Утка

Это история о том, как Игорек приехал в Утку и попал как кур в ощип.
Игорек — свой парень, наш кореш по жизни. Обычный такой, нормальный пацан, мы с ним в школе вместе учились, жили в одном дворе и тусили вместе когда как: когда деньги есть — по барам да по клубам, а когда нет — просто у кого на дому. Учился Игорек в политехе на инженера-конструктора, и не потому, что мечтал быть инженером, а потому, что ему все равно было, где учиться — за что родители готовы были платить, на того и учился. И даже наоборот, он всегда думал, что никаким инженером-конструктором не будет, а устроится по-другому совсем.
Но когда он окончил институт, случился кризис. Не то чтобы большой, но хватило, чтобы во всех присмотренных Игорьком местах вакансии позакрывались, и никуда его не взяли — ни в страховую компанию, ни в энергетическую корпорацию — никуда, короче, не взяли. А родители настаивали, чтобы он уже пошел работать, и по-настоящему, на постоянное место. В общем, потыкался Игорек и понял, что сам устроиться не сможет. И пришлось ему согласиться на помощь отца. А отец его по знакомству устроил в контору при заводе. И стал Игорек работать по специальности — инженером-конструктором. Но учился-то он спустя рукава, так, для галочки, и ясно-понятно, что в инженерном деле он фактически ничего не понимал, даже допуски и посадки самостоятельно рассчитать не мог, что уж там говорить! В общем, пришлось ему начинать осваивать инженерную науку с нуля и быстро.
Он и двух месяцев еще не проработал, как случилась эта командировка. В Утку. На монтаж оборудования. Конечно, посылать хотели не его, но вот пришлось — стечение обстоятельств. Один человек уже находился в длительной командировке, другой заболел, третий в отпуске, четвертый тоже как-то отсутствовал, женщины наотрез не соглашались ехать в Утку… Вот так и получилось. Руководитель сказал Игорьку, что придется ехать ему. Конечно, опыта и знаний у него никаких, но особо и не надо. Руководитель сказал, что там, на месте, то есть в этой Утке, на этом Уткинском заводе, люди исключительно грамотные, опытные, и присутствие Игорька там будет фактически номинальным: так положено, чтобы был представитель с их стороны, а они там все сами всё хорошо сделают, ему надо только потом бумаги подписать.
Игорька послали на монтаж — замена роликов рольганга прокатного стана. Руководитель сказал, что недели на две-три, не больше. Что хотя бы на первый этап монтажа. А там уж как-нибудь… Игорек согласился. Было начало апреля, и к майским праздникам Игорек рассчитывал вернуться.
Эта самая Утка, в принципе, находится не так далеко от нашего города. Завод там старый, даже скорее старинный, еще Демидов построил. Этот поселок появился раньше нашего города и изначально назывался Великая Утка, но потом, в процессе истории, слово "Великая" как-то само собой отпало — появились в наших краях гораздо более значимые и большие заводы, поселения, города. Вообще, эта Утка называлась еще Великой и потому, что в той местности много Уток. Рядом есть поселок Нижняя Утка, чуть подальше, соответственно, Верхняя Утка, есть еще городишко Ново-Уткинск, село Утиная Слобода и станция Утинск. Не знаю, почему так, но думаю, что утка как птица никакого отношения к Уткам не имеет и что "утка" в данном случае означает что-то совсем другое…
Но неважно. Это история не про Утку, а про Игорька и про то, что Утка делает с человеком.
В общем, Игорек выехал в Утку.

Первые сутки своего пребывания в Утке Игорек запомнил отдельно. От всего остального. Бывают такие дни, особенные, которые запоминаешь подробно-преподробно и крепко-накрепко. Это был такой день.
Несмотря на то, что Утка находится не так далеко от нашего города, прямого сообщения с ней нет, и ехать Игорьку пришлось сначала до большой узловой станции на электричке часа два с половиной, а там уж дожидаться пригородного поезда, который проходит через Утку.
И вот что-то сразу пошло не так. То ли Игорек перепутал, то ли поезд отменили, только когда Игорек приехал на станцию, оказалось, что дневного поезда, на котором он рассчитывал уехать, не будет, а будет только ночной. И пришлось Игорьку полсуток ждать этого ночного поезда, не сходя с места, потому что Игорек вез с собой документацию, много папок с чертежами, и договора, и прочее, короче, у него с собой была тяжеленная сумка. Все время Игорек просидел на лавочке возле вокзала, днем изнывая от жары, а к вечеру трясясь от холода. За все время он только дважды вставал с места, один раз купить воды, а второй — наоборот.
Наконец подали состав. Это был пригородный поезд, и, хотя вагон был по виду типа плацкарт, на самом деле по факту он был общим, и места были только сидячие. Народу в поезде было много. Игорек даже удивлялся, сколько народу не спит ночью, а куда-то едет. Ехали люди в основном недалеко, заходили, выходили. Поезд ехал медленно, делая большой крюк и объезжая небольшие поселки и поселения. Часа в два ночи вагон наполнился людьми какой-то тюркской национальности, внешне они были похожи на башкир, но не совсем — лица у них были более широкие, лунообразные, многие были в национальной одежде, ехали семьями. Около него уселась такая семья: бабушка, мама и несколько детей. Говорили они по-русски чисто, вели себя тихо и угощали его самолепными пирожками. А Игорек с удовольствием угощался. К четырем часам утра публика опять изменилась, люди тюркской национальности исчезли, и в вагоне снова появились полусонные, растрепанные славянские лица.
В Утку поезд въехал часов в пять утра.
Игорек сошел с поезда и попал в сплошной густой туман. Потом он выяснил, что для этой местности такие туманы не редкость. Поселок расположен в низине и окружен двумя реками и большим прудом.
Игорек стоял на платформе в сплошной мутной пелене и ничего и никого не видел, даже себя самого он мог различить лишь по грудь, а ноги скрывались в туманном небытии. У него вообще было ощущение, что его окунули в молоко. Он только слышал, что рядом есть люди, которые, переговариваясь между собой, расходятся в разные стороны. Игорек заметался по платформе, пытаясь найти хоть кого-нибудь, чтобы узнать дорогу к заводу. Но голоса все удалялись. Он наткнулся на вокзал, но вокзал был закрыт. Игорек совсем было растерялся, как вдруг столкнулся почти лоб в лоб с женщиной, железнодорожным работником. У нее Игорек и спросил, куда идти. Женщина начала было объяснять, но Игорек ничего не понимал, хотя она вроде говорила по-русски... "Знаете, — перебил ее Игорек, — я тут первый раз и не знаю ни улиц ваших, ни достопримечательностей. Вы можете мне просто показать, в какую сторону идти?" Женщина, подумав, взяла его за руку и повела за собой, потом развернула и сказала: "Иди так до церквы, а там налево поверни, там спросишь кого". После этого женщина сделал шаг в сторону и исчезла.
Игорек пошел по дороге. Нет, он не чувствовал себя ежиком в тумане. Какой там ежик! Все гораздо хуже. Он чувствовал себя инопланетным гостем, случайно занесенным в чужую галактическую туманность по имени Утка и заселенную непонятно кем, какими-нибудь утконосами, которые приспособились, в отличие от него, жить в этой своей несусветной туманности. Слева и справа сквозь пелену иногда проявлялись темные очертания деревянных деревенских домов с высокими заборами и с собаками за ними. Собаки облаивали его, передавая лай по цепочке по мере продвижения Игорька вдоль улицы.
Вдруг Игорек почувствовал, что нечто надвигается на него, причем фронтально надвигается, и обойти эту движущуюся массу невозможно. Развернуться, убежать? Но Игорек не понимал, с какой скоростью движется эта масса и сможет ли он убежать от нее с тяжелой сумкой. Он не видел, но слышал, что она все ближе и ближе, слышал ее дыхание, хлюпанье, позвякивание, шаги и другие звуки, которые она издавала при движении.
Игорек встал, выпрямился и решил встретить врага лицом к лицу. Из тумана вынырнула морда коровы, обреченно жующей жвачку. Корова вскинула голову и на мгновение замерла от удивления, но, разглядев Игорька как следует, корова обошла его слева. На ее месте появилась другая коровья морда, с таким же изначально отстраненным выражением, сменившимся затем удивлением, рассматриванием и обходом Игорька.
Игорек вляпался в коровье стадо. Стадо было довольно большое. Игорек еще никогда не находился в такой непосредственной близости к такому количеству коров сразу. Не сказать, что это было приятно. Хотя коровы вели себя мирно и спокойно обходили его то слева, то справа, но, когда стадо подошло к концу, Игорек облегченно вздохнул. Под конец из тумана нарисовались два пастуха, с заспанными лицами и бредущие, как и коровы, на полнейшем автомате. И они удивленно вскинули головы и замерли на минуту, разглядывая Игорька. Затем почти одновременно сказали: "Здрасти!" — и исчезли.
Только минуты через две-три до Игорька дошло, что пастухи, вообще-то, были люди и у них можно было спросить дорогу. Но догонять стадо, исчезнувшее в тумане, было бесперспективно, и Игорек побрел дальше…

Опять нечто материальное надвигалось на него. Он остановился, прислушался, но оно не издавало звуков, оно просто было впереди, причем оно было какого-то бесцветного цвета или цвета тумана, оно было как будто некое уплотнение в тумане. Игорек решил его обойти. Оно легко обошлось справа. Правда, дорога при этом кончилась, и началась тропинка.
Игорек побрел по тропинке. И опять что-то образовалось спереди. Теперь оно было серым и шумным. Игорек прислушался. Река! Вот блин! А женщина ни про какую реку не говорила. И что теперь делать? Мост искать? Как?
Игорек стоял в задумчивости, решая про себя, что делать, когда в природе начались метаморфозы. Луч света пробежал по молочной пелене тумана, освещая свой путь желтой с радужными окончаниями полосой. И в тот же миг с реки дунул ветерок. Туманное марево дрогнуло и заколыхалось. Осмелев, ветер усилился и принялся дуть беспрерывно и напористо. А туман стал подниматься и разваливаться на отдельные части, в нем появлялись все расширяющиеся бреши, в которых возникал окружающий мир. Игорек не мог в полной мере оценить красоту происходящего у него на глазах. Потому что, во-первых, он переволновался, заблудившись в тумане, во-вторых, он не спал всю ночь, в-третьих, он устал и продрог, в-четвертых, он вмякался в коровью лепешку. Ну, а главное, он, городской житель, просто не был готов к восприятию такой картины мира, но где-то, как говорится, в подкорке его мозг фиксировал все, и впоследствии Игорек вспоминал увиденное не раз и смог не раз восхититься.
Туман на глазах превращался в облака, и они, так уж им положено, не могли уж больше оставаться у земли и, сбиваясь в стаю, поднимались все выше и выше и стремительно улетали непрерывным клином. Облака были разные. Одни были большие, плотные, густые, как взбитые сливки, а другие были размытые, полупрозрачные, как воспарившие лоскутки кисеи, а еще были совсем маленькие облачка, которые растворялись, рассеивались, пропадали в воздухе, еще не долетев до неба. Игорьку почему-то было жаль эти маленькие исчезающие облачка, ему на ум пришли умершие в младенчестве дети — вот родиться-то родились, а пожить не удалось.
Игорек огляделся и понял, что ему круто повезло! Он стоял на краю скалистой возвышенности, заканчивающейся обрывом. Еще бы пару шагов, и все, его пребывание в Утке да и, возможно, на этом свете и закончилось бы. Внизу текла довольно полноводная река. А рядом, слева, находилась церковь. А! Вот что это было, вот почему он не увидел ее в тумане! Здание церкви было белого, даже белоснежного цвета.
Игорек вернулся на дорогу. Дорога поворачивала налево. Поселок просыпался. Петухи запевали один за другим, а то и хором, собаки облаивали его не так яростно, как ночью, а можно сказать, так, потявкивали; раздавались также блеянье, меканье, мычание, мяуканье и другие голоса мира домашних животных, слышны были и другие звуки — невнятные обрывки разговоров, шорохи, шаги, скрип дверей.
Улица, по которой брел Игорек, была широкой. Слева и справа стояли ряды деревянных домов. Игорек обратил внимание на разницу в домашних хозяйствах правого и левого ряда. Нет, дома и там и там были деревянные, редко из кирпича. Но слева все хозяйства были, как на подбор, с большой территорией, с массивным, крепким домом и с ухоженным палисадником перед ним. А справа дома были разные. Одни были такие же, как стоящие слева, — добротные, с высокими заборами, обрамляющими изрядное на вид хозяйство. Другие были как-то так, средней руки — и дом поменьше, и все остальное как-то поменьше, поплоше и не так ухожено. Были и совсем полуразвалившиеся, потемневшие строения с худой крышей, покосившимся забором и тем не менее с явными признаками проживания в них. И имелись просто пустующие места с остатками былых сооружений, поросшие бурьяном и репейником, — они зияли в бесконечном, до горизонта, ряду вплотную примыкающих друг к другу построек, как бреши в челюсти от вырванных зубов. Через пару дней Игорек понял, в чем разница.
На улице появились первые пешеходы, в основном мужчины, и шли они в том же направлении, что и Игорек, поэтому он даже и не стал спрашивать дорогу, и так понятно, куда они все идут, — на завод, конечно. Куда еще! Игорек шел медленно — устал, и сумка тяжелая. А прохожие шли в хорошем темпе, проходя мимо него, они здоровались: "Здрасти", так что ему это даже надоело.
