Монстр-грузовик, увидев меня, насмешливо фыркнул и остановился, «видение» высунулось из окна:
Ну что, журналист, тебя подвезти? — Оно так приветливо улыбалось, что я забыл и об аномальной зоне, и о своем будущем в телевизоре, и даже о смокинге с манишкой.
В моей голове ничего не срасталось — хорошенькая блондинка за рулем лесовоза в тайге? Я даже не сразу понял смысл сказанных ею слов. И только когда взобрался в высокую кабину, у меня аж мурашки по телу побежали: «Откуда она знает, что я журналист?» Вопрос сам вырвался из меня:
Откуда ты знаешь, что я журналист?
Я ведьма! — Она рассмеялась, как обычно смеются русские женщины, когда рассказывают о какой-нибудь своей неприятности. К примеру: «Ой, мне премию не дали», «Мой муж совсем сдурел!» или: «А мой-то алкоголиком стал»... Все это наши бабы будут пересказывать друг другу, непременно хихикая.
Какая ж ты ведьма, если голубоглазая?
Я добрая ведьма, не боись. — Она снова засмеялась далеко не ведьмаческим смехом. — Из Москвы, что ли?
Может, и вправду, ведьма? Или экстрасенс?
Потому и лес казался колдовским, что она уже приближалась, сидя верхом на своем монстре?
Мне стало стыдно от такой мысли. Я ведь бывший комсомолец, атеист! С другой стороны, откуда она узнала, что я журналист из Москвы? Я даже малость оробел, когда она стала отвечать на мой вопрос, хотя я вслух его не задал:
А кто, по-твоему, к нам забрести может? На работягу ты не похож, вон руки чистенькие. Фотоаппарат, блокнот в кармане, две ручки шариковые... бамовский работник? Глаза не комсомольские. Значит, журналист! Складно объяснила? Ну, теперь ты давай гадай.
О чем?
Ну про меня? Хочу проверить, ты способный или только кажешься?
Она разговаривала со мной так, словно была хозяйкой всей этой колдовской таежной глуши, а я — бездарным учеником местного лесника.
Кто ты? Ты... ты... — Мне очень не хотелось ошибиться, ударить в грязь лицом, и я сообразил: — Ты. водитель грузовика! Нет, водитель мужского рода... Ты водило! Впрочем, это еще хуже — среднего рода. Ты это. шоферка!
Шутник, что ли? Не угадал, вторая попытка.
Лесорубка: сама рубишь, сама отвозишь. Теперь складно?
Не очень. Ты ж не акын — что вижу, то пою. Попытка третья, последняя. Угадаешь — разрешу себя поцеловать. — Она улыбнулась, откинув рукой белокурые волосы, словно актриса в кокетливом фильме о любви, мол, посмотри,
какая я хорошенькая! — Давай, давай, постарайся, ты же смышленый, раз сюда забрел. К тому же романтик — один по тайге болтаешься. Целовался когда-нибудь в тайге?
Мне надо было немедленно сбить с нее эту спесь хозяйки тайги:
Ты. ты. ты бывшая заключенная, живешь на поселении, на химии. У вас банда, вы воруете, обманываете государство, ты у банды шестеришь, возишь лес и продаешь в Японию, куда сейчас и едешь. И я с тобой поеду, потому что я в Японии никогда не был.
Ты сейчас это сам все придумал? — В ее голосе явно сквозило восхищение мною. — Или из какой пьесы отрывок зачитал?
Ты — ведьма, а я — ясновидящий. И как советский журналист обязан написать о тебе правду. Но если ты меня поцелуешь, то обещаю: никому ничего не расскажу, и тебя не посадят во второй раз.
Ну, ты точно юморист! Хотя. кое-что. в яблочко. Государство мы точно малехо того. Про бригаду тоже где-то рядом. Почти ясновидящий! Вот только не шестерка я, а бригадир лесорубов!
Ты бригадир? Не смеши меня, мне двенадцать лет назад аппендицит вырезали, могут швы разойтись.
А че, не похоже? — Конечно же, она почувствовала, что понравилась мне с первого взгляда, и не только потому, что наша встреча произошла в глухомани, где хорошеньких женщин не должно водиться.
Знаешь, вот так бы встретил тебя в городе, только разок взглянул и сразу бы сказал: эта деваха — точно бригадир лесорубов! Ты себя в зеркало когда-нибудь видела?
А чего, нравлюсь, да?
Да, нравишься.
И ты тоже очень даже ничего. Смышленый, смазливый, я бы даже сказала, какой-то за-дорный.
У меня аж мурашки по телу побежали, она что, еще и фамилию мою угадала?
Ты че побледнел, журналист? Хотя, сдается мне, не очень ты на журналиста смахиваешь. По образованию-то кто?
Инженер двигателей космических аппаратов! — Я должен, должен был ее чем-то пора-зить. В то время те, кто работал на космос, вызывали в народе уважение больше, чем секретари ЦК КПСС и звезды эстрады, вместе взятые.
Ой-ой-ой, какие мы! А че не по специальности? Че сюда забрел? Халтуришь?
Журналистом интереснее. Путешествовать люблю.
Ведьма-шоферка серьезно и внимательно на меня посмотрела:
Не будешь ты журналистом.
В инженеры вернусь, думаешь?
Тоже не то.
Ведьму из себя корчишь?
Я так чувствую. А то, что я чувствую, всегда сбывается. Думай, что хочешь, а время пройдет, сам увидишь.
В этот раз ты ошибаешься.
Я рассказал ей, как мне нравится работать в журнале «Юность». А сюда приехал потому, что
меня как молодого, но уже подающего надежды писателя попросили написать очерк о староверах. Если же я в своем будущем очерке опишу еще и красивую таежную девушку — бригадира лесорубов, то наверняка получу за него Ленинскую премию.
Это ты че, у меня сейчас интервью брать будешь?
А ты че, не хочешь о себе прочитать? Кстати, в одном из самых популярных журналов в стране.
Ну почему же? Мне, между прочим, ударника соцтруда хотели дать, но потом отказали. Я одного из вожаков бамовских травками вылечила, он такой благодарный был, талон выдал... На покупку хрустальной вазы в ихней комсомольской лавке! Распределитель называется. Туда только своих пускают. А звание не подписал. Сказал, знахарям
не положено: не партийное у них мышление. То есть понял? Распределитель для своих, а звание можно и не своим. Но я не обижаюсь. Зачем мне звание, когда у меня есть хрустальная ваза?
— Ну как, подойдет для твоей «Юности»? Цензура пропустит? — Ее глаза так озорно на меня глядели, что я никак не мог понять, она сейчас ко мне задирается или к советской власти?
Я попытался ей рассказать о самых модных и нашумевших почти антисоветских публикациях в нашем журнале, о таких передовых писателях советской оттепели, как Аксенов, Гладилин, Анчаров, о скандалах вокруг Евтушенко, Вознесенского, о придуманном персонаже Галке Галкиной, хозяйке юмористического отдела. О том, что до меня Галкиной был Славкин. А теперь Галкиной работал я. Это ее насмешило больше всего. Чтобы окончательно возвыситься в глазах ведьмы — бригадира лесорубов, поведал о том, что знаком с Окуджавой, — он часто у нас в журнале выступал. Евтушенко приезжал, читал стихи. Рождественский — друг редакции. Соврал, что шапочно знаком с Высоцким.
Настоящий мужик, если не наврет с три короба девушке, которая ему нравится, не будет чувствовать себя достаточно уверенно.
