* * *

Когда, людей за их грехи карая,
Устроит Бог "последний Катаклизм",
Их не спасет, дошедших всех до края,
Ни православье, ни католицизм…
Но так людей карать из чувства мести
За их грехи?! — нельзя никак Ему.
Религия погибнет с ними вместе,
И Бог не будет нужен никому.


* * *

Под гимны соловья
Работай не лениво.
У каждого своя
Непаханая нива.
Девиз запомни сей:
Господь с тобою, с нами!
Участок свой засей
Своими семенами
И здесь везде, и тут,
Не ждя своей погоды.
И семена взойдут,
Дадут такие всходы.
Крестьянского труда
Не бойся. Как Есенин!
И, может быть, тогда
Твой будет труд оценен.
Судьбе не возражай,
В тень уходя, в потемки:
Твой славный урожай
Пожнут твои потомки.


* * *

В России какие векá не жестоки?
Двадцатый особенно страшен, жесток:
Он прошлых культур уничтожил истоки
И дал на высокий взобраться шесток
Грядущему хаму, который из рая
Что сделал? И, Бога не видя в упор
И всех не подобных себе — презирая,
Святые иконы бросал под топор
И классиков прошлого сбрасывал в реку.
Духовная к власти пришла нищета.
Но век двадцать первый двадцатому веку
Предъявит, предъявит за это счета,
Ему не прощая мозгов притупленья
Народных, на личности все не сводя,
Накажет его за его преступленья.
И все возвратится на круги своя.


Ахматова

Фарфоровый идол, Ахматова Анна,
Ты раньше была же собою горда.
Какая же ты не прекрасная? Странно.
Прекрасная ты, несмотря на года.
Я рифмой при свете пишу перекрестной,
Волос у тебя не считая седых.
Ты даже и в старости будешь прекрасной,
Прекрасней соперниц своих молодых.


Дельмас в Шахматове

Танцевала в усадьбе артистка Дельмас.
Для кого, для кого танцевала — для масс?
Не для масс — танцевала для Блока она
И едва не сломала каблук, у окна
Па выделывая Карменные,
Сделав бантиком губки карминные.
И стучало под кофточкой сердце Дельмас,
Для поэта стучало оно — не для масс,
И кипела под кожею черная кровь.
И росла у поэта любовь, как морковь,
Как тюльпан, как камыш у мостика,
И сгущалась поэзии мистика…


Памятник Грибоедову около станции метро "Чистые пруды"

Россию не предав и не продав
И не пропив и в карты не продув,
Стоит в Москве у Чистых он прудов,
С себя заботы сбросил, сто пудов,
И смотрит на прохожих с постамента,
Свидетель всех свиданий их и встреч,
И, зная важность каждого момента,
В себя вбирает их язык и речь.
Любил ли Грибоедов есть грибы?
И пробовал ли в жизни "Совиньон"?
И на себе таскал ли он гробы
Своих друзей? Не этим славен он.
Он шлет привет воздушный Тегерану,
Где он работал в качестве посла
И заработал не от тигра рану
И много ран. И умер. Но спасла
Его для новых, будущих времен,
Спасла Фортуны верная рука.
И умер он не весь. В числе имен
Прославленных людей вошел в века.
Он смотрит на киоски масс-печати,
На корешки и переплеты книг:
"Какие книги мне бы почитати?" —
Он не читал лет двести никаких.
Он мог бы написать стихов — тома!
А написал один не толстый том,
Одну поэму — "Горе от ума".
Она о том, что горе от ума
Любому, кто с талантом и умом.


Памятник Меркурова Достоевскому на бывшей Божедомке

Во дворе больницы бывшей Мариинской
Он, зачавшийся в утробе материнской,
В центре клумбы вырос в образе скульптуры,
Русский гений мировой всея культуры.
Вечный каторжник пера, великой прозы,
В робкой позе он стоит без всякой позы.
В нем и что-то есть смиренное, смирительное,
В нем и что-то есть тревожно-осмотрительное,
И униженное есть и оскорбленное,
И от грязи жизни плохо отскобленное,
В нем и что-то есть святое и порочное,
И трагичное такое и пророчное,
И такое изумленно-озирайское:
Это что за место здесь такое райское?
Сам себя за преступленья человечества
Наказавший, сын свихнутого Отечества.
Кротко руки на груди своей сложивший
И помилованье Божье заслуживший,
Он стоит жальчее жертвы Карабаха,
И смирительная вон на нем рубаха.


Родительский день

Приезжала ты ко мне на День Родительский,
Выполняя материнский долг радетельский.
Ты ко мне в Лесную школу приезжала
И меня приятно этим поражала.
Мы в тенечек шли под елкою, осинкою,
На тебя взглянуть слетались дятлы с ветки.
Ты была легко подвязана косынкою —
Летней, пестрой, радостной расцветки.
Вся лесною ты была, была озорною,
В светлом платье с рукавами на резинке,
И меня клубникой вкусною, базарною
Угощала из раскрашенной корзинки.
Я кажусь тебе с небес Всевышних точкою?..
Я машу тебе рукою и мертвею…
Я была твоею маленькою дочкою,
Я была и остаюсь твоею — ею.
Я к тебе, смотри, приехала в Солотчу,
На твою могилку, в край лесной, в Лесотчу,
Я приехала к тебе на День Родительский,
Поминальный, вспоминательный, рыдательский.


Девочка в Шортах

По Масловке девочка в шортах шагает модельно,
Ровняет осанку свою и походку и шаг.
Сережки из жести висят и сияют медально,
Висят и сияют у девочки этой в ушах.
А дворник по Масловке прыгает, кошек шугает
И машет метлой и на кошек неумно орет.
А девочка-дивочка так горделиво шагает,
Как будто она никогда-никогда не умрет.


Я и ты

У коммерческой этой палаточки —
Два счастливца (на джинсах заплаточки) —
Мы с тобою едим ананас.
Бог с улыбкою смотрит на нас.
Я — беляночка, ты — смугленочек.
Я — милашечка, ты — миленочек.
Мы — такая завидная парочка,
Два таких друг для друга подарочка.


* * *

Я в Рязань недавно ездила.
У меня в Рязани есть дела:
Повидать свою дражайшую родню
(Я всегда такому рада дню),
Детский мир ушедший посетить —
И ему потешку посвятить.
И не дать себя кому-то освистать,
И с Есениным гранитным рядом встать
На одну почетную доску,
В кока-коле утопив свою тоску.
И не думая кого-то там сердить,
Памятник себе соорудить,
Свой, нерукотворный, весь из книг,
Свой, из всех моих невыпущенных книг
(Я сказать не знаю как о них).
Я в Рязань недавно ездила.
У меня в Рязани есть дела.