Затем начались велосипедисты, слава богу, хоть они не здоровались. И проехал один на телеге.
Последними поехали на мотоциклах и мотороллерах. Мотоциклы были разные. Некоторые поновее и вполне ничего себе, а были и старенькие, недорогие, некоторые с колясками. Проехало даже несколько мотоциклов марки "Иж", Игорек удивился — ишь ты! Надо же, все еще живы!
Улица опять стала полупустой, а Игорек все брел и брел.
Ну вот наконец проходная. После некоторой заминки он прошел на территорию завода. И опять удивился. В который сегодня раз? Он впервые был на заводе. И он представлял территорию завода… ну, он сам не знал в точности как, но точно как-то не так. Заводская территория была ухожена. В центре, прямо перед входом, была разбита большая клумба и продуманно посажены цветы — по краям маленькие, а в центре клумбы — высокие. И вообще, все это напоминало скорее сквер — клумба, растущие по периметру лиственные деревья и дорожки с постриженными кустами, непосредственно ведущие к цехам. Мало того, что и так было чисто, так еще двое в рабочих комбинезонах поливали из шлангов не только цветы и кусты, но и сами дорожки.
Однако надо было найти прокатный цех. Игорек обратился к первому встречному. Это был белобрысый парень, примерно одного возраста с Игорьком. Парень начал было объяснять, а потом сказал: "А давайте я вас доведу, я сам туда иду". Игорек охотно согласился. Они пошли, разговаривая между собой. Когда парень узнал, кто он, то очень обрадовался. Сказал, что его ждут не дождутся. Познакомились. Парня звали Пашей. Пришли.
Паша сразу отвел Игорька в кабинет замначальника прокатного цеха. Кабинет, блин! Да просто каморка под лестницей напротив прокатного стана. Замначальника быстро пожал Игорьку руку и с порога обрушил на него информацию. Случилось непредвиденное. Как раз вчера пришли заказанные заводом ролики для рольганга, и оказалось, что часть роликов нормальная, соответствует заказу, а часть нет, часть роликов почему-то была выполнена неверно, на сорок сантиметров длиннее, чем надо. Стали разбираться, кто виноват. Переговоры между руководителем Игорька, замом и начальником цеха заняли всю первую половину дня и длились до тех пор, пока Игорек не впал в ступор. Длинная дорога, бессонная ночь, несколько километров в тумане и теперь еще эта неприятность доконали его. Замначальника первый заметил, что Игорьку плоховато. "Обедать пора, — сказал он. — Давайте пока всё. Пошли в столовую".
Было очень вкусно! Ну прямо очень. Может, еще и из-за того, что Игорек сильно проголодался, но не только из-за этого. Борщ был наварист, с кусками настоящего мяса, а пюре было из настоящей картошки, и огромная котлета была настоящей, а ватрушка еще теплой. Чай только из общего котла подкачал, а так все очень даже.
Игорька чуть было не разморило после обеда, но зам напоил его растворимым кофе и повел в цех. В цеху их ожидала вызванная на этот день ремонтная бригада, ведь думали уже начинать реконструкцию, а тут на тебе, такая неприятность. Рабочие окружили Игорька и зама, беседа шла о предстоящем монтаже. Игорек впервые общался вот так тесно с рабочими, он отмечал про себя: "Это же рабочие. Работяги. Простые работяги". Он впервые попал в круг рабочих, так же как сегодня утром он впервые попал в стадо коров. И те и другие произвели на Игорька неизгладимое впечатление. Он как-то себе представлял рабочий люд, ну, в точности он сам не знал как, но точно как-то не так. Никто из рабочих не выглядел пьяницей, забулдыгой или каким-нибудь несчастным с искалеченной судьбой, — да наоборот! Среди них были люди разных возрастов, но было немало и молодых лиц, хотя бы тот же Паша. И главное, что они искренне сожалели, что сегодня не смогли начать работу, они явно любили свою работу, свой цех, свой завод — с ума сойти! И они разбирались в чертежах и в предстоящей реконструкции гораздо лучше его — инженера.
Замначальника решил, что Игорьку надо показать цех. Двое из бригады — Паша и еще один молодой парень — принялись водить Игорька по цеху и все подробно рассказывать. А в общем-то даже интересно оказывается! Прошли весь производственный цикл, начиная от нагревательных печей, через прокатный стан, травилку и резку, через холодильник. Холодильник умилил Игорька. Холодильник обдавал жаром. Здесь стальные листы остывали от температуры градусов 600–800 до вполне себе сносной — градусов 100–150; такие листы считались уже вполне остывшими и поступали в упаковочный цех. Где их складировали, маркировали и далее грузили в грузовые вагоны и платформы. Ему показывали износ роликов рольганга, показывали, как в три этапа будет проходить реконструкция: вот тут — раз, там — два, и вот здесь — три. Так прошла вторая половина дня, и наступил вечер, а Игорек и не заметил, как пролетело время.
Однако рабочий день заканчивался, и Игорьку надо было устраиваться в гостинице. Зам уверял его, что у них в Утке вполне себе подходящая гостиница, народу там всегда мало, так что Игорек вполне себе нормально устроится. Гостиница была при общежитии, просто несколько комнат общаги были отведены под гостиницу. Общежитие находилось недалеко от проходной.
Игорек пришел устраиваться. Он протянул комендантше листок с отметкой о командировке. Но женщина промолчала и протянутый листок не взяла. Игорек стал объяснять, что он приехал в командировку на завод… "Да, я все понимаю, только… только… — выдохнула комендантша. — Нету гостиницы… закрыли на ремонт позавчера… Не знаю, что и делать… разве что в общежитие вас поселить, — добавила комендантша. — Но там. Да и мест-то особо нет. Ну, пойдемте, не на улице же вам ночевать, как-нибудь…" И, прихватив ключи, комендантша повела все еще молчащего Игорька по коридору.
В коридоре стаяло несколько разрозненных групп. Одна группа состояла из приезжих, громко обсуждающих что-то на своем языке. Другая состояла явно из лиц с российскими паспортами, многие из второй группы сидели на корточках. "Здесь нельзя курить", — сказала комендантша, проходя мимо, лицам неславянской внешности. "Здесь нельзя курить", — сказала комендантша, проходя мимо, другим лицам. У Игорька предчувственно засосало под ложечкой. Они зашли в комнату. "Вот тут две кровати пустые", — сказала комендантша. Игорек огляделся.
Утка за этот первый его в Утке день поворачивалась к нему то так, то эдак. Вот сейчас она повернулась к нему явно не передом. "Блин, за что?" — только и смог подумать Игорек. "Белье я вам сейчас принесу. Да я вам сама застелю. Душ в конце коридора. Там же туалет. Что еще? Да, сегодня дежурит Фомич, так что если что, сразу к нему, он тут спуску никому не дает. Не бойтесь!" Высказав все, комендантша удалилась.
В комнате было четыре кровати. На одной из занятых лежал мужчина в позе эмбриона и крепко спал. На другой сидел сухопарый человек с бритой головой на тонкой шее и ел прямо из банки тушенку. Человек оскалился — это была улыбка — и сказал: "Сева" — это было имя. Зубы у Севы были прореженные. Сева посмотрел на Игорька долгим взглядом. Глаза у Севы были темные. Сева встал, поставил тушенку на тумбочку и подошел. "Ну", — сказал Сева. "Я Игорь", — выдавил из себя Игорек. "Игорек", — безошибочно определил Сева. Игорька с самого детства все называли Игорьком, даже учителя. Сева развернулся и показал на спящего: "Митька". Затылок у Севы был какой-то сморщенный, как подвяленный фрукт. А глаза у Севы были светлые, это взгляд у него был темный. Игорек понял, что боится Севы. В незнакомом месте всегда обостряется интуиция. Так что Игорек знал — это чувство не случайно и не преувеличено.
"Слушай, — хлопнул его по плечу и опять оскалился Сева, — у нас тут намечается сегодня. Даже Верунчик придет. Такое будет, не пожалеешь!" Игорек долго, ему показалось, неестественно долго отнекивался, говорил, что устал, что ночь не спал и что в следующий раз. Сева смотрел прямо в глаза, не мигая и не отводя глаз. По спине Игорька ползали мурашки и на лбу выступил пот.
В комнату вбежал полупьяный мужик с круглыми глазами и надрывно выкрикнул: "Сейчас там Верунчик уйдет! Она на Фомича обиделась! И всё, говорит! Уйду! Говорит!!" Сева выругался, стрельнул тьмой из глаз и вышел. Игорек внутренне перекрестился. Вошла комендантша с бельем. Вид полной, непрерывно говорящей женщины немного успокоил Игорька. Игорек решил сходить в душ… н-да… нет, не решился. Он вернулся в комнату, лег на кровать и закрыл глаза. В комнату вошел кто-то. Игорек знал, что это Сева. Сева стоял перед кроватью, молчал, смотрел и не уходил. Игорек не выдержал. Сева улыбнулся Игорьку: "Все собрались. Тебя только не хватает. С тебя и денег не возьмем. Угощаем! Как гостя!" — "Честное слово, в следующий раз, завтра, послезавтра, когда там еще. Но не сегодня, понятно?" — как можно тверже ответил Игорек. Сева долго молчал, потом сказал: "Ладно" — и ушел тихой кошачьей походкой. Игорек огляделся. "Спящего эмбриона" не было. Он был в комнате один.
Общага гудела. Да, видимо, сегодня было что-то особенного. Игорек так устал, что временами засыпал, но ненадолго, просыпался, прислушивался, потом опять засыпал. Когда Игорек впадал в сон, ему снился ряд беспрерывно сменяющих друг друга кошмаров. Ему снилось, что на стуле перед ним сидит Сева и играет складным ножом. Игорек проснулся: и вправду перед ним сидел Сева и вертел, поигрывая, складной нож. И Игорек не мог отличить, то ли это сон, то ли это явь. И только резкий запах перегара, исходящий от Севы, заставил понять, что это все правда — Сева сидит перед ним. Но самое главное, что, несмотря на всю опасность, Игорек так устал, что не смог окончательно пробудиться и снова уснул. Через некоторое время он опомнился, вскочил, но Севы не было. В комнате было совсем темно. Праздник продолжался. Он опять заснул. Ему снова снились кошмарные сны с Севой и без него. Он уже не мог их различить и запомнить. Он постоянно то просыпался, то засыпал…
Окончательно его разбудили громкие крики, визги и топанье бегающих туда-сюда ног. Игорек сел на кровати. Нет, это невозможно. Он вышел в коридор посмотреть, в чем дело. Почти около двери лежал худенький, маленький мужичок, вокруг него по периметру, сидя на корточках, разместились остальные. Они передавали друг другу чинарик. Крайний справа был Сева. Сева, увидев Игорька, чуть заметно ухмыльнулся: "А, Игорек. Да тут так, ничего. Жижека подкололи. И все". Рядом стоял вахтер, тот самый Фомич, и спрашивал: "Доктора звать или нет? Будить мне ее или что?" — "Не надо доктора. Зачем хорошего человека будить?" — отвечал за раненого Сева. "Я не тебя спрашиваю!!" — рявкнул Фомич. "Да скажи ты ему сам!" — просил Сева подколотого. "Не… не надо врача… нормально все…" — слабым голосом произнес Жижек и пытался улыбнуться. Рана была на животе, он держался за него. "Вот. Нате перевяжите, — кинул несколько бинтов вахтер. — Чтоб баб ваших тут не было!" — "Бабы давно сбежали", — рассмеялся Сева. Жижека за руки за ноги поволокли в его комнату. Все стали расходится. Наступила тишина.
Игорек зашел в комнату. Там в позе эмбриона спал на своей кровати мужчина. Игорек юркнул в кровать. Зашел Сева, но не стал подходить к Игорьку, а удовлетворенно зевнул, потянулся, лег на кровать и захрапел.
А Игорек не мог уснуть. Он посмотрел на часы. Пять часов утра. Сутки! Прошли ровно сутки, как он здесь! В этой Утке! Он глянул в окно. Туман. Все тот же туман, плотный молочный туман, что встретил его по приезде. В полной тишине Игорек пялился то в окно на туман, то в потолок…
Все-таки, видимо, он задремал, потому что очнулся от громкого разговора. Говорил, конечно, Сева. Игорек сел на кровати. "А, проснулся! А тут у нас вот что. Жижек-то помер..." — воркующим голосом возвестил Сева. "Как?" — "Как, как — слабак", — и, насвистывая, Сева взял полотенце, мыло, бритву и ушел.
"Так, всё! Пошло оно всё на фиг! Валить надо из этой Утки. Бегом валить!" — решил для себя Игорек. Он быстро собрал вещи, взял сумку и пошел на завод. Сейчас он придет и скажет этому замначальнику и кому там еще, да хоть бы и директору, что всё, спасибо всем, он уезжает… вот и всё, короче… всё!
А на улице опять вовсю светило солнце. Пели петухи, жужжали пчелы, река текла напористо и невозмутимо, собаки лежали, помахивая хвостами. Походящие мимо рабочие вежливо здоровались, протягивая руки… Нет, всё! Эта наглая безмятежность его уже не могла одурачить. Хватит с него! Он всё понял!
Он решительно вошел в комнатку замначальника цеха, что под лестницей возле прокатного стана. С грохотом поставил сумку. В комнате никого не было. Ну и кому что говорить?..