— И что, ты со всеми знаком?
В ее голосе сквозануло настолько неподдельное ко мне уважение, что я почувствовал себя законченным Хлестаковым.
Я Софи Лорен живую видел!
И что, ваши девки материковые на эти басни ведутся?
Девки всегда на басни ведутся.
Это верно. Так вот слушай еще одну басню... Меня бригадиром лесорубов мой дед определил.
Почему дед? Кто он?
Он колдун.
А, ну да, как я сразу не догадался. И вокруг нас не лес, а зазеркалье.
Вот ты не веришь, а его все в округе колдуном кличут. Хотя он просто лесник. Тайгу знает, как отличник первые восемь строчек «У лукоморья дуб зеленый.». Он деревья слышит, птиц. Нас с братом на заимке вырастил. У него здесь авторитет не меньший, чем у твоего Евтушенко на вашем материке. Его все малехово побаиваются — а вдруг порчу наведет? Он не противится — ну чтобы. боялись. А теперь главное. Ты давай, журналист, запоминай, запоминай. Так вот. Он меня в бригадиры пристроил не просто так. Об этом и напиши. Пока вы там стихи и шуточки сочиняете, у нас... тайгу вырубают! Совсем человеки сдурели. Знаешь, когда конец света наступит? Когда тайгу вырубят. Пойми ты, наша планета, она живая, у нее тоже есть органы. Сибирская тайга и канадская — это легкие земли-матушки. Она ими дышит. Видишь вон то могучее древо, чуть в глубине, ветками к небу тянется, словно ладони развернуло к солнцу, — это кедр. Наш лесной богатырь — он лесу силу дает. Если его вырубить, тайга завянет, кислорода на Земле будет нехватка, человеки вымрут. Конечно, с одним канадским легким планетка наша чуток протянет, но недолго. Нельзя кедр вырубать. Вот о чем писать надо! Только вы там, которые всем заправляете, ничего не понимаете. Правители тоже безграмотные — леса под корень. В Японию, в Китай... И в первую очередь кедр — он самый дорогой. Японцы же не умеют отличить кедр от очень похожей на него сосны. Для того я и бригадирю: вместо кедра лесорубам подсовываю похожую на него сосну.
Большинство рабочих из «химиков», бывшие зэки, тоже мало чего смыслят в породах. Продавцы на материке вообще не разбираются: по учебникам учены. Понимаешь, да, журналист? Мы с дедом и братом моим силу нашей тайги сохраняем. Легкие Земли бережем!
Я даже записывать за ней перестал. Ничего подобного в своей жизни я раньше не слыхал и в романах не читал. Совсем другая жизнь, параллельная той, к которой я привык. И эти параллельные, судя по всему, не пересекаются ни в настоящем, ни в прошлом, ни в будущем. На какой-то момент мне даже стало стыдно, что она тут спасает «легкие» Земли, а я горжусь тем, что я — Галка Галкина. Неужели отец прав? Не тем я занимаюсь, чем надо.
Я могу написать о том, что ты мне рассказала?
Пиши. Все равно не напечатают!
Откуда знаешь?
Ну, я ж тебе говорю, ведьма, по-вашему, экстрасенс.
И что, премию мне тоже не дадут?
А зачем тебе премия?
Смокинг хочу купить.
Ну, ты юморист! Хотя тебе подойдет — ты чистюля.
Мы подползали к окраинам города, вернее, городского поселка. А еще правильнее сказать, к деревне, которую, следуя ленинской философии «срастания города и деревни», назвали городом. Осталось только большак переименовать в Бродвей. Мне стало очень-очень грустно оттого, что наше путешествие заканчивалось. Так бы и ехал с ней. до Японии!
В этом городе-деревне ресторан есть?
Скажи честно, ты сейчас насмехаешься?
Ну хорошо, а кафе?
Ну ты, паря, даешь! — Ведьма посмотрела на меня с удивлением обывательницы, а не предсказательницы: — У нас тут только несколько пивных, самая-самая из них на окраине называется знаешь как? «Пни»!
На этот раз пришла очередь мне засмеяться. Когда я был студентом, мы ходили в пивную напротив института, сокращенно называли ее «Пни». Но это была шутка, а тут кафе называлось всерьез.
И снова она ответила на не заданный мною вопрос:
Удивляешься? Мог бы и сообразить — в этой пивной вместо стульев пни, понимаешь? На пнях все сидят и пьют пиво. Кстати, «Жигулевское». Специально для бамовских завозят. Ну как? Не побрезгуешь с бригадиром лесорубов? Ты ж все-таки Софи Лорен живую видел.
А как тебе понравится такое название моего очерка — «Пни»? Причем с восклицательным знаком, а? «Пни!» Вроде как пришла пора наших «рулевых» пнуть, чтобы наконец протрезвели.
Мы договорились встретиться, как пишут в сказках, «после захода солнца». Правда, в далеко не сказочных «Пнях». Вылезая из кабины, я вспомнил, что мы с ведьмой даже не познакомились. Надо же — забыл спросить, как ее звать. Тем лучше, будет с чего начать разговор и завязать беседу в «Пнях», сидя на пнях.
Высадив меня из кабины, она высунулась из окошка и крикнула вдогонку:
У тебя накомарник-то есть?
Откуда он у меня? У нас в «Юности» их не выдают.
Так и быть, два захвачу. Ты когда-нибудь целовался в накомарнике?
В ожидании самого необычного в моей жизни свидания я поспешил в снятую три дня назад по приезде из Комсомольска комнату в избе у того самого старикана, который назвал староверов добродельцами. По дороге заглянул в местный ларек, где купил бутылку любимого в то время советскими людьми портвейна «Три семерки» — чтобы хоть как-то отблагодарить своего хозяина-правдолюбца за добродельцев.

ПНИ!

олее двадцати лет я весьма смутно помнил тот вечер, проведенный с таежной белокурой красавицей в «Пнях». Уверен был, что забыл подробности самого необычного в моей жизни свидания, потому что тогда перепил пива. Пиво было настолько кислое и невкусное, что я запомнил его на всю оставшуюся жизнь. А о чем
разговаривали с ведьмой-шоферкой-лесорубкой и чем вечер закончился — романтично или «как обычно», — из памяти стерлось. Я даже забыл, вернула ли она мне должок в виде поцелуя. Словом, память на долгие годы выбросила из себя все самое главное, а накомарники, комары в пиве, контур какой-то деревенской девахи, сидящей напротив меня на пне, бессмысленно сохранила.
Еще я запомнил, что стулья-пни в пивной были выдолблены как удобные полукресла каким-то местным народным умельцем-дизайнером. Жестковато, конечно, но, как бы сказали сегодня, прикольно! Этот «дизайн» я тоже запомнил и не раз пытался потом воспроизвести в своем загородном доме.
Вот как все поменялось за двадцать лет! Тот давнишний таежный умелец эти удобства вырезал в пнях бесплатно, чтобы людям было не так кисло потягивать кислое пивко. А теперь даже необработанные пни в дизайнерских крутых салонах Москвы можно купить по 200 евро за пень. Зато каждый из пней будет преподнесен продавцом-менеджером как супермодный бренд крутого дизайнера. Только истинный «пень» на подобную покупку способен.
Тут я должен уточнить вот что... Чуть более двадцати лет я помнил только эти ничего не значащие моменты, пунктирно вырванные из того мистического вечера. А потом, словно кто-то навел курсор на строчку «Удаленные файлы», кликнул мышкой и выудил из корзины моей памяти все-все до мельчайших подробностей. Где, когда и почему ожило это воспоминание, я расскажу позже.
