Смеркается. Тучи повисли.
Не смотрит всевидящий Бог... —
Мне нравится ход Вашей мысли,
И выдох, сменяющий вдох.

Мне нравятся темные шторы,
И то, что не стоят труда
Балетные "па" разговора,
Ведущего невесть куда,

Размытость любых очертаний,
Понятий и статуса-кво,
И я ради всей этой дряни —
Умру. Но не боле того.

Я же не просто по дому хожу —
Я же с ума потихоньку схожу,
Я же по тонкому-тонкому льду
На Вашем коротком иду поводу.
Ни звука, ни света, Вы — там, а я — здесь —
Меня как бы нету, а Вы как бы есть.
И сколько веревочке этой ни виться —
Кому-то придется на ней удавиться.

Он ведь как мне говорил —
Жарко-жарко:
Все, что хочешь — все твое —
Мне не жалко!
Ах, какая у тебя ручка белая...
Я, что хочешь
Для тебя сделаю...
А с утра все забывал —
Начисто.
Да еще меня ругал
За ведьмачество.

В Риме лето лежит недвижимое,
Время есть понятие растяжимое —
Эти римские цифры на арабские числа,
Не лишенные стати, но лишенные смысла,
Когда будит ночами и находит волною
То, что снилось в сиесту, а случилось зимою.
И уже все равно, что слова, что диезы —
Мне что ебтваюмать, что культурные срезы —
Эти нимбы да ямбы
Золотистого цвета,
Да виола да гамба,
Да конец света...
А потом все женятся, зло наказывается...
Жаль, что сказка ваша не скоро сказывается.

Небесными силами, лисами, лесами, лóсями —
Я заклинаю Вас — не трогать осени.
Играют все — кто б они ни были —
Конокрады, кони ли...
А Вы — тронули, значит — выбыли,
Но еще не поняли.

Не нужна ему ты, милая, не нужна —
У него есть Божья Заповедь и жена.
И тебе такие, золотко, не нужны —
У них даже сны безгрешные,
Даже сны.

А твоя подушка горькая — горяча.
Он к тебе приходит, мучает по ночам,
Что посмотрит, что дотронется — жгет огнем —
Даже днем, бывает, стонется,
Даже днем.

Скажи, мы все еще друзья,
Или уже друзья навечно —
Той дружбой, что с утра нельзя
Запить рассолом огуречным?

Я это, собственно, к чему:
Ты очень занят был в Крыму?
Ты мне скажи: да-да, нет-нет —
Каков вопрос — таков ответ.

Когда мне снится, что ты подходишь —
Я просыпаюсь.
Я не высыпаюсь...

Мы спорим, спорим — и я просыпаюсь,
Когда уступаю.
Я недосыпаю...

А еще мне снятся пальмы
И все, что знойно,
И я уже измучилась совсем.
Мне бы поспать спокойно
Часов семь.

Ну и как мне теперь быть?
Ну и что мне теперь делать?
Я, конечно, умею выть —
И не просто — а выть, как нелюдь.
А еще я могу сплясать
Африканский такой танец,
А еще могу нож взять
И отрезать себе палец,
И решить, что уже согрелась,
И начать продолжать жить —
Только что мне теперь делать?
Только как мне теперь быть?

Мой терем — на краю земли.
Бояре, вы зачем пришли?
Молодые, я сейчас спущусь —
Я вот только застегнусь, расчешусь.
А когда я к вам сойду на крыльцо —
Молодые, не глядите на лицо —
Ой, черно оно черно в свете дня,
А вот ночь — она как день для меня:
Я седую расплетаю косу́
Да с берданочкой гуляю в лесу,
Да у речки на крутом берегу
Все стою-хочу-взлететь-не-могу...
А ведь раньше я веселая была,
Всем давала — одному не дала.
Он потом ко мне пять дней приходил,
На шестой пришел — убедил.
И будь проклят он навеки, тот день:
Я потом за ним полжизни — как тень.
Я что было — вспоминать не хочу —
Лучше я пойду над речкой взлечу.
Помню только белый лоб да пробор...
А берданочка со мной с этих пор...
...А мой терем на краю земли —
Ой, бояре, вы пошто ушли?

Он на нее залип, залег —
Как мотылек на василек,
И был их путь далек-далек,
И только в печке уголек
На них смотрел, смотрел, смотрел —
Пока совсем не догорел,
Пока совсем не угорел
От этих слов, от этих дел,
От этих длинных белых тел.