Минут через пятнадцать, когда с Игорька сошла первая прыть, вошел зам с чайником и сушками. А за ним вся ремонтная бригада. Небольшое помещение враз заполнилось. Разместились кто где: постарше уселись на стулья, молодые толпились возле стен. Не спрашивая, зам поставил перед Игорьком стакан, налил чаю, на салфетку положил сушек. "Вот! Мы порешили, что будем, раз все так выходит, монтаж делать не в три этапа, а в четыре! Сейчас чайку попьем и, благословясь, за работу! Во-о-от!" — протянул замначальника. Игорек понял, глядя в открытое, светлое лицо зама, что не знает, как сказать, что все бросает и уезжает… Да и как объяснить? Севы испужался? Как при свете дня объяснить этому человеку, как страшен Сева? Как описать эту картину, от которой бросает в пот от ужаса, — десять-пятнадцать человек на корточках около подколотого? Игорек почувствовал, что не сможет изложить свои доводы ясно и четко, а значит что? Значит, получится что-то типа истерики избалованного городского типа. И не более того. И потом ладно, ну, уедет он из Утки, дальше что? Уволят его с работы. И дальше что? Опять на шее у отца сидеть? Блин, сколько можно? У отца на шее и так младший братец, мать, бабушка и престарелая папина сестра. А у отца сердце давненько уже шалит. Блин, да и только. Игорек пил чай с сушками и чувствовал себя загнанным кроликом. "Ладно, — решил Игорек. — В конце концов, поезд уходит где-то в шесть. Успею еще сказать. Может, еще чего сделать успею…"
А дальше случилось вот что. Время понеслось с неумолимой скоростью. Где он думал, что прошло полчаса, там, оказывается, прошел даже не час, а два. Где, по его разумению, пролетел час, там… у-у! Часа три, не меньше! Короче, рабочий день пронесся, как скорый поезд мимо полустанка. Игорек работал на два фронта. Начался демонтаж, и еще они с замом разруливали ситуацию с неверно выполненными роликами. Игорек встал на сторону Уткинского завода со всей определенностью, так что даже ошеломил руководителя. К трем часам оказалось, что все не так страшно, все-таки просто произошла путаница при погрузке, и ролики Уткинского завода, правильные ролики, уехали в неизвестном направлении. Но они есть, переделывать не надо, только надо их разыскать.
Как бы то ни было, но когда Игорек в очередной раз посмотрел на часы, то увидел, что уже шестой час, а это значит, он уже опоздал на поезд. Игорек беспомощно оглядывался и с ужасом думал, что вот еще полчаса, и он должен будет идти в общежитие… и тут ему пришла в голову мысль, такая простая и ясная, что он сам про себя удивился: как это он раньше об этом не подумал!
Игорек подошел к Паше, с которым в этот день они успели перейти на ты, и спросил: "Не сдает ли кто-нибудь комнату? А то в общежитии… как-то не очень…" — "А как нет!" — ответил Паша. Игорек заметил, что у уткинцев имеются свои особые, принятые только в этой местности фразеологизмы и устойчивые словосочетания. Например, вместо "да" они говорят: "А как нет!", а вместо "нет" — "Вот бы что!". "Да вот и у нас можно, если подойдет. Конечно, зачем в общежитии? Вот бы что, давай к нам! Я сейчас у бати спрошу". И Паша быстро подошел к мужчине, как две капли воды похожему на Пашу, вернее, это Паша как две капли воды походил на своего отца. Одного роста и телосложения, одинаковы с лица, только у отца в волосах пробиралась седина да вокруг глаз была пара морщин. Отца звали Дмитрий Игнатьевич, он подошел такой же быстрой походкой и радостно протянул Игорьку руку. Все решено было моментально.
И через полчаса, когда рабочий день закончился, они, забрав сумку, которая так и провалялась весь день под столом в каморке зама, втроем вышли с территории завода. Паша и Дмитрий Игнатьевич оказались владельцами мотоцикла вполне себе приличной марки с коляской. Игорька с сумкой усадили в коляску, Паша сел позади отца, поехали. А жили они на той самой улице, по которой шел Игорек на завод в первый день, их дом был с левой стороны. Дмитрий Игнатьевич вбежал в дом предупредить хозяйку, Паша открывал ворота, а Игорек прошел в калитку…
И все!
И попал наш Игорек как кур в ощип!
В капкан! В ловушку!
И никогда его жизнь не станет прежней!
Игорек помнил, как долго не захлопывалась калитка: вероятно, из-за порыва ветра она то чуть прикрывалась, то снова распахивалась. Калитка как будто давала возможность Игорьку одуматься и сбежать отсюда куда глаза глядят! Но у Игорька не было никакого такого предчувствия. Наоборот, он был доволен, что все так решилось. И калитка захлопнулась. Все, попался!
Игорек еще помнил продолжение этого дня. Как на порог вышла хозяйка — Анна Петровна. Как его отвели в комнату с двумя кроватями, на которых было белоснежнейшее накрахмаленное белье и горка подушек. Большого рыжего любопытствующего кота, который лез мордой в сумку и которого отшвыривали руками и ногами, но через секунду кот материализовывался на том же месте, откуда его согнали. Как его усадили ужинать — оказывается, здесь действовала система "все включено". Как предложили омыться в бане: "Сегодня не топлена, вчера топлена". Как его разморило после ужина и бани и он с удовольствием растянулся на чистейших простынях и наконец-то впервые за два дня безмятежно и крепко уснул…

А дальше… дальше дни полетели с такой бешеной скоростью, наталкиваясь, наскакивая друг на друга, перемешиваясь между собой, сливаясь в единое русло, что нельзя уже было с точностью сказать, когда случилось то или иное событие — две недели назад, неделю или позавчера. И показалось, что все это время уплотнилось до одних невероятно растянутых суток, со стремительным утром, длинным-предлинным днем, с не менее долгим-предолгим вечером и коротенькой ночью…
Эти сутки закончились утром 5 ноября, когда Игорек уезжал из Утки. Сборы были долгими. Вещей было много. Для этого даже выпросили у соседей минивэн. Сначала грузили большие мешки с картошкой, поменьше — с морковью и свеклой, вязанки лука и чеснока, потом пошли банки с огурцами, помидорами, квашеной капустой и моченой брусникой, затем крест-накрест перевязанные полиэтиленовые кульки с разного рода мясом, салом и домашней колбасой и уж под конец — чемоданы, узлы, сумки…
Игорек уезжал не один. С ним ехала его невеста Татьяна, которая в скором времени должна была стать его женой и была уже беременной, так что точка невозврата была пройдена.
Наконец, после круга рукопожатий, объятий, поцелуев на дорогу, всхлипываний женщин и напутственных речей мужчин, они полезли в минивэн. Игорек бросил прощальный взгляд из окна на дом, на реку, на завод, на церковь, на пруд…. В груди у него захолодало, как в это утро — на земле лежала изморозь.
По мере приближения к городу Игорьку становилось все хуже. У него разболелась голова, мутило, он не мог сосредоточиться и отвечал на вопросы Татьяны односложно, невпопад. А при въезде в город с ним вообще приключилась медвежья болезнь — схватило живот. Сердце бешено стучало, мысли путались — он не знал, как это все он будет объяснять своим родителям, а главное, нам — его корешам…
С родителями, правда, все вполне себе обошлось. Они, конечно, знали, что Игорек приедет не один. После, так сказать, смотрин отец Игорька, удовлетворенно крякнув, отвел сына в сторону: "Ну ты даешь! Я всегда думал, что ты приведешь в дом какую-нибудь шалаву, а ты умудрился найти настоящую девушку! Ну, ты молоток!!" — и отец восторженно похлопал Игорька по плечу. А мама, узнав о скором прибавлении в семействе, вообще перешла на какое-то чириканье. Они с Татьяной сидели на диване и о чем-то взахлеб разговаривали так, будто были знакомы… всегда.
Ну а с нами все было не так просто. Через три дня Игорек не смог больше уклоняться от разговора. Мы собрались тогда… кажется, у Костика… да, точно, Костик тогда еще был жив. И приперли Игорька к стенке. Подшучивая и поддразнивая, мы стали расспрашивать Игорька о том, как это он умудрился прожить в Утке больше полугода. "Я работал там, между прочим, — огрызался Игорек. — Работал! Вам, бездельникам, этого не понять!" Он был прав. Работа не входила в прерогативу нашей жизнедеятельности, а скорее даже наоборот, у половины из нас все еще не было постоянной работы, а у некоторых и вообще никакой. "Ну ладно, — сказал Руслан. — Это понятно: работа есть работа, куда же от нее денешься. А после работы? Вечером-то что делал? Поди, со скуки помирал, одно слово — де-рев-ня!" — "Да! Да! Чем ты там еще занимался? — затараторили мы со всех сторон. — По девкам, поди, бегал, вот и добегался… хи-хи!" Игорек задумался, не зная, как бы ему нам рассказать. А мы продолжали настойчиво выспрашивать. Игорек похлопал глазами и выдавил наконец из себя слово: "Хариус…" — "Вот! — заметил Петька. — Все! Он уже и разговаривает не по-нашему, а по-утиному!" — "Не! — заступился Костик. — Он по-русски говорит. Хариус — это рыба такая. Он, наверное, на рыбалку ходил". — "Рыбалка… да на рыбалку…" — забормотал Игорек. Это вызвало острый приступ смеха, мы ржали до изнеможения. "Хариус!" — задыхаясь, произнес Петька. Это придало нам новые силы, и мы угорали еще минут пять. Игорек ходил на рыбалку! Это было очень смешно. Ну просто умора, да и только! Игорек был типичным городским пацаном и никаких таких склонностей к рыбалке там, к другим прелестям деревенской жизни никогда не имел. Наоборот, он был любителем шопинга, хорошо, со вкусом одевался и любил проводить время в клубах, барах. И вдруг — рыбалка! Хи-хи, честное слово, хи-хи!..
Первое время Игорек делал вид, что якобы с ним ничего существенного не случилось. Ну, прожил в Утке полгода, ну, с кем не бывает. Собрался жениться, ну что делать, не он такой — жизнь такая. А он, типа, остался прежним корешом. Он старался бывать на наших сборищах. Реже, но все-таки ходил с нами и в клубы. И даже поимел дело с некоторыми из своих бывших пассий. Он вроде бы улыбался нам, но лицо его оставалось напряженным. Он не отрывался, как мы, как он когда-то. И когда вечеринка подходила к концу, он с облегчением вздыхал, как будто отработал смену и, слава богу, можно идти домой.
Все закончилось в конце декабря. Мы пришли в ночной клуб и сразу закадрили несколько подвыпивших девиц. Одна из которых тут же уселась Игорьку на колени, громко, хрипловато смеялась, болтала ногами, курила и цеплялась Игорьку за шею. Вдруг Игорек поставил бокал и встал. Резко. Девица оказалась на полу. Она принялась визжать и материться на Игорька. А он, не оглядываясь, ушел. И мы поняли, что Игорек для нас отрезанный ломоть…
А я его понимаю. Если бы меня дома ждала такая девушка, как Татьяна, на фиг бы мне надо было бы таскаться по клубам и подбирать там каких-то девиц навеселе.
И только после Нового года, на Крещение, Игорек рассказал мне, что с ним происходило в Утке.
Ну, во-первых, конечно, была работа. Монтаж — это вам не шутки, а очень ответственное дело. Монтаж рольганга проходил в четыре этапа. Когда закончился первый, можно было бы уехать из Утки, но очень ненадолго, потому что вот-вот должны были прийти потерянные ролики на замену тех, что не подошли по размеру, и, значит, должен будет начаться второй этап монтажа. И Игорек, памятуя о том, как долго, нудно и сложно он добирался до Утки, решил, что игра не стоит свеч. Нет, правда! Вот он поедет сначала на пригородном поезде на ночь глядя в объезд, до узловой станции, потом будет сидеть черт знает сколько, ожидать электрички, потом еще ехать два с половиной часа на этой самой электричке. А через пару-тройку дней нужно будет совершать то же самое, чтобы приехать назад в Утку. И он решил никуда не ехать, а дожидаться роликов здесь, в Утке. Ролики чуть задержались. Прибыли через неделю. Ну… где-то так. Но Игорек не пожалел о своем решении не уезжать.
Начался второй этап монтажа. Когда и он закончился, можно было бы уехать из Утки, но очень ненадолго, так как второй этап непомерно растянулся и вот-вот должен будет начаться третий этап монтажа. А Игоречкин руководитель сказал, что раз у него получается, то весь монтаж целиком поручается ему. И Игорек, памятуя о том, как долго, нудно и сложно он добирался до Утки, решил… остаться и подождать прибытия оборудования здесь, в Утке.