А пока вернемся к тому вечеру, когда в избе старикана-правдолюбца я готовился к не запланированному командировкой свиданию в самой прикольной пивной заамурской тайги с белокурой внучкой местного колдуна, которого боится вся округа, включая зэков и партработников.
Зеркальце в комнате было одно размером с фотографию три на четыре. Глядя в него, мож-но было побрить только фрагменты лица. Я же пытался разглядеть всего себя. Цирковой номер! Хотя зачем мне это надо было делать, я до сих пор не понимаю, ведь у меня была только одна брезентовая стройотрядовская курточка и одни джинсы.
Ботинки я мог помыть в любой местной луже или ополоснуть водой из колодца. Но как привести в порядок все остальное? К примеру, те же джинсы с пузырями на коленках? В общем, «окультурив» себя — застегнув стройотрядовку на все пуговицы для элегантности и натянув джинсы повыше для стройности, — я отправился на свидание с почти купринской Олесей.
Когда-то мой друг Аркадий Арканов шутил про советских писателей-юмористов, которые начали читать со сцены в концертах свои произведения наравне с артистами, но, в отличие от артистов, почти ни у кого из них не было приличного костюма: «Им даже готовиться перед выходом на эстраду не надо — перхоть с пиджака стряхнул и пошел!»
Солнце занырнуло в кроны таежных великанов, и тайга начала пугающе чернеть. Комары-вампиры тут же оживились. Время свидания наступило.
Ее звали Света.
Вроде как для завязки разговора она спросила меня, о чем я буду писать свой очерк. Я повторил уже почти заученный ответ, что прежде всего мой очерк будет благожелательным по отношению к староверам. Ведь я был потрясен тем, что увидел в их деревне. У Куприяна Кондратьевича 156 правнуков! Жены и мужья не изменяют друг другу, живут в согласии! Разве можно такое представить себе в Москве? Актеры, писатели, режиссеры учат других, как надо жить, а сами при этом нарушают почти все заповеди сразу: злословят, сквернословят, изменяют, врут, лицемерят, подличают, сводят друг с другом счеты, обижаются, мстят, завидуют... Им бы всем поучиться жить у наших русских крестьян! В староверческой деревне не может возникнуть спора на тему «можно женщинам делать аборты или нет?». Это же убийство детей! А у большинства городских, наоборот, даже мысли не возникает, что это грех.
Всеволод Сысоев оказался ой как прав — в той командировке я увидел, как много на нашей родной земле осталось порядочных людей. Только их редко показывают по телевизору и о них не пишут в газетах. Они не на поверхности, потому что. мы хорошо знаем, что обычно на поверхности!
Пройдет много-много лет, и благодаря тому путешествию я сделаю вывод, что если наше крестьянство будет уничтожено, то неоткуда будет черпать порядочных людей. Бизнес, в отличие от земли-матушки, таких не воспитывает. Поэтому меня каждый раз передергивает, когда по телевидению сегодняшние лидеры, они же вожди, они же рулевые, борются за развитие бизнеса, а не земледелия. Помогают банкирам, а не кре-стьянам.
Конечно, в тот вечер Светлане я выдавал свои мысли не такими жесткими формулировками.
Более всего я завелся, пересказывая ей наши беседы с Куприяном Кондратьевичем. Я ведь действительно был поражен тайнами, которые скрываются в русских словах. Слова «этимология» я тогда толком и не понимал. Тем более не догадывался, что «народная этимология» зачастую правдивее, нежели научная. Ведь признанные лингвисты и этимологи не очень прислушиваются к мнению народа. Они переписывают друг друга, перекраивают прочитанное у коллег на собственный лад, печатают вновь скомпилированные статьи в неизвестных малотиражных научных журналах, поэтому умничают так, что их не может
понять простой человек, а значит, и сами не понимают, что пишут. Да, они считаются признанными, но народ их не знает. Признаны они лишь самими собой.
Светлана попросила меня привести какой-нибудь пример из того, о чем поведал Куприян Кондратьевич. Помимо уже упомянутых в предыдущей главе, я вспомнил еще не-скольких слов-заповедей, которые не успел записать за медовухой: «ненавидеть» — не видеть, «зависть» — зависимость, а «грех» и «горе» — из одного гнезда «гр», то есть будешь грешить — горе неминуемо. И, конечно же, «гордость» — «достать горе»! Какое предупреждение: «Будешь жить гордыней — достанешь горе!»
Светланка — так я стал ее звать после третьей кружки пива! — слушала меня, постепенно хмурясь:
А ты че, журналист, этого не знал?
А ты че, знала?
Тебе нельзя об этом писать!
С чего вдруг?
У тебя защиты нет, а это знания сильные... У тебя мозг не готов, увлечешься, узнаешь столько, что сам не рад будешь.
Это мой мозг не готов?! — Я не то что разозлился, я разъярился и стал похож на банального хвастливого пацана в подворотне. — Да я. да я. да я, между прочим, форсунку изобрел для форсажной камеры сверхзвукача! С тангенциальным впрыском топлива и абляционным покрытием.
Ты сейчас зачем так сквернословишь?
В отличие от моего отца, она не впечатлилась этой почти песней с припевом. Более того, посерьезнела, посмотрела поверх моей головы очень внимательно, словно пыталась на ней разглядеть нимб.
Понимаешь, тебя будет знать вся страна! Ну, может, не вся, где-нибудь на Чукотке останешься неизвестным. — Она продолжала смотреть на мой «нимб», как будто пыталась прочитать, что на нем написано. — Не нужны тебе сейчас никакие тайны. Спятишь! Подсознанка лопнет, как передутый первомайский шарик.
Ты что, хочешь сказать, что я, сменивший три профессии, окончивший... ну, хорошо, почти окончивший два института, побывавший чуть ли не во всех закоулках нашей широкоформатной родины, не могу понять смысла родных слов?
Понять-то сможешь. Вот только неизвестно, что с тобой будет, когда ты их поймешь. Ведь все с ног на голову перевернется.
Ты о чем?
Она разговаривала со мной так, словно на корабле была боцманом, а я юнгой:
Кондратьич тебе верно сказал, в наших словах правда. Они не для карьеры, не для заработка, а для равновесия. Тебе надо, чтобы твой мозг зашкалило от того, в какой мы неправде нынче живем? Для таких тайн себя готовить надобно, а ты. повторяю. тебе. тебе надо становиться известным. Не знаю, зачем? Но знаю, что надо! Твоя линия. Я ее вижу, прямая, как стрела.
Ее глаза стали холоднючие, как будто зрачки были вырезаны из студня. Быстро смеркалось, и почерневшие деревья, как к своему давнему знакомому, протянули ко мне длинные паутинные тени. Но страха я никакого не испытывал, лишь недоумение. Что это она там читала поверх моей головы? У меня что там, табло с моим досье? Да, я писал эстрадным актерам тексты, но сам даже не помышлял о том, что буду выступать на сцене самостоятельно.
С чего я вдруг стану знаменитым? Тем более на всю страну, кроме Чукотки? Как журналист? Журналистов, известных на всю страну, не бывает. Самые известные люди — это артисты, причем более всего эстрадные певцы. Но когда я пою, даже козлы в тайге кричат. А может, она и вправду колдунья? И неслучайно я еще днем видел себя в теле-визоре и в смокинге. Мозг и впрямь зашкаливало! Нет, такое надо непременно запить. Я заказал еще по кружке пива.
