связывают нас так же, как договор. Оставим за спиной первую дверь, которую закроет невидимая рука. Дверь пятницы объединяет для отдыха тела, сосредоточенности души и для празднования дня. Она открывается, и мы видим семью, которая празднует, милостивые небеса, плодородную землю, мужчину, вернувшего честь, женщину, признанную, наконец, матерью. В эту дверь войдет только счастье. Это ее назначение или, по крайней мере, у нее такая репутация. Каждый из нас видел, как эта дверь открывается посреди ночей и освещает их, пусть даже недолго. Это единственная движущая дверь, идущая вперед вместе с судьбой. Она останавливается только для тех, кто не любит свою судьбу. В противном случае для чего она нужна? Через эту дверь вошла Лала Радиа.
Праздник посвящения в ислам был грандиозным. Быка зарезали, чтобы дать имя: Мохаммед Ахмед, сын Гаджи Ахмеда. Молились вслед за главным факихом и муфтием города. Блюда с едой раздали бедным. Длинный и прекрасный день должен был стать памятным. И в самом деле, даже сегодня все помнят о нем. Говорят об этом дне, упоминая силу быка, принявшегося бегать по всему двору после того, как ему отрезали голову, двадцать низких столов с целыми баранами, андалузскую музыку, исполняемую оркестром под руководством Мулея Ахмеда Лукили… Празднества длились несколько дней. Ребенка показали издали. Никто не мог к нему прикоснуться. Им занимались только Лала Радиа и мать. Семь девочек держались в стороне. Отец сказал им, что с этой минуты уважение к Ахмеду – все равно, что уважение к нему. Они опустили глаза и не произнесли ни слова. Редко можно встретить человека, чье счастье заключается в том, чтобы передать и поделиться своей радостью с другими. Он купил полстраницы в большом национальном журнале, поместил там свое фото. А под ним подпись:
"Бог милостив.
Он осветил жизнь и очаг вашего покорного слуги, горшечника Гаджи Ахмеда Сулеймана. Мальчик, пусть сохранит его Бог и подарит ему долгую жизнь, родился в четверг в 10 часов. Мы назвали его Мохаммедом Ахмедом. Это рождение предвещает плодородие земли, мир и благоденствие для страны. Да здравствует Ахмед! Да здравствует Марокко!"
Много сплетничали по поводу объявления. Не было привычки выставлять напоказ частную жизнь. Гаджи Ахмеду было плевать. Главное для него – объявить новость как можно большему числу людей. Последнее предложение вызывало реакцию. Французской полиции не понравилось "Да здравствует Марокко!". Национальные активисты не знали, что этот ремесленник также хороший патриот.
Политический аспект объявления быстро забыли, но весь город долгое время вспоминал о рождении Ахмеда.
В течение всего года в доме царили радость, смех, праздник. Все было предлогом, чтобы пригласить оркестр, чтобы танцевать и петь, празднуя первое произнесенное слово, первые шаги принца. Церемония с парикмахером длилась два дня. Постригли волосы Ахмеда, насурьмили глаза. Его, одетого в белую джеллабу и покрытого красной феской, посадили на деревянную лошадку. Мать отвела его к святому города. Она посадила его на спину и семь раз обошла вокруг могилы, прося у святого заступиться перед Богом, прося защиты от дурного глаза, болезней и зависти окружающих. Ребенок плакал в толпе женщин, толкающихся, чтобы дотронуться рукой до черного покрывала на могиле.
Ребенок вырос в почти каждодневной эйфории. Отец думал об испытании обрезанием. Как быть? Как отрезать воображаемую крайнюю плоть? Как не отпраздновать переход от возраста ребенка к возрасту мужчины? О, друзья мои, случаются безумства, неизвестные дьяволу! Как он преодолеет трудности и придаст еще большую достоверность своему плану? Конечно, он мог подвергнуть обрезанию другого ребенка вместо своего сына. Но имелся риск: об этом рано или поздно узнают! Представьте себе, он привел к цирюльнику своего сына, раздвинул ему ноги, и кровь потекла, брызнув на бедра ребенка и лицо цирюльника. Ребенок даже заплакал, и его задарили подарками, принесенными всеми членами семьи. Лишь несколько человек заметили, что у отца был завязан указательный палец правой руки. Он его прятал. И никто не подумал о том, что пролитая кровь была кровью пальца! Нужно сказать, что Гаджи Ахмед был могущественным и решительным мужчиной.
Кто в этой семье мог противостоять ему? Оба его брата не могли этого сделать. Впрочем, несмотря на подозрения, они не позволили себе ни одной рискованной шутки, ни намека относительно пола ребенка. Все прошло так, как предвидел и надеялся отец. Ахмед рос по правилам отца, лично занимавшегося его воспитанием. Праздник закончился. Теперь нужно было сделать из этого ребенка мужчину, настоящего мужчину. Парикмахер приходил каждый месяц, чтобы постричь его. Он ходил с другими мальчиками в кораническую школу, мало играл и редко гулял на улице своего дома. Как все дети его возраста, он сопровождал мать в мавританскую баню. Вы знаете, как сильно повлияло на нас это место, когда мы были детьми.