И действительно, где-то дней через десять, ну, максимум двенадцать прибыла третья партия роликов, и начался третий этап монтажа рольганга. И Игорек не пожалел, что остался и не уехал. Честно? Да, блин, стояло лето, жара была неимоверная, температура воздуха била столетние рекорды. Что делать в городе? Поджариваться на асфальте? А тут — пруд, река, да не одна, природа, чистый воздух, от большой реки всегда, даже в пиковую жару, дует свежий ветерок, да почти курорт, а может, и без почти…
Когда закончился третий этап, конечно, надо было уезжать из Утки. Потому что между третьим и четвертым этапами был значительный временной промежуток. Но сначала на рыбалке, а потом и по рекомендации директора Уткинского завода Игорек познакомился с директором завода в поселке, находящемся невдалеке от Утки. Это тоже был старый, маленький металлургический заводик, еще меньше, чем Уткинский. И вот оказалось, что и там давно требовалась небольшая реконструкция. Это был реальный заказ, пусть мелкий, можно сказать, крошечный, но реальный. Пользуясь случаем, Игорек выехал в поселок рядом. И, осмотревшись на месте, провел переговоры со своим руководством и руководством заводика и добился результата. Игоречкина контора получила новый заказ и принялась его исполнять. После этого можно было бы уехать из Утки, но очень ненадолго. Потому что приближался четвертый этап монтажа рольганга. И Игорек подумал о том, а есть ли смысл уезжать, потому что… вот он поедет сначала на пригодном поезде… потом на электричке… и ночью… а через пару-тройку дней надо будет ехать назад в Утку… И Игорек не пожалел, что остался.
Надо ли говорить, что, когда все монтажные работы на Уткинском заводе были закончены, не было смысла уезжать, потому что вот-вот должен был начаться монтаж на заводике рядом с Уткой. Игорек дождался и его…
Но в начале ноября все монтажные работы и в Утке, и в ее окрестностях были закончены. Никаких новых заказов не предвиделось. Все, надо было уезжать.
Что касается остального, то как-то так затянуло. На второй же день, когда Игорек поселился в доме Дмитрия Игнатьевича, после рабочего дня Паша предложил ему: "Айда рыбалить!" И, вручив ему удочку, взял наживку и повел Игорька на речку, но не на большую, а на малую, которая называлась… правильно — Уткой! Река Утка была горной и быстротечной, вода была в ней прозрачной и прохладной даже в самую жару. Под небольшим перекатом они остановились и закинули удочки. Они ловили хариусов. Это умные, ловкие рыбины, которых, блин, не так просто поймать! Поэтому Игорек и произнес первое, что пришло на ум, когда мы расспрашивали об Утке: "Хариус". И надо сказать, что это занятие сразу очень увлекло Игорька.
Что касается рыбалки — рыбалки было богато! Рыбачили на Утке, рыбачили, конечно, и на большой реке, и по-разному — с берега, с лодки и с катера, бреднем. Ездили на катере же за водопад — рыбачили и там. Добирались до больших омутов — по всей большой реке была разная рыбалка, и ловились разного вида рыбины, и чтобы их поймать, требовались разного рода уловки, наживки и умение. Рыбачили на заводском пруду — там водились лещи величиной с тарелку.
А еще они с Пашей точно так же, как и полдеревни, охотились за огромной щукой, что жила в отмели у болота. Игорек сначала даже думал, что это такая рыбацкая байка о двухметровой щуке, которая живет так давно, что на ее спине вырос мох. Но однажды, когда они с Пашей в очередной раз пришли к отмели, Игорек вдруг увидел сквозь прозрачную воду огромную рыбину, которая, в свою очередь, спокойно, не таясь, взирала на него. И на ее спине действительно были пятна зеленоватого оттенка. Но стоило Игорьку чуть повернуться, чтобы сообщить Паше о том, что он видит, как щука моментально исчезла таким неуловимо быстрым движением, что вот была и вот и нет ее.
Им с Пашей удалось-таки поймать здоровенную щуку. Полдеревни, не меньше, пришли к ним в дом, толпились, рассматривая ее и решая, та самая или нет. Общим мнением, которого придерживались и они с Пашей, было решено, что нет, не та, но тоже очень большая. Учитывая, сколько им еще удалось выловить лещей, Игорек с Пашей в это лето явно лидировали в негласном соревновании между рыбаками.
А еще весной Игорьку удалось побывать в первый раз в жизни на охоте. Приехал старший брат Дмитрия Игнатьевича Григорий Игнатьевич, а попросту дядька Гриша. О! Это такой особенный человек, если начать о нем говорить, то нужно перестать рассказывать об Игорьке, будет неинтересно. Сказать надо только одно: он был старовером, да, собственно, и вся семья, в которую попал Игорек на постой, была из старообрядцев, как и все живущие слева вдоль улицы, ведущей к заводу. Но семьдесят лет советской власти почти истребили дух и стремление к вере, они придерживались кое-каких обрядов, но очень спокойно и безо всякого фанатизма. А вот дядька Гриша был крещен по староверческому обряду и старался соответствовать. Он носил окладистую бороду, не пил, не курил, ну и т.д. Ну, а главное, он был золотодобытчиком и состоял в артели с тремя, как он их называл, "сотоварищами", и они все лето ходили "в поля", разведывали небольшие золотоносные жилы, намывали и добывали золото.
И вот весной дядька Гриша приехал к брату, специально, чтобы пойти на глухаря. Игорька тоже взяли. В лес пошли с вечера. Заночевали, не разводя огня. Затемно почти по-пластунски приблизились к месту токовища. При первых проблесках зари появились сначала зрители, вернее, зрительницы — это представление давалось ради них. Затем явились и сами участники токования. Вперед выступили два крупных восхитительных глухаря, и, задрав шеи, впав в полный экстаз, они начали… впрочем, они еще ничего толком и не успели, как раздались выстрелы.
Игорек, конечно, не поднял ружья, и мало того — ему хотелось закричать что вроде: "Не стреляй!" Но было поздно. Глухари были очень вкусны, но все равно их было жалко. За столом дядька Гриша рассказывал всякие байки. Он говорил, что на севере, там, подальше, в северной стороне, в народе бытовало мнение, что, если кто хоть раз в жизни съел глухаря, у того никогда не будет цинги. Потому что глухарь питается исключительно ягодами, и поэтому его мясо обладает такой невероятной ценностью. И еще он говорил, в голодные годы, раньше, конечно, это было — при царе Горохе, так вот, в голодные годы, когда у населения из-за недостатка еды и витаминов начиналась цинга и они от нее начинали массово умирать, жители съедали того, кому довелось в своей жизни употребить глухаря. Считалось, что теперь мясо и этого человека обладает удивительными свойствами и излечивает от цинги. Ну, дядька Гриша, он такой — его только слушай, он тебе расскажет! Дядька Гриша даже пообещал Игорьку, что вот зимой они пойдут на медведя.
В июле, когда наступила тридцатипятиградусная жара, рыбу разморило, и ей не хотелось кушать, и она не ловилась. Ну и что! Зато можно было купаться. В пруду, на реке, а еще ездили на озера…
В августе пошли грибы. Пашка и до них был охоч. Придя с работы, он говорил Игорьку: "Айда по рыжики!" — и брался за корзину. И они втроем: Пашка, Игорек и Татьяна — быстро, чуть ли не бегом, шли в лес, потому что Пашка не один такой — полсела таких же, после рабочего дня решивших сгонять по грибы. У Пашки был нюх на рыжики, и они никогда не уходили с пустыми корзинами. Рыжики жарили с картошкой и сметаной, солили, с ними пекли пироги…
Дом, в который попал Игорек, был довольно большой, двухэтажный. То, что не было водопровода и канализации, так к этому Игорек до странности быстро привык — вроде так и надо. Хозяйство, по меркам Утки, было среднее, но крепкое. Пара коров, козы, бараны, свиньи, куры, ну и, конечно, утки, как же в Утке да без уток! Но больше всего, даже больше кота, удивительно ласкового — все время норовил потереться о ноги, и не для того, чтобы выпросить кусочек, его и так неплохо кормили, а чтобы погладили, — Игорьку нравился хряк Борька. Это был поразительно позитивный свин. Борьку не выпускали за ограду, но для него было отведено специальное место около огорода. Совсем маленькое, такой лужок-пятачок. Борьку выпускали из свинарника, и он, все понимая, бежал на свое место, где укладывался на травку, и все — ничего ему больше не надо, он мог лежать там весь день, греясь на солнышке, пожевывая, что принесут, и радостно похрюкивая. Если к Борьке подойти, он поднимал голову и поглядывал своими озорными махонькими глазками. А если ему почесать да хоть спинку, а особенно около пятачка, он взвизгивал от удовольствия, и его хвостик-закорючка выписывал пируэты. Как же он умел наслаждаться жизнью, жаль только, что она у него такая короткая — до первых холодов…
Что касается Татьяны… то просто в июне Игорек проснулся, вышел в огород и увидел посреди него девушку поразительной красоты, со светлой косой и огромными небесного цвета глазами. Татьяна была Пашиной сестрой. Она только что окончила экономический техникум и не знала еще, как ей устроиться. У них все случилось… не то чтобы быстро и сразу, но так естественно, что Игорек понял, что нельзя по-другому с такой девушкой, и сделал предложение… которому в семье Татьяны все очень обрадовались. Особенно Пашка! А Татьяне ее подруги откровенно завидовали — ишь какого жениха отхватила. И Дмитрий Игнатьевич с Анной Петровной были довольны, что дочь пристроена в хорошие руки…
Собственно, все!

…А от Утки Игорьку была одна польза. Во-первых, на работе после приезда его ждало повышение по службе и повышение зарплаты. Да он бы и за пять лет так не продвинулся. А может, и за десять. Его все стали уважать, начиная с руководителя, как же — доблестно полностью провел монтаж да еще сумел добыть заказ, пусть небольшой, но сам, самостоятельно! Не каждый так может.
Новая родня была многочисленной и не бедной. Кроме того, они придерживались определенных взглядов. Было решено, что раз женятся, то негоже Игоречку с Татьяной жить вместе с родителями. Сбросились все и вместе с отцом Игорька нашли достаточно денег на первый взнос. Зарплата у Игорька теперь была такой, что он мог вполне потянуть ипотеку. И вот в феврале они въехали в новенькую двухкомнатную квартиру. Обживаться тоже помогали всем миром. Зимой частенько заезжал дядька Гриша и всегда со щедрыми подарками.
Что касается Татьяны, то она не только красивая, умная, спокойная, терпеливая, но и умеет вести хозяйство, вкусно готовить, обихаживать и угождать. Повезло, что сказать.
При каждой возможности Игорек сразу едет в Утку — на праздники, само собой разумеется, и в отпуск, а еще просто берет в пятницу полдня без содержания — и в Утку на все выходные. Я однажды все-таки напросился, и он меня взял с собой. И я увидел и легендарный туман, и старый заводик, и речки большую и малую, и пруд, и церковь, и… И еще я увидел, как ладит со всей своей родней Игорек, а с Пашей они вообще какие-то братья-близнецы — не разлей вода. И еще как его там уважают: идет по улице, все здороваются и норовят пожать руку. Уважают за дело, за то, что хорошо умеет делать свое дело, — настоящий специалист, мастер. Это наш-то Игорек! Вот он каким стал. Вот что делает с человеком Утка!
Ну, полюбил Игорек Утку! Полюбил и жить без нее не может. А может, на самом деле у каждого из нас есть своя Утка — такое место по душе, как будто специально для нас существующее на свете. Только не каждый может его отыскать, вот я, например…


Место


Я убил ее ранней осенью, когда начался листопад. Я не помню число. Скорее всего, это было во второй половине сентября. Стояло бабье лето, но в тот год оно выдалось как-то не очень. По утрам было промозгло, днем, правда, становилось солнечно и теплее, а к вечеру начинал накрапывать холодный дождь.
Я не помню даже, какой был день недели, но точно будний. Зато само событие я помню в мельчайших подробностях, и не только сам его ход, но и в ощущениях, как за воротник стекали холодные капли дождя, запах сырой земли и звуки — шуршание листьев и характерный стук камня о…
Я убил ее случайно. Так вышло. И я никогда никому не смогу объяснить почему. Даже себе. Вот это и есть для меня самое страшное. Я не представляю, как я буду отвечать на все эти вопросы, если меня все-таки когда-нибудь вычислят: почему, зачем, отчего, как так? Все эти уточняющие вопросы. Я не смогу на них ответить. Я никому никогда не смогу объяснить: ни людям, ни себе, ни богу, ни дьяволу, никому никогда…
Этот день не задался с самого начала, впрочем, как и все предыдущие дни в этом сентябре. Я учился на третьем курсе. Каникулы кончились, а я никак все не мог въехать в учебный процесс. Учеба раздражала меня, и даже сама необходимость посещать институт раздражала. Мне все больше казалось, что я здесь не по доброй воле, а то стечению обстоятельств. Так, в общем-то, и было. После окончания школы я не знал, чего я хочу (и хочу ли чего-нибудь вообще). Я не определился. Не было каких-то особенных желаний или стремлений к чему-то конкретному. В общем, я не мог еще найти своего места под солнцем. Но надо было решать немедленно, потому что, во-первых, мне грозила армия, а во-вторых — ну надо же где-то учиться (не лох же я, в самом деле, какой-нибудь). Мой папа — инженер-строитель, и мама окончила инженерно-строительный факультет, и они не то чтобы настаивали — настойчиво советовали пойти по их стопам. Что я и сделал. Нет, если бы я хотел чего-то сугубо своего, они бы (вполне возможно!) не стали противиться, но я ничего не мог сам себе предложить. Поступить на бюджет не получилось, так что папа платил за учебу. Замкнутый круг.