Светочка — так я стал называть ее после пятой кружки пива — хоть и называла себя ведьмой, но до пива была весьма охоча. Странно, но она не пьянела. Я пьянел, а она нет. Ведьма! И опять из ее уст прозвучал ответ на не заданный вслух вопрос:
«Ведьма» когда-то означало «ведающая мать». Давно это было. Потом вы, мужики, власть захватили, командовать начали, решили, что ведающие вам не нужны, сами все знаете. А у наших пращуров ведьмы считались добрыми, а феи, прилетевшие из-за моря, от заморышей, наоборот, злые. Понимаешь, как кривда с правдой местами поменялись? А еще было такое слово «ведунья»: то есть та, которая ведает, но еще не родила, а ведьма — уже родившая, знает, как ребенка воспитать, как его веданью природы научить. Мало нас, ведуний, осталось. Но кое-что еще знаем. И дед мой не один такой. И обучение мы, ведающие, еще в детстве начинаем с родной речи. Слова ведь раскрываются, как цветы на солнце, что ни слово — то подсолнух. Тем тайнам, которые в них, человека надо или с детства обучать, или когда он уже созреет. Короче, не надо тебе это сейчас. Ты азартный, увлечешься так, что ничего в жизни не добьешься, да еще все вокруг с ума соскочившим считать станут.
Я не понимал, она гонит или все это говорит всерьез? Может, просто меня разыгрывает. Как говорят русские, без пол-литры тут не разберешься. Но пол-литры не было, и я заказал еще по одной кружке и стал звать ее Светочек, как бы объединяя «Свету» и «цветочек»:
И что же мне делать? Не писать очерк?
Пиши, пиши. Только не травмируй тех, кто его читать будет, тем, что им знать рано... Да и беду на себя не навлекай. А то и впрямь в желтый дом упекут! Сам подумай! Ну, напишешь, что «богатый» от слова «бог», и что дальше? Кого ты этим вразумишь? А что «здоровье» — «будь с древо», «тянись к РА»? А что «отрицательно» — это «отход от Троицы»? Тебя ж все на смех поднимут! Глухие люди стали, понимаешь? Ты им хоть кувалдой, хоть топорищем в лоб вбивай, что «богатый» от слова «бог» — все бесполезно! Нет, неслучайно наш Всевышний эти знания закрыл. В русских словах сила посильнее ядерной — ядреная! А если эта сила не к тем попадет? Так что ты подумай крепко, прежде чем джинна из бутылки выпускать. О староверах, об Амгуни, о том, как козел на тебя кричал в тайге, даже о том, как ты ведьму встретил на лесовозе — об этом и пиши. Все равно не напечатают! А о силе нашей тайной, которая в словах родных запрятана, лучше и сам пока забудь. Надо будет, созреешь — она тебе сама откроется, тогда и решишь, что с ней делать. А если семя раньше времени из грядки вытащить — оно не прорастет.
Легко сказать, «забудь»! И как я это буду делать? У меня мозг знаешь какой цепкий, ежели чего в него западет, даже шомполом через среднее
ухо не выскоблишь. Вот сейчас, например, мне интересно, у тебя кто-нибудь из мужиков есть?
Мой вопрос она пропустила мимо ушей.
– А хочешь, я тебе помогу?
– Это как?
– Я тебе память закрою.
– На все?
– Нет, только на то, что тебе пока знать рано.
– Что значит «пока»?
– Ну пока не созреешь.
– Я что тебе, фрукт или овощ?
Вроде того. Правда, ты тот еще фрукт! Матери с отцом всю жизнь должен быть благодарен, они тебя в любви «спроектировали». Не то что ты свою форсунку с неприличным покрытием. В тебе способности есть. Вот только зачем они тебе даны, никак не пойму. Но раз ты к нам сюда попал, с Кондратьичем медовушничал и теперь кедр от ели отличить можешь — значит, не просто так!
Ведьмы всегда должны загадками говорить?
Это не загадки, а отгадки. Но люди почему-то все отгадки считают загадками.
И как же ты собираешься мне память закрывать?
— Я ж тебе поцелуй должна... Помнишь, как в сказке? Поцеловал — и вспомнил. У меня наоборот — поцелую и. забудешь.
Ее зрачки заискрились, «холодец» в них растаял — и мне уже было не до тайн русского языка, меня интересовало только то, что произойдет сейчас и здесь. И произойдет ли вообще?
Как же симпатичны таежные ведьмы после кислого «Жигулевского»!
Чтобы прекратить чувствовать себя юнгой и снова стать мужиком, перед обрядом «Поцелуй ведьмы» я заказал еще по две кружки пива и стал называть ее Светик. Ей это очень понравилось, поскольку от слова «свет». Из того же гнезда и «святой». «Святая ведьма» для меня звучало почти как «живой труп», «горячий снег» или «корова-людоедка».
А потом она поцеловала меня в щечку, откинув наши накомарники. И я сразу обо всем забыл. на двадцать с лишним лет! Вот это был поцелуй! Вроде не крепкий, не затяжной, но какой долгоиграющий! Я будто улетел в очередную магнитную дырку. Причем вспомнить о том, что было дальше, я не смог даже после того, как выудил из «корзины» выкинутые памятью самые яркие моменты того волшебного свидания.
Я даже сейчас не помню, произошло между нами потом что-то более банальное и обычное?
Помню только, но тоже весьма расплывчато, что ее накомарник был похож на фехтовальную маску с надетой на нее паранджой. Помню, вроде как эти накомарники мы больше не накидывали: то ли продолжали целоваться, то ли все таежные комары уже напились нашей разбавленной «Жигулевским» крови и отвалились.
Еще помню, что она была в наглухо застегнутом комбинезоне, закрывающем от комаров как броней все, что только можно закрыть. И это меня волновало больше, нежели нынче молодых людей волнует бессмысленная нагота героинь эротических фильмов, когда «провода оголены по самую розетку».
Помню, я так зажегся от этого скрывающего ведьмины тайны «бронированного» комбинезона, что начал читать ей стихи Евтушенко, Рождественского, Солоухина, причем с таким выражением, которого раньше от меня не мог добиться ни один режиссер.
Потом, когда выученные стихи закончились, а вдохновение еще не исчерпалось, стал пересказывать студенческие миниатюры, которые мы играли в маёвском театре (МАИ). Особенно ей понравилась миниатюра о том, как молодой абитуриент, поступая в театральное, на одном из туров стал читать известное стихотворение Чуковского про Муху-цокотуху, а комиссия его резко оборвала: «Как вам не стыдно? Что вы читаете?» — «Что вы имеете в виде?» — «Муха-муха-ЦэКа, что? Вы сами подумайте: ЦэКа, а потом — туха, а дальше?» — «Позолоченное брюхо.» — «Вы на кого намекаете?» — «Ни на кого!» — «Ладно, ладно. Не надо нас за дураков принимать! Или вы сами не понимаете, что говорите? Муха по полю пошла, муха денежку нашла. Намекаете, что у нас слишком много денег на поля выброшено? Немедленно ступайте и перепишите это произведение, как подобает советскому человеку. Вот тогда мы вас и послушаем».
Далее в этой миниатюре абитуриент уходил за кулисы, там переписывал стихотворение, возвращался и читал его уже по-другому: «Ударница труда по имени Муха перевыполнила план. Поэтому ее плакат в цеху вывешен наверху. А все остальные, кто на нее равняется, “под мухой”!»
