Города проплывают мимо:
Полустанков сараи, дворцы вокзалов!
Уезжая дорогой мнимой,
Слишком много чужим о себе сказала.

Поезд скорый. Вагон плацкартный.
Впопыхах растеряв чемоданы, сумки,
Еду в дальнюю точку карты
То ли вечность, а то ли вторые сутки.

По вагону ползет неспешно
Стадный запах вспотевшей немытой кожи.
Таракан, завсегдатай здешний,
Как близнец на домашних моих похожий.

Мужики анекдоты травят,
Тянут пиво, а бабы «ласкают» матом
Тех, кто их сыновей отправит
В мясорубку Чечни из военкомата.

Стайки ходят курить к клозету,
А сосед мой, парнишка, по виду — урка,
Попросив у меня газету,
С любопытством читает «Литературку».

Он был чужой. И стены одичало
Глядели сквозь безвкусные обои.
И было в этом доме счастья мало.
И было в этом доме много боли.

Под тучами беспамятства зарытый
Он в сердце занимал немало места.
В углу на кухне — ржавое корыто:
Сочился потолок слезой небесной.

По вечерам болтливая соседка
Моей беды приметы примечала.
У дома виноградная беседка
Гостей густой прохладою встречала.

Когда ж рассвет вливался через окна
И заполнял разбухшее пространство,
Ночной рубашки тонкие волокна
Пугались моего непостоянства.

А пополудни, в знойной атмосфере,
Раздавленная быта колесницей,
Ахматову достав из секретера,
Потертые листала я страницы.

Прижалась к сильному плечу,
В тепло уткнувшись носом.
Молчишь? — Я тоже помолчу —
Не время для вопросов.
Июль — упрямый и густой —
Испариной залечит.
Вопросов тьма. — Ответ простой:
Вдвоем последний вечер.

Расчетливый? — Все чувства под контролем!
Все взвешено: поступки и слова.
А я летаю по ночам над полем,
И днем моя кружится голова.

Растрепанные косы ветер лижет,
Его крыла прохладны и легки.
Но ниже Небо с каждым днем, и ближе
Мое дыханье у твоей щеки.

И час расплаты будет неизбежным,
И станет непосильною цена,
Когда за миг — восторженный и нежный —
С одной меня судьба возьмет сполна.

Владеешь миром? —
Нет! Пока жива
Во мне хоть капля ветренной свободы,
Пока моя струна, как тетива,
Натянута сквозь сны и непогоды,
Пока в беззвучном пламени свечи
Внутри стихи мои шумят Каиром,
Пока я не прижмусь к тебе в ночи,
Владимир — ты!
Но я владею миром!

Эверест, недоступный многим,
Знал одно:
У него есть стихи, дороги
И вино.

Сила сильных — в его ладони,
Как слеза.
Тайну мудрых хранят бездонные
Глаза.

Сердцем холоден и спокоен —
Клин стальной!
Меркнет солнце молитв и воин
За спиной.

Лишь тяжелая туча боли
Льнет к плечу.
Рядом с ним ни огня, ни воли
Не хочу.

Воздух вокруг хранит
Запах лекарства стойкий.
Вышли врачи. Эдит
Спит на больничной койке.

Будто тоннель... И свет...
И замелькали лица!
В посленаркозный бред
Памяти поезд мчится!

----

...Новорожденный крик!
Плащ на Бельвиль. Ступени.
Дан ей в промозглый миг
Голоса хриплый гений!

Нищего детства мох.
Грязной повозки скрежет.
Мать — дресирует блох.
Бабка — бордель содержит.

Площадь бродяг — Пигаль —
Место соленых шуток.
Красный фонарь — мораль
Геев и проституток.

Юбка — дешевый креп.
Сбитое в кровь колено.
Пьяный угар, вертеп!
И ми-ро-ва-я сцена!..

----

Волос прилип к щеке.
Возле подушки — вата.
Как микрофон в руке —
Простыни ком зажатый!

— Жарко!.. Морозит... Пить...
Глубже под одеяло!
Сердце устало стыть —
Пела, жила, сияла!..
И распахнув крыла
Силится улыбнуться...
Глупый глагол «была»
Скажут, когда вернутся.

Вниз,
по ступенькам в Ад,
Мимо ступенек в Небо,
Голоса зыбкий лад
С ней уплывает в Небыль.

Я видела глаза белобрысого пятилетнего ребенка,
Которого нохчи три года держали в подвале
Во имя кавказского «мира», выкупа и Аллаха.
Эти глаза были огромны и голубы, как небо человека,
Забывшего родину, свой язык и данное родителями имя.
Они громыхали железной пустотою консервной банки,
Привязанной к хвосту обезумевшего от ужаса котенка.
В них было что-то восшедшее над телом и гранью,
За которой шуршит одеждами тень смерти.
После удачной спецоперации его вывезли миротворцы
За пределы Чечни для передачи близким.
У отца тряслись руки и дергались скулы,
Он отворачивался от микрофонов и телекамер
Слетевшихся на жареный запах сенсации журналистов.
Мать, забившись в истерике, что-то толпе кричала,
И целовала худые ручонки сына.

Мальчик стоял, словно солдатик на полке в детской.
Был недвижим, беззвучен и ко всему безразличен.