В то утро я опять проспал и успел поцапаться с отцом и выслушать нравоучительное ворчание бабушки, пока собирался. На лекцию я опоздал минут на пятнадцать-двадцать, и преподаватель опустил меня публично, сделав довольно едкое замечание в мой адрес, а я в отместку демонстративно уселся на первую парту и не стал доставать ни тетрадки, ни ручки, а так и просидел всю пару со сложенными на груди руками. На перемене некий Матвей — сокурсник — заявил, что собирается сегодня отметить свой день рождения, который вообще-то был в августе, но в августе никого в городе не было, поэтому он решил отметить позднее, сейчас, в сентябре. После занятий мы собрались в парке на берегу реки. Эта часть берега хотя и находилась в самом центре города, была, по сути, заброшенной, ее еще не коснулись реконструкция и благоустройство, которые как раз в это время проводили на противоположном берегу реки. А здесь никто не прибирал, берег зарос кустами ивы, а крапива была еще и повыше этих кустов. Мы нашли место, где сохранилась скамейка с незапамятных времен и была старая склонившаяся ива, на стволе которой тоже можно было сидеть, и еще притащили откуда-то здоровенное бревно. Расселись, но мест на всех все равно не хватило, несколько человек стояли.
"Празднование" свелось к тому, что именинник выдал каждому по банке пива и стал разливать еще кое-что покрепче. Пластиковых стаканов было всего три штуки на всех, поэтому надо было пить залпом, чтобы передать стакан другому. Из закуски было штук пять пирожков, принесенных не именинником, а кем-то из девчонок.
В довершение ко всему ко мне на колени уселась Ленка. Она вообще-то девушка Андрея, который стоял тут же, ну, по крайней мере, была в прошлом году — у них тогда случился бурный роман, и чувств своих они на публике не скрывали. А в этом году между ними как кошка пробежала, они даже почти не разговаривали. И Ленка приставала то к одному, то к другому, но никто не собирался с ней мутить, не собирался ссориться с Андреем, больно надо. Мне было очень неприятно такое ее соседство. Она елозила, прижималась и норовила обнять меня за шею. Я пытался ее согнать. Уступить место, но она не соглашалась и говорила, что ей и тут, на моих коленях, очень удобно.
Вот не понимаю таких девушек! Вот почему они считают, что им все можно? Нет, вот взяла уселась в короткой юбчонке, хохочет, дрыгает ногами, тыкает грудями. И считает, что это не только нормально, но и, типа, мне по кайфу должно быть. Да ничего подобного! Дура. И Андрей, с которым у меня были приятельские отношения, стал на меня поглядывать косо. Вот этого мне не хватало! Именно из-за Ленки я и хватил лишнего. Водка еще осталась, и ее пустили по второму кругу, многие отказались, а я с разгону, отвлекаемый постоянно Ленкой, выпил. Вторая порция оказалась гораздо больше первой. Я в этот день почти ничего не ел, с утра проспал и не успел позавтракать, в обед съел по минимуму, потому что поругался с отцом и забыл у него взять денег на обед, так что жил сегодня тем, что осталось от вчера. Закуси не было никакой. И я запил водку пивом и отрубился.
Я очнулся оттого, что почувствовал, как за воротник стекают холодные капли дождя. Я осознал, что все еще сижу на берегу в окружении нескольких человек, находящихся примерно в таком же состоянии, как и я. Невдалеке, за ивой, выясняли наконец отношения Андрей и Ленка — громко, зло и нетерпимо. И у меня все еще было полбанки пива. Я допил пиво — не пропадать же добру — и пошел домой. Я шел нетвердой походкой. Блин! Вот опять напился, думал я, — в который раз за один только сентябрь. И главное, никакого удовольствия. Тоже мне день рождения! В гробу я видел такой день рождения! Блин! Отец заметит — опять будут разборки, будет мне выговаривать всякое… Черт! Но перед входом в метро собрался и даже зажевал жвачку, чтобы сбить запах, боялся, что меня загребут охранники. Как-то Костика загребли в пьяном виде в метро — у него были большие неприятности. У меня был проездной, и я прошел как можно дальше от охранников, и все сошло благополучно, я проехал.
Выйдя из метро, я решил, что пойду домой пешком, — во-первых, было уже поздно и троллейбусы плохо ходили, а во-вторых, меня в метро укачало и подташнивало.
Около метро какая-то девушка спрашивала у прохожих, где находится улица Индустрии. И никто не мог ей толком объяснить. Я чисто из благородных побуждений остановился и принялся ей объяснять, но она была в нашем районе впервые и никак не могла понять, она была незнакома с достопримечательностями, не знала ни наших остановок, ни магазинов. И я предложил пойти вместе, тем более что по пути, мне надо было идти по проспекту почти до того перекрестка, от которого ответвлялась улица Индустрии. Дело в том, что наш район особенный, он строился по так называемой лучевой системе, не так, как обычно строятся города — параллельные улицы, перпендикулярные улицы — сплошные квадраты и прямоугольники в плане. А у нас нет — центром этой лучевой системы являлся завод, ради которого, собственно, и был построен весь наш микрорайон, от него отходило пять лучей — магистральных улиц, от которых довольно произвольным образом постепенно отпочковывались новые лучи-улицы, а от тех — другие, и еще, и еще, вот как-то так. Так вот и искомая улица Индустрии начиналась как-то вдруг, почти незаметно, от одного из перекрестков.
Мы пошли. На проспекте фактически не было прохожих. И время позднее, да и этот омерзительный осенний дождь. Первые полквартала мы прошли молча, а потом разговорились, я не помню сути нашего разговора, но мы больше смеялись, скорее всего, я пытался хохмить, а она смеялась, возможно, даже не из-за того, что было действительно смешно, а так, чтобы поддержать разговор. Под конец нашего пути я так развеселился, что положил ей руку на плечи и чуть прижал ее к себе. Это был чисто дружеский жест, не более того. Но она восприняла его не так. Она перестала смеяться. Лицо ее стало суровым, и она оттолкнула меня довольно резко. Я не понял. Я попробовал объясниться и вновь приобнял ее за плечи. Ее реакция была такой же — она оттолкнула меня и пошла чуть быстрее. Мне это все показалось смешным. Я догнал и обнял уже более явно, теперь за талию, и стал говорить, что я хороший и что ничего такого я не имею в виду. Она взвизгнула, уперлась мне в грудь, выскользнула и зашагала почти бегом. Ну, убежать ей от меня было бы трудно — она была на каблуках. Я ринулся за ней, крича на ходу, чтобы она не валяла дурака. Она побежала и свернула зачем-то влево, подписав тем самым себе смертный приговор. Дело в том, что она, наверное, подумала, что свернула на другую улицу, а это было не так. Она никогда не бывала в нашем районе и ничего не знала. Она на самом деле попала на территорию детской поликлиники. Тогда ворота ремонтировали, и проход был открыт. Эта детская поликлиника строилась тоже в тридцатые годы прошлого века, как и сам завод, как и все строения в трех-четырех кварталах от него. Как всякая больница, она имела свою территорию, обнесенную в данном случае высоким, трехметровым, не меньше, забором. На территории помимо самого здания больницы находились еще несколько подсобных строений и также была небольшая зеленая зона — не знаю, как точно сказать, что-то типа маленького сада для прогулок больных. Этот сад был засажен кленами — огромными разросшимися кленами.
Когда она зашла на территорию поликлиники, я кинулся за ней, крича, что она идет не туда и что ей туда не надо. Но она не слушала меня и побежала вдоль фасада, затягивая тем самым петлю на шее. Она очутилась в саду и заметалась между кленами — это был тупик, выйти оттуда можно было, только повернув обратно, потому что выход был входом. Но там был я. Самое главное, что она не дошла чуть-чуть, метров сто пятьдесят, до перекрестка, от которого и отходила улица Индустрии и до которого я как раз хотел проводить ее и показать ей рукой, куда идти дальше. Я настиг ее и схватил за плечо, чтобы объяснить этот факт. Одной рукой я держал ее, а другой размахивал в сторону улицы Индустрии и говорил, куда ей надо идти. Но она не слушала меня. Она вдруг схватила меня за грудки и стала визгливым, срывающимися голосом произносить угрозы в мой адрес. Она говорила, что я-де не понимаю, с кем я связался, что она не простая вовсе, что она расскажет все знакомому, который учится в школе милиции, а он в свою очередь примет меры. Она говорила о том, как и что со мной сделают в отделении. Мне это показалось забавным. Блин, я был пьян. Я рассмеялся и взял ее за плечи, чтобы успокоить, и сказал несколько раз: "Успокойся. Успокойся". А она ударила меня три раза по лицу. Совсем дура. Два удара были просто шлепками — пощечинами, но и это было обидно, незаслуженно и постыдно, но третий раз она промазала и ударила меня в переносицу, и это очень было больно, и в носу что-то захлюпало — кровь. Она разбила мне нос! За что?! Совсем дура. Я толкнул ее с силой, и она отлетела и ударилась о ствол клена спиной и головой. Я спрашивал ее: "За что?" А она принялась пинаться! Она, по-видимому, пыталась попасть мне в пах. Ей когда-то показали какой-то такой прием, но она не попадала, однако ее пинки были болезненными, особенно когда она попала по травмированному летом колену. Я даже взвыл от боли. И в отместку ударил ее два раза по голове тыльной стороной ладони. Она затихла и несколько минут стояла с выпученными глазами и раскрытым ртом. Я не рассчитал и ударил ее довольно сильно. "Успокоилась?" — спросил я и все еще хотел ей объяснить дорогу и расстаться по-хорошему. У меня все еще ничего плохого в мыслях не было. Но она пришла в себя и не успокоилась. Она сдернула с себя сумку, висевшую через плечо, довольно немаленькую сумку, довольно увесистую, и с размаху ударила меня по голове этой сумкой. В глазах у меня потемнело и поплыли темные круги, она ввела меня в нокдаун на пару секунд.
Боковым зрением я увидел, что она замахивается снова с другой стороны. Я перехватил ее руку, вывернул, выхватил сумку и сам ударил ее два раза, размахнувшись, с силой. Она зашаталась, но не упала только потому, что ей некуда было падать. С одной стороны она упиралась в клен, а с другой стоял я. Она рухнула головой, плечами мне на грудь. Она дышала тяжело, грудь ее вздымалась. Ее горячее дыхание обжигало мне шею и область за ушами. Я положил ей руку на бедро с целью поддержать, чтобы точно не упала. Я почувствовал, что она в тонкой юбке, а под ней ничего, в смысле, даже колготок нет. Она была легко одета для такой погоды. Днем было бы так ходить нормально, но сейчас уже нет — шел дождь, и было промозгло и прохладно. Я провел рукой ей по бедрам несколько раз. И, усмехнувшись, уже специально — по груди, животу. У нее было молодое, упругое тело. Я спустился ниже. Потрогал сначала через юбку. А потом я трогал ее довольно долго, а она не противилась и все так же ее голова лежала у меня на груди, она не сопротивлялась, она была без сознания… все еще, наверное… но эта ее часть тела проявляла полную готовность.
И тут я сделал то, что никогда никому не смогу объяснить. Я, конечно, сейчас могу сказать, что это она сама меня спровоцировала, конечно, я же живой, в отличие от нее. Поэтому я могу что-нибудь говорить, в отличие от нее. Могу сказать, что она вела себя не так, как надо было ей вести себя со мной, по-дурацки она себя вела, а со мной не так надо было себя вести! Или: "Она сама меня навела на эту мысль. А я только хотел проводить!" Или — что проще всего — просто прикопаться: "А зачем было идти с незнакомым парнем? Да еще явно нетрезвым?" Или: "А зачем побежала в сторону от проспекта?" Или: "Она же не закричала!" Можно еще сказать: "Вот, нечего ходить в короткой юбке!" Или еще: "Нечего было шляться так поздно!" Но я сделал то, что я сделал. Я сам. И меня никто не заставлял и не принуждал.
Я взял ее, откинув к стволу клена. Сам процесс не был уж таким приятным. Как-то так. Тем более по ходу выяснилось, что она девственница и рвать ей плеву вот так вот прямо тут, под кленами, под дождем, было позорно. Когда я стал прорываться, она очнулась, сжала кулаки, но не кричала, только всхлипывала и поскуливала, может быть, она плакала, но точно об этом судить не могу — шел дождь, и по нашим лицам стекали струи дождя, и к тому же я не смотрел ей в глаза.

Когда я закончил, она осела, тихо спустилась вниз на корточки по стволу клена. Она стала сгребать ладонями землю и листья, и кидать их в меня. Она снова сыпала угрозами, она говорила, что это она так не оставит, что я еще получу свое, помянув опять приятеля из школы милиции…
…Я опомнился. За воротник стекали холодные капли дождя. Я внезапно протрезвел. Совсем. И обнаружил себя в маленьком саду на территории детской поликлиники. Около только что изнасилованной мной. Она все говорила, что я не представляю, что со мной будет теперь. Но она ошибалась. Я уже знал, что будет и со мной… и с ней. Дальше я действовал в ясном уме и твердой памяти. Хладнокровно. Четко. Целенаправленно.
Я пнул ее в лицо, и она упала, но тут же попробовала подняться, но я наступил ей ногой на горло, не сильно, только придавил. Она извивалась под моей ногой и продолжала шипеть свои угрозы. Гадюка! Я ненавидел ее! Я ненавидел ее до потери пульса. Я никого никогда так сильно не ненавидел, как ее! Я ненавидел ее за то, что она попалась мне вот так невовремя! За то, что так глупо себя вела! За то, что я ее изнасиловал! И вообще за то, что она есть на этом свете. Я ненавидел ее бешено! Ненавидел! Ненавидел!..