Мы развеселились, и я даже набрался наглости прочитать ей стихи о партбилетах из передовицы газеты «Правда». Она хохотала еще больше, чем над «Мухой-ЦэКатухой».
А потом на небе над пнями прорисовались звезды. И я блеснул перед Бестией знанием звездного неба, которое изучил еще в одиннадцатом классе, потому что мне очень нравилась молодая учительница астрономии. А потом я сказал ей, что в такую темную ночь, если отойти от огней подальше, можно увидеть туманность Андромеды.
И мы отошли подальше от сидящих на пнях поддатых мужиков-лесорубов. Я показал ей туманность Андромеды, а Светлана поверила в то, что она ее видит. А потом я понял, что пива нам больше пить не следует, потому что мы увидели еще несколько туманностей... А потом все было, как в добром советском кино: песни каких-то ребят под гитару на пнях у костра!
Остаток ночи, не помню где, по-моему, у гаснущего костра, я пересказывал ей содержание своей первой в жизни повести под названием «Точка пересечения». Он — с запада Советского Союза, она — с востока страны. Встретились случайно на краю света, то есть на Курильских островах. Он — научный работник в ботанической экспедиции, а она — в той же экспедиции повар. Влюбились! Но что толку, если их жизни — как две непараллельные прямые, они один раз в жизни пересеклись и больше никогда не встретятся. Мне казалось, эта повесть очень романтическая, тем более что слово «ботаник» в то время не вызывало, как нынче, насмешки.
— Это ты сейчас рассказал, намекая на нас с тобой? — как всегда, задиристо спросила она.
А что было потом, я не помню до сих пор!
Впрочем, нет, кое-что помню...
Во дворе у старика при выходе из избы был рукомойник. Такой бачок со шкворнем внизу, на который надо нажать руками, поднять вверх, и тогда польется вода. Помню, как я заливал воду из ведра в этот рукомойник, Бестия... умывалась. И, по-моему, очень смеялась, когда видела мое опухшее, перекошенное вчерашним пьянством лицо.
А потом она меня провожала на вокзал и стояла на том, что называлось в поселке перроном: то есть на коряво уложенных бревнах из той самой сосны, которую неучи принимали за кедр.
На прощание она обняла меня и прошептала на ухо:
— Я не прошу не забывать меня — все равно забудешь. Но мы еще встретимся! Я это вижу. Не скоро. А пока лети стрелой! Я буду колдовать. — Она засмеялась, чтобы я не подумал, будто она это сказала всерьез.
Вот так я и запомнил эту спасительницу одного из легких нашей земли-матушки. И полетел стрелой в свое предсказанное будущее, но сначала. по узкоколейке!

Урок грамотной речи... Даду!

Как и предсказывала мне Светлана, очерк не напечатали, повесть я не написал. И до 2001 года забыл и о тайне слов, которые мне раскрывал Куприян Кондратьевич, и о том свидании, когда мы набрались пива настолько, что увидели туманность Андромеды.
Да, я стал известным даже на Чукотке. Но забыл, кто и когда мне это предсказал.
Для многих всегда оставалось загадкой, почему я так часто в своих выступлениях высмеивал, и весьма злокачественно, тех, кто уродует русский язык. Еще в 80-е годы начал рассказывать со сцены, как один директор санатория сказал мне после моего выступления перед отдыхающими: «Благодаря вам мы оптичили еще одно мероприятие». Я ему ответил: «И вас разрешите оспасибить!»
В одном из своих размышлений даже привел пример, как бы Гоголь написал свои знаменитые строчки, если бы был советским партработником: «Редкий представитель семейства пернатых долетит до главной водной артерии Украинской ССР.»
Один рассказ был посвящен тому, как недоо разованность руководителей влияет на всеобщую безграмотность, и даже ученые филологи и лингвисты порой вынуждены повторять вслух безграмотно произнесенные слова и вставлять их в новые словари, лишь бы не навлечь на себя опалу.
Рассказ начинался с того, что я пришел в кабинет своего начальника, а он у меня спросил: «Перевыполнить план на 150 процентов вы в своем отделе могёте или не могёте?» Я растерялся, поскольку вопрос был задан так, что отвечать на него надо было полно: «да» или «нет» не отделаешься. Ответить «можем» означало указать шефу на безграмотность. Я собрался с духом и ответил: «Могём!» О том, что мы могём перевыполнить план, как ведущий инженер я объявил в своем отделе, и все стали повторять за мной: «Могём, могём, могём!» Перед входом в наш институт появился плакат «Могём перевыполнить план!» Потом диктор по телевидению объявил о новом почине и о том, что советские люди всё можут. Новое слово вскоре появилось в словаре современного русского языка!
Рассказ, конечно же, не печатали, поскольку это был явный намек на генерального секретаря ЦК КПСС. Именно он примерно так и говорил.
К сожалению, юмор и сатира мало что изменяют в лучшую сторону. Лишь пар выпускают — тем самым снижая излишне накопившееся давление. Иногда на ум мне приходили очень тревожные мысли, что я, борясь против государственной фальши, на самом деле работал на нее! Люди смеялись, выпуская из себя накопившиеся обиды, и успокаивались. Может, поэтому короли всегда берегли шутов.
Шуты — предохранительные клапаны общественного негодования.
В общем, все мои высмеивания не сработали. В новые словари вкрались новые слова-уроды: «договора», «профессора», «слесаря», «мышление», «свекла», «вынудить»...
Интересно, что рассказ «Могём!» решили напечатать в «Юности» сразу после того, как умер Брежнев. Но пока его готовили к печати, новый генеральный секретарь Черненко в первые дни своего правления несколько раз в «Новостях» промямлил не только «могём», но и «ложить». И мой рассказ из почти сверстанного журнала снова выкинули.
Я сам себе удивлялся, откуда у меня такая ярая ненависть к тем, кто поганит родную речь? Порой мне казалось, что кто-то руководит моими словами из астрала. Я не очень верил в астрал, но подобное ощущение все-таки создавалось. Будто я, стоя на сцене, только открывал рот, а слова произносил кто-то другой — я же был чем-то вроде передатчика.
Я даже написал книжку под названием «Ассортимент для контингента». Собрал в нее все нелепости, несуразности, бюрократизмы, кретинизмы и другие «измы» советских управленцев, которым казалось, что, если выражаться по-газетному, то это солидно, а словами простого народа — недостойно.
Много рассказов у меня было на тему русского языка. На один из самых популярных, который вызывал больше всего смеха в зале, кто-то из диджеев сделал ремикс. Последний генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Горбачев выдавал такие словонавороты, что я написал на него пародию. Начиналась она со слов: «Буду сказать без бумажки. Урок грамотной речи всем даду... Даду, даду!» А заканчивалась миниатюрка убойной ре-призой: «Обещаю, МЫ скоро будем жить хорошо! И не надо, понимаете ли. Я же не сказал, что ВЫ будете жить хорошо!»
Позже, уже в 90-е годы, издевался я и над теми, кто поганит родную речь якобы крутым иностранным мусором: мониторинг, диверсификация, ок, no problem, новация, алармические настроения, не дистурбируйте меня и много других подобных «уродий».
Именно в 90-е годы мы в России, будучи в своей стране, начали говорить как эмигранты.
Хотя даже на Брайтоне в Америке невозможно было без смеха слышать выражения типа: «Закрой виндоу, а то чилдренята зафризуют», «Двухбедренный рум», «Отъюзанная машина».
Самое незабываемое выдала продавщица русского продуктового магазина в Бруклине: «Вам чизов отслайсить или одним писом?»