Мы все вышли из него невредимыми… по крайней мере, внешне. Для Ахмеда это не было травмой, но странным и горьким открытием. Я знаю, потому что он говорит об этом в своей тетради. Разрешите, я открою книжку и прочту, что он написал о походах в теплый парной туман:
"Моя мать положила в маленькую корзину апельсины, красные оливки, маринованные в лимонном соку. На голове у нее косынка, покрывающая хну, положенную накануне. У меня не было хны в волосах. Когда я захотел ее положить, она не разрешила и сказала: "Это для девочек!" Я замолчал и пошел за ней в хаммам. Я знал, что мы проведем там вторую половину дня. Я скучал, но ничего не мог поделать. На самом деле я предпочитал ходить в баню с отцом. Он мылся быстро, и я мог избежать бесконечной церемонии. Для моей матери это являлось случаем, чтобы выйти из дома, встретиться с другими женщинами и поболтать с ними, пока моется. А я умирал от скуки. Желудок сводило от колик, я задыхался от густого пара, окутывающего меня. Моя мать забывала обо мне. Она ставила свои ведра и беседовала со своими соседками. Они говорили все одновременно. Неважно, что они говорили, но они говорили. Им казалось, что они находятся в салоне, где для здоровья необходимо разговаривать. Слова и фразы летели отовсюду, помещение было закрытым и темным, то, что они говорили, словно задерживалось паром и оставалось висеть над их головами. Я видел, как слова медленно поднимаются о стукаются о влажный потолок. А там, похожие на пригоршни облаков, они таяли, соприкоснувшись с камнем, и капали обратно мне на лицо. Так я забавлялся; я позволял словам стекать по моему телу, но всегда поверх моих трусов, что приводило к тому, что слова, превращенные в воду, не касались низа живота. Я слышал почти все, и я следовал по пути, выбираемому фразами, которые, достигая состояния пара, смешивались и преображались в странную и зачастую забавную речь. Во всяком случае, меня это забавляло. Потолок походил на картину или табличку для письма. То, что там рисовалось, не обязательно было постижимым. Но поскольку нужно было хорошо провести время, я распутывал нити и выбирал что-то понятное. Некоторые слова падали чаще и скорее, чем другие, как, например: ночь, спина, груди, большой палец… едва произнесенные, они ударяли меня по лицу. Впрочем, я не знал, что с ними делать, отставлял их в сторону, в ожидании, что их подпитают другие слова и другие картинки. Удивительно, но капли воды, падающие на меня, были солеными. Я говорил себе тогда, что у слов вкус и аромат жизни. А для всех этих женщин жизнь была ограниченной. Мало что в нее входило: кухня, хозяйство, ожидание и раз в неделю отдых в хаммаме. Я втайне радовался тому, что не являюсь частью столь ограниченного мирка. Я жонглировал словами, и они превращались иногда в фразы, падавшие мне на голову, вроде: "ночь солнце на спине в проходе где большой палец моего мужчины в дверях неба смех…" и вдруг осмысленная фраза: "вода очень горячая… дай мне немного холодной воды…." У этих фраз не было времени унестись вверх под воздействием пара. Их произносили быстро и обычным тоном. На самом деле они ускользали от меня, и это меня ничуть не трогало. Что я мог поделать с пустыми, полыми словами, не способными взлететь и заставить меня мечтать. Были еще редкие слова, чарующие меня, потому что их произносили низким голосом, как, например, "mani", "qlaoui", "taboun"…. Позже я узнал, что эти слова касались секса, и что женщины не имели права использовать их: "сперма", "яички", "вагина"… Они не падали. Они приклеивались к камням потолка и придавали им свой грязный, белесый или коричневый оттенок. Однажды между двумя женщинами случилась ссора из-за ведра воды; они обменялись ругательствами, громко произнося эти слова. Тогда слова стали падать, словно дождь, и я с удовольствием собрал их и спрятал в трусах! Я не мог долго хранить слова, они щекотали меня. Когда моя мать намылила меня, то очень удивлялась тому, какой я был грязный. А я не мог объяснить, что мыло уносило с собой все услышанные и собранные за день слова. Становясь чистым, я чувствовал себя голым, как будто избавился от старья, согревавшего меня. Потом у меня было полно времени, чтобы прогуляться, подобно черту, между бедрами всех женщин. Я боялся поскользнуться и упасть. Я цеплялся за выставленные напоказ бедра и мог увидеть низ живота, жирный и покрытый растительностью. Это было некрасиво. Даже отвратительно. Вечером я быстро засыпал, потому что знал, что во сне ко мне придут женщины, увиденные мной. Вооружившись хлыстом, я бил