Сад сам по себе ничем не освещался. У входа в поликлинику был один яркий фонарь, но сюда его свет не поступал. В сад попадал рассеянный свет от двух уличных фонарей с разных углов. Освещение, конечно, было довольно тусклым. Но мои глаза привыкли уже к нему, и я видел нормально. Я заметил, что неподалеку из земли выступает небольшая каменная плита. А рядом, как нарочно, валяется булыжник — не очень большой, то, что нужно, чуть заостренный с одной стороны. Я положил ее голову на выступающую плиту и, подняв высоко камень, ударил ее по голове три раза, после чего булыжник выпал из моих рук. Я вообще-то хотел ударить не менее пяти раз, чтоб наверняка, но ударил только три, после чего булыжник выпал из моих рук. Вообще, хватило бы и одного раза. Я четко попал ей в висок. Но я ударил три раза, после чего булыжник выпал из моих рук…
Я прислушался. Но тут же понял, что не надо. Не надо вот так стоять и прислушиваться. Можно ненароком услышать что-то и испугаться, запаниковать и совершить непоправимую оплошность. Нет, не надо. Надо действовать дальше.
И я пошел к торцу здания. Я знал, что в нем есть дверь, а за дверью —каморка без окон, в которой хранятся различные дворничьи инструменты — метлы, совки, лопаты. И я знал, где ключ от этой каморки. Я узнал про существование данной комнатки случайно. От моего хорошего приятеля Борьки. Борька — это мой кореш, он живет со мной в одном дворе, мы тусуемся вместе. Борька из малообеспеченной, можно сказать, нищей семьи и поэтому стал подрабатывать сразу после школы. Он устроился сторожем в эту вот самую детскую поликлинику. Должность сторожа включала в себя и обязанности дворника. Видимо, это была какая-то совмещенная ставка сторожа плюс дворника. Ну, в общем, я просто однажды видел, как Борька открывает эту дверь и берет оттуда инструменты. Вот и все. И пригодилось, однако. Ключ находился над дверью в щелке, образованной отпавшей штукатуркой. Я порылся и нашел ключ. Открыл дверь, но свет не стал включать, хотя знал, где находится выключатель. Света от зажигалки вполне хватило, чтобы найти все, что нужно. Я взял штыковую лопату, лом на всякий случай. И еще я увидел один полезный инструмент — маленький каток для закатывания асфальта вручную.
Я принес инструменты и выбрал место между двух кленов. Я стал копать. Земля была на удивление мягкой и податливой. Впрочем, ничего удивительного нет. Земля там твердая, где ходят. А тут никто не ходит. Мамочки, пришедшие на прием с детьми, сразу идут к кабинету, сюда редко заходят, здесь — ни скамеек, ни детской площадки. Иногда только заходят вездесущие собачники, но их отсюда гоняют — здесь вообще-то детская поликлиника, а не место выгула собак.
Первые полметра в глубину я выкопал очень легко, а дальше начались трудности. Камни и каменные плиты. Так у нас всегда: стоит чуть глубже капнуть, как нарываешься на камни. Несколько поменьше я выворотил и понял, что все, не могу больше, что устал и упаду сейчас в эту яму сам. В общем, я решил, что все, хватит. Достаточно глубокая яма. Я даже не сразу смог из нее вылезти! С третьего раза!
Я спихнул ее не глядя, туда же кинул булыжник, которым ее убивал. Что-то еще? Что-то было еще! Ах да — сумка. Я нашел ее сумку под тем кленом, под которым ее насиловал. Сбросил сумку и стал закапывать. Закопав больше чем на половину, я прыгнул в яму и стал утрамбовывать землю ногами. Это было очень страшно — топтаться по ее мертвому телу. Но я делал это, понимая, что земля должна быть максимально уплотнена, это все-таки не могила! Когда я навалил земли почти до края, взялся за каток. Туда-сюда, туда-сюда, еще раз — туда-сюда. Я ровнял свежезасыпанную яму до уровня окружающей почвы, подсыпая земли. Туда-сюда… сровнял вроде бы.
Конечно, как я ни утрамбовывал, все равно осталась лишняя земля, объем же был занят другим. Я раскидал лишнюю землю под клены и под забор. Я постоял, осматривая свою работу. Лучше было бы не сделать. Хорошо. Значит, все. Я вернулся в каморку, нашел там какие-то тряпки, ветошь. Из ливневого стока мощным потоком струилась вода. Я промыл под струей лопату и каток. Вытер, как мог, все ветошью. Поставил. Закрыл дверь. Еще раз посмотрел на место под кленами… А, вот еще что надо сделать. Я подошел и потряс клены. Они щедро насыпали мокрой, тяжелой листвы. Еще раз оглянувшись, я пошел домой.
Идти было недалеко. Мой дом был рядом. Около подъезда при ярком освещении я заметил, что оставляю следы. Нет, не крови, а глинозема. Я был весь в земле, особенно джинсы и кроссовки, они прямо пропитались землей. Это плохо. Следы на тротуаре смоет дождь, но в подъезде — это плохо. Я снял кроссовки и закатал джинсы. Я быстро зашел в подъезд. Никого не было. Вошел в лифт. Доехал. Наш дом устроен так, что три соседние квартиры образуют свой совместный небольшой коридорчик. Наш коридор давно перекрыт решетчатой дверью. Пока я доставал ключ, с меня уже натекла лужа. Плохо. Я снял куртку, джинсы и кроссовки. Джинсы и кроссовки я завернул в куртку. Этим узлом я вытер пол у двери. Надеюсь, что к утру высохнет совсем. Такую железную дверь тихо не откроешь, но что делать, не стоять же здесь. Я повернул ключ, дверь отошла, как всегда, с лязгом и скрипом. У входной двери в квартиру я чуть притормозил, прислушался. Входная дверь открылась очень тихо, бесшумно. Хорошо, что мама в командировке! Думаю, что отца и бабушку я как-нибудь обведу вокруг пальца.
Я зашел в свою комнату и бросил узел под кровать. С ним утром будем разбираться. Снял все до трусов. Надо бы умыться, конечно, было бы здорово залезть под душ, но не буду так рисковать, хотя бы просто умыться. Я вышел из комнаты и нос к носу столкнулся с отцом, он тоже как раз вышел из своей комнаты. Он был сонный, растрепанный и без очков.
— Ты что? — спросил он испуганно.
— Я в туалет.
— А. Я тоже.
— Ну, иди первый.
По ходу, отец и не понял, что я только что пришел. И он был без очков и не смог разглядеть, в каком я виде. Я зашел в ванную и стал умываться. С моих рук и лица текли ржавые струйки. Я с трудом удержался, чтобы не залезть под душ. Нет, слишком рискованно. Я взял полотенце и намочил его. В комнате обтерся несколько раз и залез под одеяло.
Я думал, что не усну. Но только коснувшись головой подушки, я провалился в сон как в могилу.

Сквозь сон я слышал, как отец меня будит, и я даже отвечаю ему, что да, да, встаю уже и иду в институт. Потом сразу же услышал ворчание бабушки. Она всегда так делает, специально чуть приоткроет дверь и начинает говорить как бы сама с собой, типа рассуждает обо мне по-старушечьи вслух. Я очнулся ото сна. Сколько времени? Уже полдесятого! Нет, я не собирался сегодня идти в институт. Просто полдесятого — это значит, что бабушка сейчас пойдет в поликлинику. Она уж неделю об этом всем талдычила. А потом в магазин. Когда мама в отъезде, бабушка в ответе за наше питание. Сама в магазин ходит, сама готовит. Значит, часа три у меня есть! Я вскочил с кровати и стал ждать, когда она уйдет, а она, как назло, все копалась. Курить! Так хотелось курить, что за пару затяжек вполне можно было случайно продать душу дьяволу. Но сигареты не просто намокли, а превратились в кашицу. Потерплю. Наконец ушла!
Я бросился в ванную. Развернул узел, посмотрел на куртку, джинсы и кроссовки, и у меня возникло желание все это выкинуть. Но я не мог — как я объясню родителям, куда делись сразу же и куртка, и джинсы, и кроссовки? Я бросил одежду в машину и поставил на интенсивный режим. Взял в руки кроссовки, и мне опять захотелось их выкинуть: ну как их можно отмыть? Но что делать! Я взял щетку, и — глаза боятся, а руки делают — минут через двадцать они стали очень мокрыми, но вполне чистыми. Я сунул их под батарею. И залез наконец в ванну. Я мылся долго, несколько раз менял воду, пока не почувствовал себя более-менее чистым. Заглянул в машину. Куртка, рубашка нормально отстирались, а джинсы все еще были в разводах. Я решил их еще раз постирать отдельно. В общем, как раз, когда бабка пришла часа через четыре с половиной, я развешивал джинсы на батарее.
Я вспомнил, что у отца в серванте должна быть початая бутылка водки. Мой отец был на редкость малопьющим. Я зашел в комнату отца, бутылка была там, где я думал. Я отхлебнул, не знаю сколько, прямо из горлышка. Наплевать — потом куплю водки и долью. Сигарет не было, но было несколько чинариков в пепельнице. Я с огромным наслаждением выкурил все. Кайф! Я вернулся к себе и присел на кровать, на минуточку…
Я проснулся, как от звонка. Что ж я за дурак такой! Что ж я делаю! У меня случился приступ паники. Я метался по комнате, не понимая, что мне надо делать. Наконец стянул джинсы с батареи, они были еще влажными, ну и что — их вполне уже можно было надеть. Куртка не высохла, наплевать, надену свитер потолще. Обувь. Я открыл обувной шкаф и долго смотрел внутрь, не в силах отличить свои ботинки от папиных. Хотя у нас разные модели. Наконец, я кое-как обулся. Бабка стояла рядом в коридоре, сложив руки на груди. Меня бесило, что я должен перед ней отчитываться. Перед отцом, матерью и еще и пред ней! Но что делать, раз мы вместе живем.
— Ты куда? — спросила она.
Я не смог сразу придумать отмазку.
— Сигареты, — выдавил я из себя. — Я забыл купить сигареты.
Она проворчала что-то, типа курить — курит, а в институт не ходит.
Я выскользнул за порог и бегом помчался по лестнице, не в силах дожидаться лифта. Опрометью побежал через двор что было сил, но вынужден был остановиться у ограды поликлиники. В груди горело, в глазах стояла какая-то муть, сердце колотилось так, что я не слышал шума улицы. Так и инфаркт можно схватить или инсульт. Я пошел медленно, хватаясь руками за прутья ограды. Вот, слава богу, ворота. Я зашел на территорию поликлиники и увидел наконец…
С самого начала клены были посажены на довольно значительном расстоянии друг от друга. Это специально, чтобы они смогли спокойно разрастись. И они разрослись! Во всю силу. Мощные прямые стволы, широко, во все стороны раскинутые длинные ветви, на некотором расстоянии от земли ветви кленов переплетались между собой, образуя единую крону. Сразу было видно, что это деревья не здешние. У нас просто не могли родиться такие деревья. Уж слишком они могучие, слишком раскидистые, слишком крупные и сложные по форме у них листья. А вот прижились! И растут уж сколько лет! Сейчас листья были ровного нежно-желтого цвета. Солнце хотя уже двинулось на закат, но еще ярко освещало землю, и в лучах солнца листья отливали золотом. Ветра не было. Ни дуновения. Листья падали безо всякого вмешательства извне, повинуясь лишь какой-то своей логике бытия. Они отрывались с тихим щелчком и медленно, чуть кружась, опускались на землю, подчиняясь силе всемирного тяготения. Они были такие крупные, что прогибались во время падения посередине и, касаясь земли своей выпуклой частью, совершали еще несколько движений с едва слышным шуршанием: сначала распрямлялись по всей длине, а потом раскидывали попарно все свои части. Было очень тихо, не слышно даже птиц. И никого не было. Только клены, лучи солнца и падающие листья…
Я не знаю, как долго я смотрел на эту завораживающую картину. Я стоял до тех пор, пока не почувствовал, что кто-то настойчиво теребит меня за плечо. Я вздрогнул и оглянулся. Передо мной стоял Борька:
— Ты что? Я тебя зову, зову, а ты стоишь как памятник!
— Да я так, задумался. — Это был всего лишь Борька, его можно было не бояться и не надо было стесняться. — Я сегодня, понимаешь ли, — продолжил я, предвещая Борькины расспросы, —  институт прогулял. Сначала проспал, а потом лень стало. Вот хожу-брожу тут и там, время, так сказать, провожу.
— Понятно, — сказал Борька. — Можешь уже пойти домой. Вполне уже можно.
— А ты что, на смену пришел?
— Нет, я с девяти работаю сегодня.
— То есть вчера ты не работал?
— Нет. Я сегодня.
У меня как камень с души упал, я был рад, что это случилось не в Борькину смену.
— Я за лопатой зашел. Дядя попросил помочь сад к зиме подготовить. Что-то выкопать или, наоборот, посадить. А у него там все лопаты убитые какие-то.
Это было кстати.
— Я еще вчера хотел взять, да этот козел не дал. Говорит, что надо ему, что-то делать будет, — продолжил Борька.