Мой друг Лион Измайлов однажды меня спросил: «Как ты вычислил тему русского языка? Как догадался, что зрителям это понравится?» Ему даже на ум не могло прийти, что я делал это искренне, ничего не вычисляя. А признаться ему, что мною кто-то руководит из астрала, значило потерять друга.
Теперь-то я знаю, что настроило меня на эту тему: то давнишнее путешествие и встречи с простыми людьми-витаминами.
Прошло чуть более двадцати лет, и я. вспомнил его во всех подробностях! Словно какой-то волшебник сверху. не из правительства! — а гораздо свыше — кликнул на строчку в моем сознании «Удаленные файлы», и они воскресли, как политые живой водой. Почему Всевышний вернул мне память спустя столько лет, я догадался значительно позже. Но время и место он выбрал амое неожиданное. Прозрение произошло не в лесу, не в тайге, не у староверов, не у ведьмы в гостях, и не в Гималаях, и не на Тибете, а. на берегу реки в дорогущем ресторане в компании известнейших российских. банкиров! Но об этом — в следующей главе.

ПРОЗРЕНИЕ!

2002 год. Начало нового тысячелетия!
На берегу реки Лиелупе в Юрмале я сидел в компании довольно известных российских бизнесменов в итальянском ресторане.
Был банальный летний, тихий, безветренный и почти бескомариный вечер.
Это была компания весьма зажиточных московских финансистов. Мягкий вариант олигархов. Конечно же, каждый из них мечтал стать олигархом настоящим, но остатки совести тормозили.
Среди бизнесменов были и два московских банкира из списка «Форбс». Им уже надоел задыхающийся от жары и гламура Южный берег Франции (Лазурный Берег), а Майами они вообще воспринимали как пошлость. От буйства пятизвездочных курортов потянуло на что-то свеженькое. Этим свеженьким для многих стала Юрмала, где, с одной стороны, вроде как на Западе, с другой — все говорят по-русски. А если еще и не вникать в политику, то можно и оздоровится! Гуманное солнце, озонистый влажный воздух, широкоформатный пляж и почти никакого пафоса, который образованными людьми всегда считался пошлостью.
Благодаря таким зажиточным чудилам, скупившим большую часть недвижимости в Юрмале, официанты-латыши поняли, что надо совершенствовать русский язык. Государство требовало от них немедленно забыть язык оккупантов, а они его исподтишка подучивали, поскольку никакие натовцы и евросоюзники таких чаевых, как «оккупанты», не давали.
За нашей компанией ухаживали особенно. Хозяин ресторана лично следил за приготовлением блюд и за тем, как их подают. Блюд было множество! Бизнесмены и банкиры настолько застряли в мире потребления, в той самой партии большевиков, что для них поесть всегда превращается в обжираться. Больше, больше, больше... Себе, себе, себе! А еще точнее — в себя, в себя, в себя!
Все были с женами, бывшими учительницами русского языка, ботаники, географии, на которых развесили «ювелирку», как игрушки на новогодних елках. Чувствовали себя эти милые женщины в таком соусе-дрессинге не очень уютно — богатство недавно свалилось бедой на их головы. Еще не привыкли. Гораздо свободней и привычней они бы могли ощущать себя, будучи преподавательницами институтов и средних школ. Короче, приличные женщины с неудавшейся судьбой! Могли быть полезными детям учителками, а стали «бесполезными елками».
Естественно, что жены молчали, отчего казались весьма разумными. При том количестве драгоценностей, которое было на них навешано, говорить уже не имело никакого смысла. Глядя на эти вложения, сделанные мужчинами в «ювелирку» жен, я понимал, что обращение каждого из них к своей половине «Дорогая моя» вполне оправданно. Еще точнее было бы «Моя драгоценная!».
Мужики говорили только о деньгах. Либоры, доу-джонсы, кредитные ставки, голубые фишки. Жены их сидели молча, поскольку были слишком интеллигентны и образованны, чтобы поддержать такую «высокоинтеллектуальную» беседу.
Я заметил, что последнее время мужики в мужских компаниях перестали говорить о бабах. Только о бабках!
Однажды я не выдержал в подобной компании и сыронизировал:
Ну что ж вы все о бабках, давайте поговорим, как в старые добрые времена, о бабах.
Идея кому-то показалась настолько неожиданной, что он тут же ее поддержал:
Какие ж бабы нынче дорогие стали! Столько на них бабок уходит.
В том ресторане на берегу реки я тоже не мог поддержать деловой разговор вкусно объедающихся начинающих олигархов, поэтому любовался закатом.
Огненными лучами солнце высвечивало деревья на противоположном берегу так ярко, что казалось, будто это не деревья, а горящие факелы. Небо было редкого цвета — сквозь его голубизну слегка пробивался нежный-нежный зеленый оттенок. Это редчайшее явление можно увидеть только в безветренную и совершенно безоблач-
ную погоду. Моряки называют его «зеленый луч». Я видел подобное второй раз в жизни. Первый раз, когда с агитбригадой мы путешествовали на сухогрузах и грузовозах по морям Ледовитого океана. Я не выдержал:
Да хватит вам о бабках! Посмотрите, какой закат, вы ж такого никогда в жизни не видели.
Все поглядели на противоположный берег, на то, что они никогда не видели. Но сравниться по рейтингу с Доу-Джонсом «зеленый луч» не мог — восхитились вяло:
Да, необычный закат, но индекс Доу-Джонса уже падает третью неделю.
А либор просто взбесился!
Все дружно запереживали из-за либора и вернулись в свой финансовый антимир, где насла-
ждение природой считается нецелесообразным, поскольку бесприбыльно.
Надо же... Большинство из сидящих за столом считали себя людьми верующими. Многие обзавелись собственными епископами, которые приезжают к ним на виллы отпускать грехи на дому всем членам семьи оптом. Нечто вроде доставки пиццы на дом. Почти все по утрам тщательно молятся. Один из присутствующих, когда говорил тосты, каждый раз цитировал Библию. Не раз ездил в Троице-Сергиеву лавру, прикоснуться к мощам святых старцев. Однажды мне пришлось ехать с ним в его джипе. Он сам был за рулем. При виде каждой церкви так яростно крестился, забывая про руль, что придерживал в эти моменты его коленками. Со страху даже я начинал креститься. Однажды он похвастал мне своим путешествием в Грецию на Афон, где ему удалось перед какой-то очень важной сделкой прикоснуться к мощам — кусочкам коленки то ли святого Ипполита, то ли святого Антония, не помню. Убеждал, что благодаря этому поцелую и поклонению его сделка по-том прошла удачно — коленка реально помогла!
А еще один из верных служителей Доу-Джонса и либора недавно стал буддистом. Каждый год ездил отмечаться в Индию, несколько раз путешествовал по Тибету, правда, не пешком, а на вертолете, который перебрасывал его с одного святого места в другое, в одном из которых тибетский мудрец-старец по секрету поведал ему, что в прошлой жизни тот был Александром Македонским. С тех пор, живя на Рублевке, старался не пропускать возможности встретиться ни с одним заезжим ламой, которые слетались к нему в поместье, как бабочки на поляну из одуванчиков.
В камышах, на берегу реки, прямо под рестораном оживали к вечеру цикады, в перелеске смолкали птицы, догорали верхушки деревьев за рекой, солнце остывало, река набухала свинцовой тяжестью… В такие мгновения особенно слышны все звуки. Тело, как и воздух, кажется невесомым. И даже ворона-бомж, которая паслась в контейнере с мусором, казалась симпатичнейшим произведением Создателя.