их, они были такими жирными. Я знал, что никогда не буду похож на них… Для меня это признак дегенератства. Я прятался вечерами, чтобы посмотреть в маленькое зеркальце на низ живота: ничего ужасного, белая чистая кожа, приятная на ощупь, без складок. В то время мать часто рассматривала меня. И она тоже ничего не находила! Зато она беспокоилась о моей груди, которую бинтовала белой льняной тканью; она так сжимала грудь тонкой тканью, что становилось трудно дышать. Необходимо было избежать появления груди. Я ничего не говорил, позволял это делать. У моей судьбы было преимущество, она была оригинальной и рискованной. Мне она нравилась. Время от времени появлялись внешние признаки, поддерживающие меня на этом пути. Так, однажды, когда кассирша хаммама не пустила меня, потому что посчитала, что я уже не маленький невинный мальчик, а маленький мужчина, способный одним своим присутствием в бане поколебать добродетель и вызвать тайные желания у честных женщин! Мать возмутилась для формы, но на самом деле была счастлива. Вечером она с гордостью рассказала об этом моему отцу, и он решил брать меня отныне с собой в хаммам. Я обрадовался и с большим любопытством ждал проникновения в мужской туман. Мужчины говорили мало; они позволяли пару окутать их и быстро мылись. Рабочая атмосфера. Они быстро обливали себя водой, удалялись в укромное место, чтобы побрить гениталии, а потом уходили. Я медлил и разгадывал влажные камни. На них ничего не было. Тишина прерывалась звуком упавших ведер или вскриками тех, кто получал удовольствие от массажа. Никакой фантазии! Они были скорее мрачными, спешили покончить с этим. Позднее я узнал, что много всего происходило в темных уголках, что массажисты не только массировали, что в темноте происходили встречи, и что подобная тишина была подозрительной! Я сопровождал отца в его мастерскую. Он объяснял мне, как ведет дела, представлял меня своим работникам и клиентам. Говорил им, что я – будущее. Я мало говорил. Повязка вокруг груди сжимала меня. Я ходил в мечеть. Мне нравилось находиться в огромном доме, где принимали только мужчин. Я все время молился, часто ошибался. Я забавлялся. Коллективное чтение Корана вызывало у меня головокружение. Я нарушал слаженный хор и нес всякую чушь. Я получал большое удовольствие, нарушая их пыл. Я искажал священный текст. Мой отец не обращал на это никакого внимания. Главное для него было мое присутствие среди мужчин. Там я научился мечтать. Я любовался расписными потолками. На них были выписаны фразы. Они не падали мне на лицо. Я должен был к ним подняться. Я взбирался по колонне, подталкиваемый кораническим пением. Стихи быстро продвигали меня к вершине. Я устраивался в люстре и следил за движением арабских букв, выгравированных в гипсе, а затем в дереве:
"Если Бог даст вам победу,
Никто не сможет победить вас".
Я цеплялся за букву Алиф, позволял потянуть себя букве Нун, которая оставляла меня в объятиях Ба. Таким образом, меня забирали все буквы, прогуливали меня вокруг потолка и потихоньку возвращали меня к точке отправления наверху колонны. Оттуда я скользил, спускаясь, словно бабочка. Я никогда не беспокоил покачивающиеся, читающие Коран, головы. Я делался маленьким и приникал к отцу, медленно засыпающему под пульсирующий ритм чтения. Толкаясь, мужчины выходили из мечети. Мужчинам нравилось прилипать друг к другу. Сначала проходил самый сильный. А я пробирался и защищался. Отец говорил мне, что нужно всегда защищаться. По дороге мы покупали творог, который готовили в белой проницаемой материи. А потом мы шли в пекарню за хлебом. Отец шел впереди. Ему нравилось наблюдать за тем, какой я самостоятельный. Однажды на меня напали хулиганы и отобрали хлеб. Их было трое. Я вернулся домой в слезах. Отец дал мне пощечину, о ней я помню до сих пор и сказал: "Ты не девчонка, чтобы плакать! Мужчина не плачет!". Он был прав, слезы – это женское! Я вытер свои и вышел в поисках хулиганов, чтобы подраться с ними. Отец поймал меня на улице и сказал, что слишком поздно!..."
Здесь я закрываю книгу. Мы покидаем детство и отдаляемся от двери пятницы. Я больше не вижу ее. Я вижу клонящееся солнце и ваши поднятые лица. Я не знаю, то ли это глубокая печаль – пропасть, вырытая во мне словами и взглядами, то ли странная ирония, где трава забвения покрывает лицо отсутствующего и сжигает мою кожу. Слова книги кажутся безвредными, но я, читающий их, взбудоражен, как если бы я потерял себя. О, люди сумерек! Я чувствую, что мои мысли беспорядочны. Теперь расстанемся, имейте терпение паломника!