"Козлом" он называл своего напарника. Вообще-то Борька очень позитивный человек и добродушный, не знаю даже, кем надо быть, чтобы Борька тебя козлом называл. Борька открыл дверь.
— Смотри, и вправду что-то делал, — Борька с удивлением показал на лопату.
Как я ни стремился ее протереть, но черенок насквозь пропитался влагой и был накрепко вымазан глиноземом. Борька вздохнул и протянул было руку к лопате, но потом как почувствовал что-то, отдернул руку и, пробормотав про себя, повернул в другой конец каморки и достал оттуда другую лопату, чуть поменьше и с коротким черенком. Пусть она была, наверное, не такой удобной, зато чистой и сухой.
— Ну, я потопал, — сказал Борька.
— И я потопал, — пожал я ему руку.
Все хорошо — он подумал, что его напарник копал, а напарник решит, что Борька, так что все хорошо. И я, последний раз оглянувшись, пошел домой.
Отец был уже дома и сидел на кухне ужинал. Бабка уже нажаловалась на меня.
— Ну, иди сюда, — крикнул он мне. Я подошел и сел на табуретку. —Почему ты опять не пошел в институт? Почему ты опять пропустил? — Он ударил ладонью по столу.
— Заболел, — сказал я первое, что пришло в голову. — Плохо себя чувствую.
И, произнеся это, я и вправду почувствовал, что меня лихорадит, всего трясет, и на лбу у меня испарина, и капля пота стекает по виску.
— Да тебе и впрямь плохо, — пригляделся ко мне отец.
— Плохо. Мне очень плохо.
Я почувствовал себя совсем худо: голова кружилась, в глазах потемнело, и я схватился за стену, чтобы не упасть прямо здесь, возле обеденного стола. — Температуру мерил? — забегал возле меня отец.
— Нет, — сказал я и, держась за стены и двери, медленно пошел к себе.
— Градусник! Где градусник? — орал отец.
Оказалось, что температура где-то под сорок.
— "Скорую"! Надо вызвать "скорую"! — кричал он.
— Нет, не надо, найди жаропонижающее, и все.
Отец растворил порошок, и я выпил.
— Вот что, папа. Налей мне грамм сто водки. — Отец недоверчиво косился. — Налей, правда. Мне сразу легче станет.
Но отец все еще сомневался:
— После антибиотиков водка?
— Нормально.
— Ладно, — согласился он и принес мне в стакане грамм сто.
Я выпил одним махом и провалился в длительный сон. Иногда я просыпался, и перед глазами вставала картина: клены, лучи солнца, падающие листья…

Я посещал место под кленами три раза в день: утром перед институтом, днем после занятий и выбегал вечером, перед сном. Я стал ходить в институт регулярно и даже, как ни покажется странным, стал лучше относиться к учебе. Я внимательно слушал лекции, кропотливо выполнял задания — это отвлекало меня. Осень подходила к концу, и листопад давно закончился. Листья лежали сплошным ковром, их мочил дождь, трепал ветер и сушило солнце. Они жухли, но это было полбеды.
Однажды, зайдя туда, как обычно, после занятий, я увидел невыносимую картину. Кто-то, скорее всего трудолюбивый Борька, сгреб все листья и поместил их в большие черные мешки. Это было ужасно! Четырехугольник, напоминающий по виду скорее трапецию, был явно заметен на поверхности земли. В этот день меня снова бил озноб. И температура подскочила так, что мои мама и папа чуть-чуть было не вызвали "скорую".
Я плохо помню, как я смог пережить последующие две недели. Настолько я был не в себе. Мне с величайшим трудом удавалось имитировать обычную жизнедеятельность. Я ел только тогда, когда мне подсовывали тарелку с едой, и только затем, чтобы не расстраивать родителей. Я заглатывал куски пищи, забывая их пережевывать, не чувствуя вкуса еды. Я ходил в институт, но только потому, что мне было страшно оставаться дома. Мне удавалось уснуть, но я просыпался посреди ночи. Мне чудилось, что в комнате завелось нечто. Я в детстве боялся темноты. И вот сейчас, как в детстве, мне мнилось, что под кроватью, в шкафу, в темном углу кто-то есть. Но только теперь мне казалось, что это я там и есть, этот самый ужас, которого я боюсь. Дошло до того, что мне стало страшно глядеть в зеркало. Я боялся смотреть на себя. Я даже перестал бриться…
Но потом! О!! Я помню этот благословенный день! Снег! Я встал утром, а за окном идет снег! Я прибежал и увидел! Ровный, беспрерывно пополняющийся слой снега укутал землю. Как саваном. Кто из поэтов дал такое сравнение: снег как саван? Некрасов? Пушкин? Я впервые понял всю прелесть этого эпитета. Не было видно ни земли, ни четырехугольника на ней. Только снег. Будто и нет ничего другого. Только снег. Только снег! Я вздохнул полной грудью и распрямил плечи. И рассмеялся впервые за эти две недели. Все наладилось. Правда, снег то таял, то тут же снова падал. Но вскоре лег прочно, на всю зиму.
Зимой я чувствовал себя довольно непринужденно и жил, казалось бы, вполне обычной жизнью. Я все больше и больше с удовольствием втягивался в учебу. И впервые сдал сессию не просто без провалов, а довольно прилично. Чем порадовал отца, он даже хотел купить мне путевку в Европу, чтобы я как следует отдохнул, но я категорически отказался куда-либо уезжать.
Я даже стал приходить на место под кленами только два раза в день.
На мое счастье, зима была многоснежной и морозной. И длительной. Уже стоял апрель, а снег все не таял. А по мне, так пусть бы была вечная зима. Наверное, если бы так и случилось и на Земле вдруг начался новый ледниковый период, то я, наверное, был бы единственным человеком на всей планете, кого бы это радовало. Я стал тихим и домашним. Я продолжал с усердием посещать институт, а после по большей части сидел дома. Я перестал бывать на вечеринках и дружеских посиделках с пивом и девочками и даже со своими дворовыми корешами виделся мельком и не часто. Я слышал, как мое новое поведение радует моих родителей. Они говорили между собой: "А мальчик-то взялся за ум! Слава богу! Глядишь, совсем выправится!".
Зима была такой длинной, что в начале апреля я решился. Я решил в первый раз после того попробовать вступить в сексуальные отношения с женщиной. Кто бы мог подумать! В конце сентября, в октябре, в ноябре я о таком даже помыслить не мог, где-то с февраля я стал снова поглядывать на девушек и подумывать, но еще боялся вступать с ними в половую связь. Даже не знаю точно, чего же я боялся. Нет, я не боялся облажаться, я боялся другого. А что я при этом буду чувствовать? Я не знал ответа на этот вопрос. Вот чего я боялся.
И вот к апрелю мое спокойствие и уверенность достигли такой стадии, что я решился. Я выбрал объект практически безотказный. Это была пухлая дурнушка из параллельного потока. Все ее звали Катькой. Все говорили, что ей достаточно легкого внимания и похода в кино. Я выбрал ее не только из-за доступности, но еще и потому, что боялся слишком возбудиться на красивую, а так все будет в самый раз — степенно, без излишней суеты и эмоций.
Все прошло как нельзя лучше. Я угадал! Действительно, приглашение в кафе с последующим посещением кинотеатра закончилось у нее в комнате. Она просто легла и позволила мне сделать все, как я хочу и сколько хочу. Я на самом деле был ей очень благодарен! Мы встретились еще несколько раз. И, наверное, все бы продолжалось, если бы не…
Весна! Она все-таки пришла! Черт подери! Весна пришла внезапно, резко, снег растаял практически за один день. Утром еще было плюс три, и снег только все больше темнел, а днем подскочило почти до двадцати, и все — от снега остались лишь ручьи, темная, перемешанная с землей кашица и воспоминания.
Когда я взглянул на место под кленами, меня опять начало трясти. Четырехугольник пусть не так явственно, как осенью, но со всей очевидностью выделялся на общем фоне. Почва быстро стала зарастать травой и первоцветами. Но от этого стало только хуже! Четырехугольник-то ничем не зарастал! Ну, конечно! Я же повредил дерн, и на поверхности его не было ни корней, ни семян. Я придумал план. Я купил семян газонной травы и поздно вечером густо засеял всю площадь и раскидал семена и рядом с ним, чтобы трава, когда вырастет, не так отличалась бы по виду от остальной. Но утро принесло новое разочарование! Голуби и воробьи бродили, выклевывая разбросанные мною семена! Они заполнили собой весь четырехугольник, делая его еще более явственно зримым. Чертовы птицы! Со мной опять случилась лихорадка, но я держался и не сдавался. Я решил покрыть поверхность дерном. Но не смог этого осуществить. Два вечера подряд я ждал, когда на улицах затихнет и все разойдутся по домам. Но, видимо, весна так действует, народ никак не успокаивался, и то тут, то там были слышны разговоры, смех, шлындали подвыпившие компании и нежно прижавшиеся друг к другу парочки… Нет! Слишком опасно было что-то копать, могут запросто застукать. К тому же Борька уволился из поликлиники, и ключ больше не оставляли на старом месте. Я покупал и подсеивал траву, и еще я собирал семена мать-и-мачехи и тоже бросал их туда. Через несколько дней я с облегчением заметил, что мои усилия не пропали даром. Четырехугольник начал зарастать и вскоре слился с остальной почвой сада, покрытой молодой травкой.
Мне опять стало легче, и я вполне взял себя в руки.

Этим летом нам было предложено пройти практику в какой-либо строительной компании. Все ринулись устраиваться в крупные предприятия и холдинги, а я нет. Я пришел в небольшую строительную фирму. Она находилась на улице, на которую выходила одна сторона поликлиники с садом. Компания занимала несколько перестроенных под офис квартир на первом этаже. Директор был удивлен моим приходом, но с радостью принял меня на работу — лето, разгар строительного сезона, и работников не хватало.
Вскоре я понял, что нашел идеальное место работы. Во-первых, из окна рядом с моим рабочим столом был прекрасно виден сад поликлиники — правда, само место под кленами было различимо относительно, но общая обстановка просматривалась вполне ясно. Во-вторых, хоть фирма была небольшая, но директор был человеком энергичным, ушлым и со связями. Это с одной стороны, а с другой, он был вполне себе нормальным мужиком, без особых претензий и притязаний, лишь бы работник мог выполнять свою работу четко, правильно и в указанные сроки. А я старался, и у меня получалось. Нравилось мне и то, что работа была разнообразной, мы занимались и проектированием новых, небольших, в основном загородных, домов, и перепланировками, и другими небольшими строительными работами, вплоть до благоустройств дворов и остановочных комплексов. И еще рядом с домом, никуда ездить не надо! Фирма была небольшая, и, так как я проявил себя хорошо, мне сразу стали платить неплохие деньги. Единственный недостаток был в том, что приходилось частенько выезжать на объекты, находящиеся и за городом, и по всей области. Я не любил уезжать из города даже на пару дней и начинал заметно нервничать, если не удавалось вернуться к вечеру. Директор был удивлен такому факту, но быстро смирился с такой моей особенностью и стал поручать мне объекты в городе или неподалеку от города.
Лето пролетело незаметно. Снова началась учеба. В этом году я заканчивал институт и, в отличие от многих непристроенных (вот еще одно преимущество!), был уже совершенно уверен, где я буду работать после окончания учебного заведения.
Осенью меня охватило нервическое состояние. Листопад, дожди, слякоть — все это вызывало воспоминания. А главное, в этом году, в отличие от предыдущего, никак не начиналась зима. Правда, четырехугольник не был так заметен, как в прошлом году, даже после собранной на зиму опавшей листвы. На нем, так же как и на почве рядом с ним, торчала пожухшая трава. Но все-таки, все-таки, если приглядеться… Прошел октябрь, ноябрь, начался декабрь, а снега все не было. Я едва держался. Опять лихорадило, и скакала температура. Родители решили отправить меня в санаторий: "Мальчик все лето работал! У мальчика последний год учебы! Диплом! Мальчик перенервничал! У мальчика слабое здоровье!" Но я, конечно, никуда не поехал.
В тот день, когда пошел снег, я чуть ли не завыл от счастья! И сразу отпустило! В середине зимы я снова связался с Катькой.
Наступления весны я ждал с надрывом. А оказалось, совершенно напрасно! Те усилия по засеванию места, что я совершил в прошлом году, принесли поразительные результаты! Четырехугольник оставался различим лишь пару дней, а потом одновременно со всей остальной почвой сада начал бурно зарастать травой, и на нем, как и везде, расцвела мать-и-мачеха. Максимум дней через пять трава скрыла все хоть сколько-нибудь заметные следы и различия. Так что я вполне спокойно продолжал трудиться над дипломной работой. И продолжал встречаться с Катькой.
На второй день после получения диплома я пришел устраиваться на работу. Хотя родители опять пытались меня отправить куда-нибудь отдохнуть. Ну что за притча? Почему обязательно нужно отдыхать где-нибудь, куда-нибудь уезжать? А мне и здесь, в городе, очень даже неплохо. У нас большой, чудесный город. Я прекрасно и здесь могу отдохнуть, если захочу.

Прошло четыре года. Я нисколько не разочаровался в фирме, на самом деле так и оказалось — идеальное место работы. Я продолжал встречаться с Катькой, хотя сделал уже несколько вылазок к другим девушкам. Я очень за это время морально окреп. Ни разу не повторялись ни лихорадочное состояние, ни скачки температуры. Место под кленами в виде четырехугольника с каждым годом становилось все неразличимее, с осени прошлого года даже я, как придирчиво ни вглядывался, не смог увидеть ни одного следа, который бы указывал на его существование.