В который раз я отмечал про себя, что большинство богатых людей редко чувствуют красоту природы. Природа им как козлу бейсболка… им до нее, как дождевым червям до нейрохирургии. Если кто-то из бизнесменов и восхищается лесом, то лишь в том случае, если владеет компанией по продаже леса. Но природа — это проявление Бога на земле. Получается, что богатые не чувствуют Бога!
Меня словно током ударило, будто молния в темечко саданула. «Бог» и «богатый» — два слова от одного корня.
У меня аж мурашки по телу побежали. Кто-то мне это уже говорил!
И я вспомнил! Вспомнил все. И Куприяна Кондратьевича, и наши беседы с ним за медовухой, и ту самую таежную бестию (раньше бестия писалась с прописной) с ее загадками и пророчеством о том, что я стану знаменитым до самой Чукотки. Мурашки не просто бегали по моей спине, они ее топтали! Надо же, все сбылось!
Как же я, помня о тех днях, проведенных у Куприяна Кондратьевича, мог забыть, какие тайны поведал мне дед-всевед о наших родных словах? Неужто Светлана и впрямь была ведьмой? Вспомнил я и тайгу сказочную, и как увидел себя в смокинге, в манишке на экране телевизора поздравляющим бывший советский народ с Новым годом. И это тоже сбылось!
Да, с тех пор, как я вернулся из давнего таежного путешествия, я повидал много простых людей, тех самых «витаминов», которые знали гораздо больше, чем остепененные и зажатые рамками дозволенного ученые. Благодаря советам таких людей, как Сысоев, я изменил и свою жизнь: перестал гнаться за «больше, больше, больше»... Не купил себе квартиру в Майами, не построил замков в Подмосковье. Никогда не носил драгоцен-ности. Понял, что о себе должен заботиться сам, а для того, чтобы этому научиться, надо понять философию Востока и наших мудрых природопочитающих предков. Я уже побывал во многих святых, хотя и бедных странах: в Индии, в Китае, в Перу, в Бразилии, в Мексике.
И везде убеждался, что самые счастливые люди не богатые. То есть не те, у кого много, а те, кому хватает. Вон эти сидящие за столом полу- и четвертьолигархи даже не улыбаются. Их лица озабочены, врачи находят за их деньги в их организме такие болезни, которых нет в медицинской энциклопедии. Дети их разбалованы, с детства играли яйцами Фаберже, и многие, несмотря на то, что учились в дорогущих европейских университетах, в конце концов стали наркоманами или присосались
к закромам Родины, считая себя бизнесменами, а на самом деле превратились просто в банальных отгламуренных ворюг. Потому тоже улыбались редко, ни на минуту не забывая на уровне своего подсознания, что за ними когда-нибудь придут.
Вот она, разгадка! Богатый тот, кто чувствует Бога! Кто живет по заповедям! Русское слово и есть заповедь. Это же мне поведал дед-всевед. Я даже вспомнил, как он добавил: «Наше слово дрожит и заряжает, будто ты батарейка, а родная речь. электростанция!»
Когда подали к столу дижестив и сигары, образовалась пауза, я не выдержал и вклинился в нее:
А знаете ли вы, господа, что в русском языке «богатый» от слова «Бог», а не от слова «баб-ки»? У кого бабок много, тот не богатый, а коллекционер, — невольно повторил я ожившие в памяти слова Куприяна Кондратьевича.
На меня посмотрели с недоумением — мол, к чему это?
Кто-то высказал мнение, что с таким умозаключением я могу иметь успех на сцене, но только не в этой компании.
И только одна из жен, бывшая учительница русского языка, тут же встрепенулась — наконец-то могла поучаствовать в разговоре:
Я преподавала русский язык, а мне никогда такое на ум не приходило. Хотя на поверхности. Но тогда откуда слово «богатырь»?
Я в юности довольно неплохо играл в карты. Даже умел передергивать! Тут же вспомнил свои шулерские замашки и решил передернуть — ведь ответа на ее вопрос не знал:
«Богатырь» из двух слов — «Бога» и «тырить»!
Кто-то ехидно хохотнул. Я понял, что сказанул редкую чушню, надо было выкручиваться и продолжать шулерствовать:
— Зря смеетесь, «тырить» означало не «воровать», как нынче принято, а «копить»! Так что богатырь — это «человек, накопивший в себе Бога»!
Я понимал, что фантазирую, а еще точнее, вру, но выглядела моя фантазия вполне правдоподобно.
Кто-то из бизнесменов оказался человеком весьма образованным и возразил мне: мол, «богатырь» от татарского слова «богатур». С ним стала спорить бывшая учительница истории, доказывая, что теория о влиянии татар на русских придумана, что монгольское иго — историческая фальшивка. Об этом убедительно писал Гумилев.
Разгорелся нешуточный спор, забыли и о либоре, и о закате, и о «зеленом луче», и о том, что Доу-Джонс падает.
Так я впервые почувствовал успех от новой темы, неожиданно появившейся в моем творчестве.
Конечно, я не удержался и о том, что «богатый» от слова «Бог», упомянул со сцены. Моим зрителям, далеко не олигархам, эта игра ума пришлась по душе. Расшифровал и слово «богатырь».
И вот что еще интересно...
Казалось бы, совпадение — как раз в это время я открыл в Интернете свой сайт. Нет, нет, совпадений не бывает, все в мире неслучайно. Хотя коллеги примерно того же возраста, что и я, надо мной подшучивали: «Зачем тебе, старому человеку, корчить из себя тинейджера и мышкоблудца?»
Но я снова чувствовал тягу сердца: мир развивается, и если я не буду развиваться вместе с
ним, то превращусь в некий предмет антиквариата. В рудимент нового тысячелетия! Кто учится, тот в любом возрасте чувствует себя молодым.
И как показало время, я не зря этот сайт организовал. Уже через два дня после выступления, в котором впервые попытался убедить зрителей, что в русских словах подсказка, как жить, на мою почту пришло письмо довольно интересного содержания. Автор пожелал остаться неизвестным, но явно со знанием дела мне написал, что слово «богатырь» я объяснил неверно: «тырить» означало не «копить», а «нести». «Монастырь», если перевести с языка наших предков-ариев, будет означать «принесший себя к Богу».
Автор также советовал мне впредь не передергивать — да-да, он так и написал, не передергивать, а консультироваться с людьми знающими. Тактично уточнил, что найти незашоренных ученых будет нелегко, но если мне это действительно станет необходимо для творчества, то нужные люди всегда проявятся сами.
Я уверен, что автор того письма был одним из бывших советских ученых, который не хотел раскрывать своего имени — сработала генетическая осторожность.
Пришли и другие письма с еще более интересными примерами, раскрывающими тайный смысл наших слов-заповедей и в других славянских языках. Я понял, что у меня начинается новый этап самообразования.
Мне стало очень интересно жить!
Некоторые письма, которые я получал по электронной почте, были настоящими подарками для меня. Одна из моих читательниц-почитательниц, к сожалению, под ником, настолько порадовала меня своим лингвистическим наблюдением, что я не мог им не порадовать своих зрителей: «Михаил Николаевич, обратите внимание... Мы говорим, когда заглядываем в комнату и в ней никого нет: “Ни души!” А англоязычные: “Nobody!” — “Нет туловища!” Вы очень верно заметили, что язык отражает психологию народа. Это значит для нас главное — душа, а для них — туловище!»
Подобных писем я получил немало. Конечно, среди них были и фантазеры, и откровенно сумасшедшие. Но чем больше я на эту тему высказывался в своих выступлениях, тем больше получал подарков по электронке.
«Счастье» — от слова «часть». Собери себя по частям в целое, свою энергию, свою силу, и проживешь счастливую жизнь. Не разменивайся по мелочам. Не расходуй силушки на бесовские заманухи.
А еще слово «счастье» недаром созвучно со словом «соучастие». Соучаствуй в жизни другого — и всегда будешь счастливым и радостным. Многие сегодня жалуются на одиночество. Я, как правило, таким задаю вопрос: «А вы о ком-нибудь сами заботитесь?» Ответ, конечно же, неопределенный.
«Потому и одиноки, что находитесь в ожидании себе, себе, себе. А вы попробуйте что-то полезное сделать другому, и одиночество как рукой божественной снимет».
В русском языке есть выражение, которое сегодня потеряло смысл, а на самом деле боже-ственная заповедь: «Ничего себе!» Себе — ничего! А мы сегодня приходим в какой-нибудь магазин, удивляемся количеству товара: «Ничего себе!» И набираем себе, себе, себе.
Те, кто помогают себя собрать в целое, — «целители»!
«Целую» — одно из самых нежных и любимых русскими людьми слов означает соединение мужской и женской энергии в «целое»! Получается, что целоваться — это исцелять друг друга. Но только если в любви. Потому что «ЛЮБОВЬ» — это люди Бога ведают.
«Месть» — менл ест.
«Гордость» — достать горе!
Заметьте, все сегодняшние религии порицают гордость, считают грехом. Оказывается, эта мудрость упакована в одно русское слово.
А «грех» и «горе» из одного гнезда «гр». Эти слова — родственники. И снова мудрость: кто грешит, того горе не минует!
«Сложно» созвучно со словом «ложно». Еще одна заповедь: будешь лгать, будешь жить сложно.
Что ни слово, то оберег, предостережение...
«Жалость» — от слова «жало». Жалость жалит! И опять-таки мудрецы учат не жалеть,
поскольку жалость человека унижает. Не жалеть надо униженного, а сочувствовать ему. То есть стать частью его переживаний.
А гнев надо гнать! От него образуется гной. То есть гной — то лишнее, чего не должно быть в организме. Его надо выгнать как из туловища, так и из души.
«Ревность» и «верность» — из одних и тех же букв! Только переставленных наоборот: «рев» — «вер». Будешь верным — никто ревновать не будет, то есть реветь.
Наверное, у подавляющего большинства наших людей три главных вопроса: «Что делать?», «Кто виноват?» и «Как похудеть, продолжая объедаться на ночь?». Одно только русское слово, если понять его смысл, дает очень точный ответ на самый трудно решаемый вопрос всего российского человечества: «чревоугодие» — червям угождать, то есть, извините, «глистов кормить». Кто сегодня прочитает мою повесть и ночью в пятый раз потянется к холодильнику, пускай вспомнит это слово-код — «чревоугодие»! И уже не пять раз подойдет к пищехранилищу, а всего два — червям хватит!
Я понимаю, что слова «чрево» и «червь» разные. Но оба они из одного этимологического «чрева».
Тем, кто понимает смысл наших родных слов, необязательно даже знать сформулированные когда-то в древности заповеди. Достаточно просто прочувствовать, скажем, «прелюбодеяние» — «перелюбил» ты, парень. Слово-оберег.
Заповеди, сформулированные указом свыше, понадобились людям, когда они перестали чувствовать природную дрожь слова.
Славянские языки, как языки природопочитающих земледельцев, этот первосмысл в себе сохранили, но понимать их славяне перестали, потому что заразились от негодяйских рабовладельческих империй страстью к «больше, больше, больше», забыв основную заповедь: «Ничего себе»! И начали рубить корни собственного древа, вот листва и завяла. Их здоровье начало портиться, цельность нарушилась, счастье разорвалось по частям, разбилось на мелкие кусочки, а богатыми стали называть тех, кто наживается на чужой беде, и им действительно стали поклоняться, как богам.
Да, наши слова — обереги! И забывать их, наполняя речь мусорными иностранными «уродами», означает отойти от равновесия триединства мира, забыв, что означает «отрицательно», и стать самому жертвой, продолжая жрать на ночь.
После того как открылись тайные знания, заложенные в нашу родную речь, стало понятным, что и слово «спасибо» не такое мудрое, как кажется на первый взгляд. «Спаси Бог!» — то есть не делай ничего, тебя Бог спасет.
Сам оставайся лентяем. И действительно, как оказалось, слово «спасибо» достаточно позднее — на Руси стало популярным после того, как Русь приняла христианство. Не в этом ли одна из причин общеславянской вялости? Все равно Бог спасет. И опять забыли, забыли... Ответ на «спасибо» придумали наши предки-мудрецы — «не за что!». Человек сам себя должен спасти, соучаствуя в жизни других людей.
Какие сильные слова-лекарства придумывали наши пращуры. Ведь изначально на «вы» называли только врагов. «Иду на вы!» «Вий» — властитель тьмы. Наши люди никогда не любили начальство, поэтому его и стали называть на «вы». Так что «вы» это не уважительное, а наоборот — «не приблизиться к врагу». А Бога и того, кого любишь, — только на «ты»!
Согласитесь, нелепо в молитвах говорить: «Боже, простите вы меня»? Или сказать любимой жене: «Вы меня не накормите завтраком?» Можно, конечно, и так выразиться, но только если хотите над собственной женой поиздеваться.
С тех пор как я все это узнал, практически очень редко стал говорить «спасибо», вернулся к тому древнему и добрейшему слову «благодарю», что означает — «благо дарю»!
Много, много стало открываться забытых знаний после того вечера с нашими мягкими недоолигархами. Конечно, это все с точки зрения этимологов-ученых ненаучно. Они считают, что слова не было до того, как оно встретилось в какой-нибудь записи. Удивительно глупый критерий. Получается, если слово из трех букв впервые было написано на заборе в 1612 году, значит, этого слова не было ранее? Может, и органа самого тоже не было?
Когда заглядываешь в наши сегодняшние этимологические словари, то удивляешься, оказывается, все слова пришли к нам или из латыни, или из германской группы языков. Плюс влияние языков иранских и греческого. А что, до появления этих языков наши предки молчали? А потом вдруг появилась латынь и они все разговорились?
Я все чаще и чаще мысленно благодарил Куприяна Кондратьевича и ту милую белокурую девушку, которая, живя в тайге, оказалась намного мудрее меня, столичного тусовщика, будущей телезвезды.
Однажды, гуляя ночью в одном из парков Риги, я увидел звездное небо. Полярная звезда светила так ярко, как будто ее, как у Гоголя, «помыли и потерли снегом». И я вспомнил, что сказала мне таежница Светлана, когда мы расставались с ней на перроне: «Если захочешь мне привет послать, то через Полярную звезду».
Я уже знал, что Полярная звезда была священной у наших предков ариев. Они ее называли Кол. Все звездное небо вращается вокруг нее, как вокруг кола. Коловорот! Я послал ей привет и чуть по привычке не поблагодарил словом «спасибо», но вовремя спохватился и несколько раз про себя произнес «Благодарю!».
Интересно, где она сейчас? Надеюсь, жива. Мне даже показалось, что Полярная звезда подмигнула. Значит, жива! Что и кого она спасает в наше время?
Вот бы с ней встретиться... Но как? Я даже не знал ее фамилии...