Я вел размеренный образ жизни. Перед работой и после посещал место под кленами. Много работал. Два раза в неделю встречался с Катькой, так что даже она, кажется, решила, что я на ней женюсь, — но нет, я на ней не женюсь, конечно. Иногда ходил в гости. А мои дворовые кореша почти все нормально устроились, некоторые уже успели жениться, я встречался с ними с удовольствием. Но в основном вечерами был дома. Бабушка умерла, ворчать на меня стало некому.
Но я подумывал о переменах. Я неплохо зарабатывал и скопил деньжат. А через дорогу от поликлиники начали строить многоэтажку. Вот оно — идеальное место жительства! Рассмотрев как следует план, я понял, что если взять квартиру с шестого по восьмой этаж, то из окон, выходящих на проспект, будут прекрасно просматриваться поликлиника и сад во всех подробностях. Я выбрал двушку на шестом этаже и начал вносить первые взносы. Вот, жилье будет и… Я даже стал подумывать о женитьбе. В самом деле, может, мне стоит когда-нибудь жениться? Ну, не в этом году, конечно, и не в следующем… но так, теоретически… Я и к девушкам стал присматриваться как к потенциальным будущим невестам. И даже определили для себя два варианта. Ну, так пока, просто так пока. Первая — это бывшая девушка Костика — а зачем она ему, он все равно умер, а девушка правильная, умная и очень симпатичная. А еще мне понравилась сестра моего сослуживца, правда, ей лет маловато, ну это пока, пока я соберусь жениться, она же подрастет…
А еще иногда мне снились сны. Но только иногда. Не часто. Разные. Иногда во сне я пытался вспомнить ее лицо. Я просыпался и пытался вспомнить ее лицо уже наяву. Не мог. Да я ее толком и не рассмотрел. Я так и не увидел, какого цвета у нее глаза, какого цвета волосы, да и подробности лица и фигуры не остались в моей памяти, из одежды помню только юбку и сумку, помню, что была сумка. И вот приходила иногда мысль: а что, если это неправда? Что, если мне просто все приснилось? Такой сон по пьяни, реалистичный такой сон, и все? Я иногда стоял у места под кленами и думал, а что я здесь делаю? Зачем я сюда хожу? Что здесь есть? Правда ли, что здесь кто-то есть? Ведь вообще никаких следов! Ничего, что бы говорило о том, что здесь когда-то случилось… И я начинал путаться. Но потом я понимал, что нет, все было.

В этот день… именно в этот день меня не было в городе. Как так получилось? Именно в этот день!!
Я в этот день вместе с прорабом и нашим юристом должен был выехать на объект, там возникли проблемы. За мной машина должна была прийти в восемь, но шофер приехал раньше на полчаса. Я не только не успел посетить место под кленами, но и не успел как следует собраться. А шофер мне ответил на мои претензии, что, мол, пораньше поедем — пораньше приедем. Делать было нечего.
Когда мы приехали на объект — загородный дом, то проблемы оказались гораздо сложнее, чем мы себе представляли. Во-первых, грунтовые воды. Котлован заливали грунтовые воды, и прилично так заливали. Стало понятно, что фундамент, который мы рассчитали при проектировании, не годится. Кроме того, у хозяина участка имелись территориальные споры с соседями. Те уверяли, что он захватил незаконно почти 20 соток, и эта спорная земля находилась в том числе и на месте будущего дома. Мы с прорабом осматривали котлован, просчитывая варианты, а юрист просматривал бумаги, предоставленные с обеих сторон. Все было плохо. В конце концов, мы с прорабом поняли, в чем дело, — это были даже не грунтовые воды, а родник, это уж совсем никуда не годится — строить дом на месте, где бьет родник. Тут необходимо дополнительное исследование, необходимо воды родника отвести в трубу, в сторону, ну и сам фундамент, конечно, должен быть другим. Юрист тоже сказал, что все далеко не так однозначно и, возможно, у соседей имеются основания для территориальных претензий.
Еще раз все обсудив, мы предложили хозяину построить дом на другом месте. Сместив его буквально хотя бы метра на четыре в глубь участка. Но хозяин попался на редкость упертый. Он ничего не хотел воспринимать, ни того факта, что родник — это явление природное и с ним надо считаться, ни того, что если соседи выиграют в суде, то ему вообще придется сносить дом. Зачем рисковать? Но он считал, что все в мире должно быть так, как он хочет, и все тут. Дополнительных денег за фундамент и отвод родниковых вод он платить не хотел: "Сказали, столько, ни копейки больше не дам. Сами выкручивайтесь, как хотите". Соседи для него были вообще "дундуками безмозглыми" и "пусть сначала докажут". Короче. Мы должны были по плану осмотреть объект и уехать не позднее двух часов дня. Я только поэтому и согласился на эту поездку, что часам к трем-четырем я точно должен был вернуться в город. Мы втроем уламывали хозяина, созваниваясь параллельно с директором. Мы предлагали за свой счет засыпать часть котлована и вырыть новый. Мы говорили, а что, если вдруг этот источник целебный: "Только представьте!! А что, если в суде выиграют соседи? Что будет с вашим домом?" — говорили мы ему. Но хозяина ничего не пробирало. На редкость упертый! Наконец, где-то уже часов около пяти он все-таки произнес сакральную фразу: "Ладно, я подумаю". Можно было уезжать.
При въезде в город мы попали в огромную пробку, образовавшуюся из-за ДТП, тоже, наверное, еще один такой упертый нарушил правила движения, вылетел на встречку и врезался в фуру. В результате его машина всмятку, да и бог с ней, главное, перекрыта одна полоса на трассе, и вот вместо полутора часов потратили на дорогу все три.
В результате я приехал домой в девятом часу. Я не пошел, как обычно, сначала к месту под кленами, а потом уж домой, как я всегда делал все эти годы. Я пошел сначала домой. Честно, просто очень хотел в туалет. Зайдя домой и справив нужду, я решил все-таки сначала поесть, раз уж я все равно зашел домой, а уж потом посетить место под кленами, я ведь весь день ничего не ел, только позавтракал в полвосьмого, и все.
За столом родители что-то обсуждали… Что? "А, да ты ничего не знаешь, что тут у нас произошло?" — спрашивали они. Да блин, конечно, нет, я весь день отсутствовал. "На территории поликлиники нашли…"
…Было ощущение, что сердце на секунду остановилось. Я задохнулся. Кухня с обеденным столом и сидящими за ним папой и мамой закружилась, зашаталась и запрыгала. В ушах стоял такой шум, что я не мог расслышать, что мне говорят. Меня трясло, колотило. В полубессознательном состоянии я пошел к дверям. Я долго не мог отличить свои ботинки от отцовских, хотя у нас разные модели. Мама стояла у входа, сложив на груди руки: "Ты куда?" Господи, почему я, взрослый мужик, зарабатывающий больше денег, чем они вдвоем, должен перед ней отчитываться? Мы живем вместе, ничего не поделаешь. Мне в голову не лезла ни одна отмазка. "Сигареты, — выдавил я из себя. — Забыл купить сигареты". Я вышел в коридор, мама проворчала мне в спину, что-то, мол, курит-курит, нет бы сначала поел.
Я помчался по лестнице, не в силах дождаться лифта. Я бежал через двор. Что было сил. Но у ограды поликлиники вынужден был остановиться. Сердце бешено стучало, жгло в груди, в глазах потемнело. Так и инфаркт можно схватить или инсульт. Состояние было полуобморочное. Я силился разглядеть, что там происходит на территории поликлиники, но отсюда ничего не возможно было толком понять. Я пошел вдоль ограды, медленно, хватаясь руками за прутья. Наконец я увидел, что случилось. Они прорыли канаву поперек всего сада. Канава была узкая, шириной буквально сантиметров двадцать-тридцать. Но глубокая, с полметра глубиной. Зачем? Когда? Как? Кто? Я же проверял! Пользуясь служебным положением, я давно выяснил, что под садом нет никаких коммуникаций. Никаких труб, ничего, что могло прорваться и потребовало бы раскопок в этом месте. Так в чем дело? Что это за канава такая… А! Я понял, в чем дело. Вышел же указ о том, чтобы спрятать под землю все кабели — телефонные кабели, интернет-кабели. Провайдеры! Точно! Такие узкие траншеи появились на днях и на проспекте, и вдоль нескольких улиц рядом. Вот что это! Почему они решили прорыть канаву через сад? Кто их знает. Может, решили срезать угол, сэкономить? Но когда они успели? Не понимаю! Я же был здесь вчера, в девять часов вечера. Ничего не было. Ничего не было!
Сейчас тоже было почти девять. Осеннее черное небо, и на нем лишь одна звезда и яркая полная луна…
Я дошел до ворот поликлиники. Ворота, как и тогда, когда она вбежала в них, а я вбежал за ней, и она уже не вышла, были распахнуты. Но путь преграждала красно-белая лента и постовой в полицейской форме. Несмотря на позднее время, около ворот и ограды толпились несколько десятков зевак. Подойти поближе и занять место, с которого было бы можно разглядеть, что происходит внутри, за забором, было не так-то просто. Я пробрался к ограде и наконец все увидел. На двух кленах были подвешены яркие фонари. На территории сада и всей поликлиники находились не менее двадцати человек, одни были в форме, другие нет. Были даже два кинолога с собаками, с овчарками, которые, по-видимому, уже выполнили свою задачу, но их еще не отпустили. Собаки заскучали, улеглись, и одна из них несколько раз зевнула. Люди за оградой сновали туда-сюда, переговариваясь по рации. Половина из них сосредоточилась между двумя кленами. Некоторые были с лопатами. Раскопки продолжались. Из разговоров из толпы я понял, что ее уже увезли… Полчаса назад…
Увезли!! Как же так получилось? Сколько лет каждый день я был всегда рядом, и вот!! Ее раскопали и увезли без меня!! Я опоздал! Всего-то на полчаса!! Полчаса! Я всегда думал, что, если ее все-таки когда-нибудь найдут, отроют, я обязательно буду присутствовать при этом. Я всегда хотел посмотреть на нее еще раз. Я понимаю, что она — сгнивший труп. Ну и что, все равно, я просто хотел увидеть ее. Я ее совсем не помню. Я хотел увидеть ее. Какая она была. И вот! Я опоздал! Все! С досады я готов был рвать на себе волосы…
"А может, это к лучшему, что так получилось, — пробовал я себя утешить. — Подумай сам! Вот что бы было с тобой, если бы ты увидел, как копают эту канаву? Да ты бы с ума сошел от волнения Да! А как бы ты себя повел, если бы увидел, как ее достают из земли. Кто знает, что бы натворил!! Да ты бы выдал себя с головой!" Но не помогало ни черта это самоутешение…
"Сумка! Сумку нашли!" — пронеслось по рядам. Я увидел, как в мешок упаковывают найденную сумку. Да, я помню, была сумка. Вскоре нашли еще одну туфлю на высоком каблуке. Наверное, она спала с полусгнившего трупа. Да, я помню, на ней были туфли на высоком каблуке. Я знал, что все, ничего больше не найдут. Там ничего больше нет. Но они продолжали рыть землю.
Из разговора двух стоящих неподалеку я понял, что труп унюхала собака. Кто-то гулял с собакой по саду, и она учуяла труп. Чертовы собачники! Это же территория детской поликлиники! Это не место для выгула собак! Ничего святого нет! Лишь бы собачке покакать! Сколько их отсюда гоняют, да все без толку. Собака! Если бы не эта собака, может, еще бы все обошлось. Положили бы свой кабель. Зарыли. И все бы осталось по-прежнему… По-прежнему!
— Привет! — услышал я знакомый голос.
Я повернул голову и увидел, что рядом со мной стоит моя бывшая одноклассница с коляской. Когда она училась в школе, то была полноватой неинтересной девочкой. Но вот вышла замуж и после родов расцвела. Стала настоящей красавицей. Повезло мужику, ей-богу, повезло.
— Ужас какой! — говорила она. — А я ведь иногда гуляла там, в этом саду, со старшим, когда мы в поликлинику приходили… И вообще! Ты представляешь, кто-то такое совершил! И может быть, он живет рядом с нами. Убийца! Представляешь! Рядом с нами живет убийца! Говорят, у нее вся голова была разбита. Зверь! Настоящий зверь!
Она придвинулась ко мне, как бы невольно искала защиты от этого "зверя" у такого доброго, надежного, как я.
Зверь! Ха! Зверь! Если я был зверем! Если бы только я был зверем, хоть бы волком. Я бы сейчас так завыл! Завыл! Глядя прямо на эту полную луну. Я выл бы и выл. Выл бы и выл! Громко, натужно. Я вложил бы в этот вой всю свою безумную муку, весь свой ужас невозвратимости содеянного, весь свой непроходящий страх… Я выл бы и выл. Выл бы и выл! Так громко, так долго, что все живые существа в округе попрятались бы в норы, в щели, заперлись бы в своих домах. Закрывали бы уши и трепетали, чувствуя мой страх, мой ужас, мою муку! А я выл бы и выл до зари. И может быть, под утро мне стало бы чуть легче…
Но я не был зверем. Я был человеком. И поэтому я стоял и улыбался…